Страница 42 из 47
— Разожми пальцы, Коля. Ладонь не чувствую…
Подъехал старший инженер полка. Я устало бросил руку к козырьку:
— Товарищ майор, приказ выполнен. Оба самолета к облёту готовы.
Фамин молча обошел машины, посмотрел на нашу работу, на нас и… уехал. Его отъезд ошарашил меня. Стало обидно, что работали, не жалея себя, а никто даже спасибо не сказал.
— Ну что ж, — усмехнулся Милюков. — Зато обед мы заработали честно.
Усталость бессонных ночей дала о себе знать. Я едва не заснул в столовой. А тут еще приказ командира полка объявили: построить экипажи, техников и мотористов. Когда полк замер по команде «смирно», Осипчук приказал выйти из строя К. П. Родину, В. Т. Милюкову, И. П. Давыдову, Н. В. Титову, И. И. Ковалеву, В. Л. Токареву… Услышав свою фамилию, я сообразил, что перед полком стоят те, кто ремонтировал вместе со мной Ли-2.
— За быстрый ввод в строй двух самолетов, — голос Осипчука звенел в прозрачном осеннем воздухе, — проявленные при этом самоотверженность и мастерство объявляю вам благодарность.
— Служим Советскому Союзу!
Что ж, не такой уж сухарь старший инженер полка, если нас не забыл. Самолеты хоть на первый взгляд и одинаковые, да трудоемкость обслуживания их разная. К каждому свой подход нужен, своя доля неброского, внешне совсем не героического труда. Ли-2 благодарная машина, надежная. Люби ее, и она отплатит тебе сторицей. Всю Белоруссию освободили, и ни одного летного происшествия или отказа материальной части по вине инженерно-технического состава не имеем. Всю Белоруссию…
Я стоял перед полком, левым плечом касаясь плеча Родина, правым — Милюкова. Вглядывался в лица летчиков, штурманов, радистов, стрелков, техников и вдруг с особой остротой ощутил, что это родные для меня люди. Все до единого. Я знал, что если будет нужно, каждый из них прикроет меня в бою и точно так же может рассчитывать на меня. Отвоевали Белоруссию, пойдем дальше. Лететь будем, пока победу не добудем. Дожили бы все до нее…
— По-о-олк! Вольно. Разойдись…
— Ты слышал, — Милюков толкает меня локтем. — Ребята с «шестнадцатой» вернулись.
— Какой «шестнадцатой»? — не сразу сообразил я.
— Ну той, что под Ленинградом исчезла. Лейтенанта Козовякина. На ней еще восемь наших техников улетели…
— Вернулись?! Живы?!
— Не все, — Милюков вздохнул. — Дима Матвеев вернулся, Миша Коротков и Петя Ходаков…
— А остальные?
— Пойдем к ним, узнаем об остальных.
Вот что мы узнали. Когда Ли-2 под номером 16 взлетел и взял курс в район Левашова под Ленинградом, вначале ничто не предвещало беды. Экипажу Г. С. Козовякина надо было разведать маршрут и обеспечить прием самолетов полка на новом месте. С ними летел помощник начштаба полка по оперативной части капитан А. Д. Коробов и восемь наших товарищей. Погода выдалась дрянная. До самого Волхова пришлось идти в такой плотной облачности, что порой не видно было концов крыльев. Болтало. Потом небо прояснилось, их заметили наши истребители, проводили до Ладожского озера и попрощались. Снова набежали тучи.
Чтобы не сбиться с курса, Козовякнн решил идти под нижней кромкой облаков. Но снежные заряды, налетавшие раз за разом, все же снесли их влево от Ладоги. Когда Ли-2 выскочил к аэродрому, они вначале ничего не поняли: люди внизу почему-то стали разбегаться. И лишь когда по ним ударили зенитки, стало ясно — самолет над вражеской территорией. Козовякин круто заложил вираж, развернул машину на обратный курс, но было поздно. Слева подошел истребитель, и летчик показал большим пальцем вниз, дескать, надо садиться на финский аэродром. М. Я. Клипов, воздушный стрелок, рубанул по нему из крупнокалиберного пулемета, но очередь словно захлебнулась. Когда к пулемету пробрался М. И. Коротков, старший техник по вооружению, помочь Клинову он уже не мог. Прошитый вражескими пулями, тот висел на ремнях, а пулемет был разбит. Все попытки достать истребитель из боковых ШКАСов оказались тщетными. Он зашел сзади и из всех пулеметов ударил по пилотской кабине. Были ранены штурман Доценко, Коробов, стрелок-радист Таранен, Короткой, Козовякин, техник самолета Плаксин… Загорелся левый двигатель. Они упали в лес за Ладогой в районе Раквелла.
Из горящей машины выбирались кто как мог. Последним ее оставил техник по приборам И. Г. Хвиюзов. Он вытащил тяжелораненого Короткова через заднее окно пулеметной установки. Уйти в лес они не успели. Финны взяли их в плен. Привезли в какой-то дом, а вскоре туда же доставили Таранца, Коробова, тяжелораненого Доценко… Уйти не удалось никому. К утру в плену были командир экипажа Г. С. Козовякин, второй летчик Д. А. Матвеев, борттехник П. П. Баютин, комсорг полка П. Е. Ходаков, механик по радиооборудованию В. М. Филиппов, механик по вооружению И. М. Черепанов, авиамеханик И. Н. Плаксин, моторист И. Е. Виноградов, техник по электрооборудованию В. М. Иванов.
Через несколько дней их разделили. Андрея Коробина и Мишу Короткова отправили под город Турку, в политическую тюрьму, в камеру на двоих. Вскоре после допроса тяжелораненый Коробов, которому требовалась операция, не приходя в сознание, умер. Смерть в плену нашли штурман Иван Яковлевич Доценко и стрелок-радист Иван Иванович Таранец. Остальных перевезли в лагерь под Хельсинки, где они и дождались поражения Финляндии.
Трое вернулись в полк Г. С. Козовякин пропал без вести 116 боевых вылетов было у него на счету, 117-й стал роковым. Остальных война раскидала по другим частям, по другим фронтам…
Глава одиннадцатая
Идет мелкий осенний дождь. Серой мутной пеленой затянуты деревни Светляны и Рыбаки, районный городок Сморгонь. Он разбит, сожжен, и даже сквозь завесу дождя видны развалины домов, оголенные трубы печей. Мокнет аэродром, небольшие леса вокруг рыжевато-серого поля. Над речкой Вилией стелется туман.
— До границы рукой подать, а мне иногда кажется, что я у себя дома, на Рязанщине, — нарушает молчание борттехник Иван Зубков. После полета он задержался на своем Ли-2, пошел дождь, и теперь Иван коротает время вынужденного безделья вместе с нами, авиатехниками, в мокрой и холодной палатке.
— Конечно, для тебя Рязанщина — пуп земли, — незлобливо подтрунивает над ним Кузьма Родин. — Мы рязанские — этим все сказано.
— Ты нашу Беларусь с Рязанщиной не ровняй, — вступает в разговор белорус капитан Владимир Малинович…
Три года на войне я слышу этот спор: что лучше — Иркутск или Орел, Камчатка или Грузия, Одесса или Ростов… Тысячи доводов, вполне убедительных, в пользу той или иной географической точки Советского Союза уверили меня только в том, что легче всего завязать на фронте разговор — о доме. Тоска по нему, мысли о нем живут в каждом из нас неотступно. А спор? Просто лишний повод вернуться в родные места, рассказать о них товарищам, хотя бы мысленно побывать там, куда с такой силой рвется твоя душа.
Да, мы уже почти у государственной границы. Полк перебросили сюда, на северо-запад Белоруссии, в середине сентября для оказания помощи нашим войскам, ведущим бои в Прибалтике. Живем в палатках. Штаб, летный состав и полевая кухня разместились в деревне Белевичи.
Похоже, что даже природа спешит быстрее прожить военное лихолетье и потому торопит времена года. Осень налетела холодная, дождливая. Я уже забыл, что такое сухая одежда и обувь. Хорошо, что пока обошли меня стороной фурункулез, ревматизм, цинга и зубная боль, эти постоянные спутники полярников и авиатехников. Почему именно эти? Не знаю. Но другими недугами не страдаем. Наоборот, на фронте исчезают многие болезни, в том числе даже язва желудка. «Здесь у нас курорт, санаторий, — горько пошутил однажды Милюков. — Можешь вылечить все, что угодно, а потом тебя убьют». Свежий воздух, много работы, неприхотливая пища… Но я не встретил еще ни одного человека, который назвал бы годы, прожитые на фронте, счастливыми.
— А соловьи у нас какие? — горячится орловчанин Родин, у которого непокорные русые кудри всегда выбиваются из-под пилотки. — А Тургенев? У кого Бежин луг еще есть?