Страница 38 из 47
2 июля Н. В. Савонов уводит группу на бомбежку переправы через Западную Двину в 60 километрах Полоцка. Борттехник Леня Шведов, вернувшись с фотографирования, размахивает руками:
— Ты понимаешь, ох, и дали мы им по сопатке. Помнишь, как они на Дону шли? Нагло, в открытую. Туча истребителей переправу прикрывают. А теперь нет, шалишь! Помотались мы, пока ее нащупали. Ну и подкинули жару!
Результаты фотосъемки подтверждают: переправа разрушена. Но цел мост в полукилометре севернее нанесенного удара. Надо добить и его.
На выполнение этого задания летал и я в составе экипажа М. К. Аджбы, вместе со штурманом лейтенантом М. Н. Топчиевым, стрелком-радистом старшиной Н. А. Прониным, воздушным стрелком сержантом П. Л. Евдокимовым. Через час пятьдесят минут полета на высоте около 2000 метров левый двигатель начинает давать перебои. Обороты падают.
— Что с движком. Горностаев? — Аджба явно злится. — Возвращаться не буду, понял?
— Понял, — буркнул я, прислушиваясь к голосу неисправного мотора. — Отказал агрегат автоматической регулировки качества смеси в зависимости от высоты полета.
— Уверен? — недоверчиво оглядывается на меня Аджба.
— Уверен. Если снизимся до 1300 метров, он будет работать нормально.
— Штурман, удаление?
— До цели 60 километров.
— Снижаемся.
Линию фронта увидели издалека. Я меняю режим работы моторов — правому добавляю обороты и наддув, а левый оставляю работать в прежнем режиме Двигатели начинают подвывать, как и у фашистских бомбардировщиков. Прожекторы лениво побродили вокруг нас, но зенитки молчат. Видимо, приняли за своих.
— К цели пойдем под углом. — Топчиев называет курс, и Аджба кладет Ли-2 в вираж. — На боевом!
Четыре бомбы крупного калибра сбрасываем с первого захода. Ожесточенно бьют зенитки, и командиру приходится поработать, чтобы не угодить под прицельный огонь.
Над линией фронта, несмотря на «гавканье» движков, снова попадаем под огонь зениток. Приходится Аджбе в пикировании спасать машину. Ушли. Устанавливаю двигателям одинаковый режим, а то как бы свои теперь не шарахнули. Занимаем высоту 1300 метров и летим домой. Когда приземлились, Аджба добродушно шлепнул меня по плечу:
— Спасибо, Коля. Чутье у тебя собачье.
— Это комплимент? — засмеялся я.
— Нет, у нас в Абхазии, в селе Ачамдары комплименты не говорят. Только правду. Но говорят красиво.
Я подключил переноску. Вместе с техниками начал осматривать самолет и удивленно присвистнул: в обшивке рулей управления, в крыле и хвостовой части фюзеляжа насчитали больше десяти пробоин.
— Привезли работки, — сокрушенно качает головой Милюков. — До следующей ночи хватит и нам, и клепальщикам…
Все машины вернулись домой. Вместе с борттехниками, стрелками, радистами иду на послеполетный отдых. Но сон не берет. Вот уже и летчики, штурманы вернулись с разбора результатов боевого вылета, а мы все говорим и говорим. Разговор вертится вокруг большой группы пленных немецких солдат, офицеров и генералов, которых днем вели по пыльной дороге к Ново-Ропску. Вместе с населением Бровничей глядели и мы на тех, кто день-два назад чинил зверства на земле, по которой теперь приходится шагать в колонне пленных. Шли они не поднимая глаз. Да и как поднимешь, если столько ненависти во взорах женщин, детей, стариков, стоящих у обочины…
— Ну, сейчас-то полбеды, — задумчиво тянет Евдокимов. — А что делать, когда границу перевалим, по Европе, по Германии пойдем? Око за око? Кровь за кровь? Гитлер залил нам за шкуру сала…
— Брось! — взрывается Аджба. — Я прошу тебя, дорогой, брось эти мысли. Немец — он враг до тех пор, пока оружие в руках держит и дерется. А пленный есть пленный. Зачем их убивать? Пусть восстанавливают то, что разрушили. Мы сохраним им жизнь. Мы не фашисты, слушай, мы — советские люди! Ты не равняй нас с кем попало…
Молчим. Думаем. Аджба прав. Никто не хочет чувствовать себя потерявшим человеческий облик зверем.
Дни в июле стоят длинные, ночи короткие, и сливаются они в один нескончаемый поток работы, тяжелой, черновой, незаметной. И — незаменимой. Всех нас давит груз ответственности. Что бы ни случилось с экипажем, с машиной — сбили, подожгли, вынудили сесть на запасном, — первая мысль: «А может, я, авиатехник, чего недоглядел? Может, я виноват?» Этот комплекс вины вошел в нашу плоть и кровь, заставляет недосыпать, недоедать, лишь бы машина в порядке была, лишь бы ребята вернулись! И потому еще и еще раз проверяешь, подтягиваешь, смазываешь, пробуешь, подкручиваешь, меняешь все то, что вызывает хоть какое-то сомнение.
На заре заруливает на стоянку самолет-фотограф.
Экипаж уходит, борттехник Л. И. Шведов делает в бортжурнале запись: «По работе моторов замечаний нет». Для опытнейшего авиатехника В. Т. Милюкова нет слаще музыки, чем эти слова.
— На такую машину абы кого не поставят, верно, Леонид? — Милюков рад, что экипаж вернулся цел и невредим. Но как выразить эту радость — не знает. Потому и цену себе набивает. — Командир, инженер полка нас контролирует, верно? А чего нас контролировать? Мы самолеты всегда в готовности поддерживаем.
— Не бубни, Вася. — Шведов, смеясь, обнимает друга. — Сглазишь, а нам к вечеру опять лететь. Так что вы начинайте работу, а я посплю малость — и к вам.
Милюков и механик Мельников проверяют фильтры маслосистемы, бензосистемы. Чистые. Отлично. Меняют расслоившийся дюрит в соединениях трубопровода. Выполняют регламентные работы. Все идет своим чередом, любо-дорого смотреть. Мне здесь делать нечего, и я ухожу туда, где пармовцы клепают хвост Ли-2, латая пробоины.
После обеда приехал Шведов. Проверил качество выполненных работ, осмотрел машину, проверил заправку горючим, маслом. Связался с КП, вызвал спецмашины, в соответствии с заданием долил бензин и масло — рейс предстоял дальний. Милюков, вытирая ветошью руки, доложил:
— Двигатели к запуску готовы.
— Отлично. Сейчас проверим. Вскоре Шведов выбрался из кабины и спокойно доложил мне.
— Правый недобирает оборотов.
— Шутишь? — я глянул на часы. До вылета времени в обрез. Заменить самолет другим нельзя — фотооборудование стоит только на этом, единственном в полку.
— Карбюратор, видимо, забарахлил, — сказал Шведов. — Давай проверим.
Выворачиваем жиклеры, промываем бензином каналы, запускаем двигатель, проверяем. Число оборотов меньше нормы. Пропади ты пропадом!
— Экспериментировать больше не будем. — Решение принимать мне и потому я беру инициативу. — Снимайте карбюратор. Будем менять. Мельников, за мной!
Легко сказать — сменим карбюратор. Времени нужно вагон, а у нас только маленькая тележка. Операция сложная, требует предельного внимания, и малейшая ошибка сведет многие усилия на нет. А значит, разведвылет с фотосъемкой будет сорван и виноват в этом буду я. Но думать об этом никакого смысла сейчас нет. Лучше расконсервируем новый карбюратор, промоем в бензине, проверим…
Солнце, похоже, сорвалось с накатанной дороги. Мчит к закату, не догонишь. Борттехники, радисты, стрелки с других Ли-2 уже подъехали, не спеша проверяют свое хозяйство. Все машины эскадрильи готовы к работе, кроме вот этой — главной. Успеть бы, успеть… Эта мысль неотвязно преследует меня, но я гоню ее. Предательская мысль. Торопливость в нашем авиационном техническом деле — что может быть хуже?
Шофер дядя Вася, давно отслуживший положенные сроки, на своей раздрызганной полуторке привез первых пассажиров — экипажи основных бомбардировщиков. Вторым рейсом прибудут те, кто задержался в общежитии и в штабе, в том числе и Смирнов с Крейзо. Позвякивают ключи, чертыхается Милюков. Он ставит заборник воздуха, я соединяю шланг бензосистемы со штуцером на карбюраторе.
— Станция «номер двенадцать», — объявляет дядя Вася, объезжающий линейку самолетов, и тормозит у нашего Ли-2. — Кому надо — вылезай!
Смирнов и Крейзо спрыгивают на землю. Шведов не спеша, по-свойски как-то бросает руку к виску и докладывает командиру, что правый мотор неисправен. Краем глаза вижу недоумение, обиду, отразившиеся на лице Смирнова, и деланное равнодушие Крейзо. Командир посмотрел на часы, на Шведова, снова на часы… До вылета остается 43 минуты.