Страница 42 из 85
— Опять принесла их нелегкая! — в сердцах говорит Клава и привычно обводит глазами горницу и кухню: нет ли на виду того, на что позарятся гитлеровцы.
Виктор спрыгивает с печи, бросается к окну.
Так и есть, принесла нелегкая… На двух машинах… Нет, на трех: и легковушка коменданта с ними…
Вот солдат грохает прикладом автомата в дверь хаты деда Евдокима, и тот поспешно семенит к машине коменданта, козыряет и с проворством бывалого солдата рвет с головы картуз, как того требуют правила. Теперь дождь светлыми гвоздиками прибивает к голому темени седой пух последних его волос.
Проходит еще несколько секунд, и по энергичным взмахам рук деда Евдокима, по тому, как широко он разевает рот, повернувшись лицом вдоль улицы, Виктор понимает, что дед скликает односельчан.
— Укутайся понадежнее, дождь сильный, — говорил Виктор, повернувшись к Клаве. — Видать, Зигель опять речугой угостит.
Клава, оказывается, уже готова, и они выходят на улицу. Холодные капли дождя тусклыми бусинками сразу же прилипают к черной шали Клавы. Раскисшая земля ползет из-под ног, но они послушно идут на зов деда Евдокима.
На сей раз фон Зигель и переводчик обосновались в кузове одного из грузовиков. Солдаты, положив руки на автоматы, казалось, закостенели, окружив свое начальство. Тут же, но чуть сбоку, стояли полицейские с самим начальником полиции района. Вместе с ними — и Василий Иванович. Строгий, еще больше осунувшийся.
— Второго октября немецкая армия начала решительный штурм Москвы, — пролаял фон Зигель, и немедленно это же повторил переводчик, хотя сегодня комендант говорил по-русски. — Наше кольцо с каждым часом все туже и туже сжимается вокруг Москвы. Настал час, указанный фюрером! — Тут фон Зигель даже привстал на носки и вскинул руку над головой.
Немедленно и тоже в фашистском приветствии вскинул руку и офицер, стоявший перед строем солдат, а те дружно и отрывисто рявкнули:
— Зиг хайль!
Виктор видел, как почтительно при этом крике вытянулся Василий Иванович, какими преданными глазами он смотрел только на коменданта.
— Час окончания войны близок! И в эти дни, как никогда, везде нужен порядок! — продолжал самодовольно фон Зигель. — Однако порядка недостаточно. Имеют место случаи, когда отдельные элементы пытаются… Как это?.. Сунул палку в колесо!.. Но палка сломалась, колесо продолжает свой победный путь!.. Немецкое командование пока не склонно в беспорядках винить свободных фермеров. Пока мы взыскиваем с тех, кому сами доверили охрану нового порядка. — Фон Зигель замолчал, вздернул подбородок к серому небу.
Минутное замешательство среди полицаев. Начальник полиции тревожно смотрит на переводчика. Тот чуть заметно недоуменно поводит плечами. Тогда начальник полиции, решив дальше действовать на свой риск, делает шаг вперед и гудит пропитым басом:
— Так вот, господа хорошие, как дело повернулось. Из-за отдельных жидов и комиссаров русский человек жизни лишается. Давай его сюда!
Только сейчас Виктор увидел, что во втором грузовике, задний борт которого был давно откинут, лежит человек. Руки у него скручены колючей проволокой. За спиной скручены.
Теперь этого человека двое полицаев поставили на ноги, повернули лицом к толпе, казалось, заботливо поддерживали под локти. Не лицо — багровый синяк с зеленоватым отливом по краям. И кровь запекшаяся.
— Дёмша! — выдохнула Клава.
Виктор тоже узнал его. Вспомнил, как тот однажды ворвался к ним в дом и весело, беззлобно проорал с порога: «Шнель поворачивайся!»
Или что-то в этом роде…
Только сейчас Виктор заметил, что грузовик стоит точно под веткой березы, пятнистой от множества черных наростов. Через эту ветвь один из полицаев перебросил веревку с петлей.
— Смотреть всем! — спокойно и в то же время властно приказал фон Зигель. — Он плохо охранял новый порядок и будет повешен.
— Из-за вас, сволочи! — добавил начальник полиции.
Петля на шее Дёмши. Ему осталось жить считанные секунды. Виктор ждал, что сейчас Дёмша обязательно скажет что-то очень важное и обличающее немцев. Но Дёмша только смотрел на людей, на тучи, бегущие по серому небу, на ствол березы, запятнанный уродливыми наростами. И лишь когда грузовик тронулся, он сделал попытку поклониться.
А может, просто дрогнули его ноги?
Слышно, как мелкий дождь острыми иглами впивается в раскисшую землю.
— Подойди! — зовет фон Зигель.
Виктор, пересилив себя, шагает вперед, останавливается почти под раскачивающимися ногами Дёмши.
— Ты будешь вместо него. И ты… А он — старшим.
Так сказал фон Зигель, и кто-то из полицаев сунул в руку Виктора винтовку, кто-то протянул нарукавную повязку полицая.
Все случившееся было так неожиданно, так невероятно, что Виктор словно сквозь сон видел, как фон Зигель сел в легковушку и она, виляя задом по раскисшей дороге, поползла из деревни; за ней двинулись грузовики. Он опомнился лишь тогда, когда услышал рядом бодрый голос:
— Уж нас-то с тобой, старшой, не вздернут, поверь мне!
Виктор оглянулся. Рядом с ним стояли Василий Иванович и Авдотьин приемыш. На рукавах их пальто тоже белели повязки полицаев.
Готовясь объявиться в Степанкове и потом, когда пришлось четверо суток высидеть в одиночке подвала комендатуры, казалось бы, обо всем передумал Василий Иванович. И о том, что говорить на допросах, если они будут, да еще с пристрастием, и как вести себя на свободе. Однако чаще и невольно думалось о том, что, присвоив себе чужое имя, он в глазах людей станет врагом всего советского. Значит, люди будут сторониться его, может быть, бояться, но уж презирать — обязательно.
Из соседних камер ночами уводили на допросы. После этого над его головой всю ночь раздавались крики, которые прекращались только под утро. И тогда снова в подвале звучали шаги солдат, неизвестного страдальца волокли по полу и швыряли в одну из камер. Или на дворе вдруг начинал работать мотор автомашины. Вскоре она уходила; тогда в подвал никто не возвращался.
Сердце невольно учащенно билось, когда в подвал спускались солдаты: «Не за мной ли?» Чтобы никому не выдать своей слабости, в эти минуты он заставлял себя думать о том, как будет жить и бороться, когда выскользнет отсюда. Казалось, до последней мелочи все продумал. Поэтому, когда фон Зигель вызвал в себе и сказал, что назначает старшим полицейским в Слепыши и потребует ревностного отношения к службе, он с достоинством поблагодарил и спросил разрешения поселиться в родном доме. Подумав, фон Зигель ответил:
— Дом и землю возвратим вам после нашей полной победы над большевиками. Конечно, если ваша служба будет полезна Великой Германии. А пока… Нужен ли одинокому человеку целый дом? У старшего полицейского не должно оставаться свободного времени.
Василий Иванович не имел права сердить или настораживать коменданта и, обосновавшись в Слепышах, занял пустовавшую половину дома, в котором жила Нюська. Умышленно так поступил: хотел получше узнать и понять ее. Действительно, с ней первой у него и состоялся разговор. Встретились они вечером у калитки, и Нюська, играя ямочками на щеках, сказала:
— Теперь, господин старшой, ваша прямая забота завербовать меня как соседку в приверженцы новой власти. Берите ихние газетки и заглядывайте ко мне, агитируйте.
— Ты, слыхал, уже сагитированная, — буркнул он грубо, растерявшись от ее нахальства.
— Вот и первая промашка ваша! — вызывающе засмеялась она. — Оседланная — верно, а насчет агитации…
Она не договорила, повернулась и, покачивая бедрами, ушла в свою половину дома. Глядя ей вслед, Василий Иванович подумал, что, похоже, не злая насмешка, а грусть слышалась в ее голосе.
Поди проверь сейчас…
Но что особенно обижало Василия Ивановича — при встрече деревенские поспешно кланялись ему и уступали дорогу.
Это злило, нервировало, и сегодня, увидев деда Евдокима на улице, Василий Иванович заспешил к нему, чтобы излить свою обиду. Только поздоровались, только собрался заговорить о наболевшем — подошел приемыш Авдотьи и сказал, нагло пялясь на деда: