Страница 30 из 47
Въехали в город. Суровый, молчаливый, строгий стоял Ленинград. Улицы завалены снегом, тротуары обледенели. Изредка встречались трамваи, чаще — полуторки. Прохожих немного.
В театре было холодно. Тусклое освещение бросал по стенам тени. Я огляделся вокруг. Нет нарядных, красивых женщин в лучших своих платьях, нет элегантны мужчин. Зрители в подавляющем большинстве люди военные: в полушубках, бушлатах, шинелях, стеганы куртках и брюках. Обуты в сапоги, валенки, флотские ботинки… И все же, как это ни покажется странно, я никогда еще с такой остротой не чувствовал, что я — в театре! Торжественность события волновала сердце, я смотрел на сцену, как на чудо. Изголодавшиеся по прекрасному, мы были самыми благодарными зрителями, о которых только могут мечтать актеры. Шел спектакль по роману М. Горького «Дело Артамоновых». И хотя в актерах, худых, медлительных от недоедания с трудом угадывались сытые буржуа, стяжатели, мы верили абсолютно всему, что видели на сцене.
Аплодисменты долго не смолкали, аплодировали стоя. Нам достались места в первых рядах, очень хотелось, как в мирное время, бросить на сцену цветы. Но где их взять? Щуровский сказал:
— Есть предложение. Отблагодарим актеров сухим пайком.
Мы пробрались за кулисы, вручили свой подарок Он был принят с благодарностью. Тут же, за кулисами, накрыли стол, спирт разбавили водой, открыли консервы. Завязался разговор о войне, о театре, о Ленинграде
Долго, очень долго мы вспоминали потом этот спектакль, вечер, проведенный с актерами, и теплее становилось на душе.
И снова работа, работа, работа… При бомбежке железнодорожной станции Псков поврежден самолет старшего лейтенанта А. В. Сорокина. Нужен ремонт. На Ли-2 старшего лейтенанта В. Н. Малиновича пробиты рули управления, фюзеляж, поврежден один из двигателей. Экипаж совершил вынужденную посадку, не выпуская шасси, чудом остался невредим. Больше недели понадобилось инженеру эскадрильи капитану П. А. Лымарю и технической бригаде, чтобы вернуть машину к жизни и привести ее на аэродром. Ветер гнал поземку, на морозе стыли руки и лица, но весь объем сложнейших ремонтных работ был выполнен на «отлично».
Прошло несколько дней. К середине марта морозы ослабели. Начались обильные снегопады, застилавшие снежной пеленой лес, летное поле, стоянки. Аэродромная служба работала почти без отдыха А снег все шел, и шел… И вместо боевой работы летный состав занимался боевой подготовкой: зубрили приказы, инструкции, распоряжения. Штурманы и радисты изучали новое радиоборудование, радиокомпас, тренировались в приеме-передаче морзянки. Прибывшие из пополнения воздушные стрелки осваивали пулемет Березина. На нашу долю — инженеров, техников, мотористов — оставалась привычная, повторяющаяся изо дня в день работа с материальной частью.
Но вскоре ровное течение нашей жизни было прервано торжественным событием для полка. Указом Президиума Верховного Совета СССР командиру второй эскадрильи Тимофею Кузьмичу Гаврилову было присвоено высокое звание Героя Советского Союза. Б. П. Осипчук зачитал Указ на полковом построении у стоянок самолетов шел снег. Ветер слегка шевелил алый шелк полкового знамени. Казалось, в торжественном молчании запыли даже Ли-2…
Справедливо, думал я, глядя на Гаврилова. Коренастый, чуть выше среднего роста, он стоял перед строем чуть растерянный и смущенный. За дружелюбие и приветливость его любили в полку, за справедливость и внимательность к подчиненным — уважали. Гаврилов прибыл в полк в сентябре 1943 года из 12-го гвардейского авиаполка 1-й авиадивизии. Он с первых дней воевал и составе авиагруппы ГВФ особого назначения. На его счету более 400 боевых вылетов под Москвой, Сталинградом, Курском, Ленинградом, в Белоруссии и Прибалтике… Я мысленно прикинул тот объем боевой работы, который выполнил Гаврилов в сложнейших условиях, и еще раз решил: «Справедливо! Он — настоящий Герой».
28 марта закончилось наше вынужденное безделье, полк перелетел на аэродром освобожденного города Пушкина (бывшее Царское Село). Я полюбил этот город но открыткам, картинам. Таким, каким он был до войны: тенистые парки, аллеи, дворцы… Теперь же я не узнал его. При отступлении фашисты взорвали город. А то, что разрушить не удалось, — заминировали.
— Жить будем в здании бывшей библиотеки им. Пушкина, — распорядился старший инженер полка, когда мы после перелета подготовили машины к ночи вылетам и пришла пора устраиваться с жильем. Возьмите с собой инструмент. Ремонт сделаем своими силами.
Идти можно было только по проторенным дорожкам. Шаг в сторону — и рискуешь подорваться на мине. Самолеты по той же причине пришлось ставить у наезженных дорог. Мы очутились на крутом пригорке, заваленном снарядами и патронами. Мертвый город раскинулся перед нами. Ни дымка, ни людей.
Около озера, мимо которого мы шли, между вековых израненных осколками деревьев лежали плиты фундаментов дальнобойных и зенитных орудий. Рядом стояли прекрасные длинные диваны с коричневой драпировкой изорванной, грязной.
— Богато немцы жили, — Родин зло выругался и сплюнул. — А говорят — цивилизованная нация.
— Диваны из Екатерининского дворца, — сказал Фомин. — Музейная редкость. На них дежурство несли фашистские артиллеристы.
Библиотека была разрушена. Мы выбрали комнату меньше пострадавшую, чем другие. Проломы в стенах, разбитые окна заделали досками и фанерой. Из обломков книжных полок сколотили нары. В щелях посвистывал ветер. Пока готовили себе жилье, незаметно подкрались сумерки.
— Пора к машинам, братцы, — сказал Родин. А то в темноте с дороги собьемся.
Не было на аэродроме привычного оживления, разговоров, шуток. Экипажи готовились к вылету молча и собранно. В этой молчаливости и собранности сквозила ненависть. Щуровский, выслушав доклад о готовности машины к полету, подошел ко мне:
— Николай, сам видишь, счет растет, — он махнул в сторону разрушенного Пушкина. — У меня нет желания в должниках у Гитлера ходить. Позаботьтесь о том, чтобы мы этот должок вернули…
— Хорошо, — сказал я. — За нами не заржавеет.
В ту ночь 22 самолета сделали 44 самолето-вылет. Бомбы крупного калибра легли на проселочные дороги от Ус-Сытна до Рейдекну и Вайвары, забитые вражескими войсками и техникой. Крупные пожары и взрывы припасов говорили о том, что легли они точно.
В течение нескольких следующих ночей Ли-2 бомбили немцев в Красном Селе, Бабине, Барабине, Бабаеве, Иерусалимке, Сорокине, Тоделкове, Ветошке… Почти половина поднятых в небо бомб обрушилась на головы фашистов в районе Филатовой Горы. Долг за разрушенные города и села мы возвращали с лихвой. Погода, о почувствовав всю нашу злость и ненависть, не пыталась мешать нам мстить врагу. В начале апреля снег стал подтаивать, проглядывало весеннее солнце, ночи стояли ясные.
Как-то вечером ко мне подошел старший техник-лейтенант Л. И. Шведов. Лицо его горело, глаза лихорадочно блестели:
— Коля, друг, выручай, — осипшим голосом сказал — Температура под сорок уже три дня держится, думал, пройдет… Врач на задание лететь запретил. Слетай вместо меня, а?
— О чем просишь, Леня?! — удивился я. — Сделаем!
— Унты мои возьми, — он снял их с плеча. — Сапоги небось промокли?
— Давно каши просят, — ухмыльнулся я. — Весь день мокрый снег месим. А ты иди отлежись. На тебя смотреть страшно.
— Вот я и летал немцев пугать. — Он успокоенно улыбнулся.
Когда подошла машина с экипажем, я уже был готов к полету. Шведов доложил командиру Ли-2 старшему и лейтенанту Алексею Смирнову о болезни и о том, что и согласен лететь вместо него.
— Отлично, — сказал Смирнов. — Только ты, Шведов, особенно-то не отрывайся от нас. А то вдруг нам Горностаев очень сильно понравится.
— Я его на дуэль тогда вызову, — сказал Шведов и пошел в санчасть.
Сиреневые сумерки окутали горизонт. Зеленая ракета над командным пунктом прочертила дымный след.
— Помчали, — сказал Смирнов. — Экипаж готов?
— Готов, готов, готов… — эхом откликнулись штурман, второй летчик, радист и я.