Страница 30 из 34
− Ишь, непромытый! − сказалъ тяжело приказчикъ и тяжело поглядѣлъ. − Тебѣ бы, сивому, работать… а ты который вонъ фунтъ баранокъ-то упихалъ, съ утра-то сидѣмши? А-а… не ндравится ему, что я плѣнныхъ, которые враги!.. − стукнулъ Чугунъ по столу кулакомъ и побагровѣлъ дотемна. − Ихъ, можетъ… мой сынъ!.. за отечество сражается… своими руками забралъ! а я ихъ вотъ за шесть цѣлковыхъ?!
А тебѣ три красныхъ подай?! Да-а!.. Чего захотѣлъ! Мой сынъ… кровь свою проливаетъ!! Не ндравится! Погоди… я вотъ тебя скоро на креслы посажу…
− Шиколадомъ кормить желаетъ! − кричалъ и чайникъ, у котораго круглое лицо уже не разнилось отъ платка. − Шиколаду ему подай!?
У мужика тряслись губы, ходили руки, онъ кричалъ своё, но приказчикъ и чайникъ тоже кричали. У чайника выбилась изъ платка вата и лѣзла въ его ротъ; онъ её запихивалъ, отдувалъ и еще больше разстраивался.
− Я своего врага могу! − кричалъ Чугунъ. − У меня сынъ!
− Энъ, чего защищаетъ! − помогалъ чайникъ. − Въ плѣнъ у него попалъ, дакъ теперь и глотку дерёшь?
Мужикъ ничего не понималъ: совсѣмъ его закричали. А тутъ ещё подошёлъ изъ уголка торговецъ, собирался ѣхать.
− Стой-погоди! − закричалъ и онъ. − Не разстраивайся, дай разберу. Надо не серчать, а… у каждаго свое разстройство! Которые враги? Погоди! Которые самые враги… они…
− Мои враги! − крикнулъ мужикъ, улучивъ время. − Вотъ! − ударилъ онъ въ грудь. − У минѣ тутъ… какъ ты знаешь?! − съ болью, перекосивъ лицо, кричалъ онъ. − Мнѣ ко двору время… баба дожидаетъ… сѣно не свезено… Ты минѣ знаешь?!
− Ну тебя, отвяжись! − плюнулъ приказчикъ. − Задурѣлъ.
Тутъ вышелъ изъ жилой половины парень. Теперь онъ былъ въ курткѣ и картузѣ цвѣта пыли, вихры примаслены и расчёсаны, и начищены сапоги: собрался гулять.
− Вотъ вояка-то мой… − уныло сказалъ чайникъ. − То Захарка былъ, а теперь − гожiй.
− А чего я не гожiй! − ухмыльнулся Захарка и полезъ за гармоньей. − Я съ ероплана бонбы буду кидать!
Заигралъ, было, польку и оборвалъ. Подумалъ, закинувъ голову и запѣлъ подъ гармонью:
Карпаты… каменныя горы!
Увижу… вашу синяву…
Назадъ… ужъ болѣ не вернуся…
И увидалъ мать: смотрѣла она на него изъ-за переборки. Тряхнулъ головой и перевёлъ выше и жалостнѣй:
Прощай, про-щай, соколикъ я-снай,
Прощай, сыночекъ дор… рогой!
Мужикъ поставилъ локти и прикрылся кулаками. Хорошо пѣлъ Захарка, душевно, потряхивая головой и устремивъ глаза къ матери, которая − только онъ одинъ видѣлъ − стояла въ темнотѣ, въ дверяхъ переборки. Пѣлъ, наигрывая подъ щебетъ растревожаннаго щегла. Дождь кончился, и прочищалось небо. На той сторонѣ, черезъ рябины, горѣли краснымъ огнёмъ окошки: садилось солнце. Рябины были тихи теперь, стояли грузныя и тоже, какъ-будто, слушали. И чайники на полкахъ слушали, и задремавшая на прилавкѣ кошка.
Заговорили про наборъ, про захаркины сапоги, въ которыхъ пойдетъ, про артиллерiю. Хорошо служить въ артиллерiи: самъ палишь − тебя не видать.
− Всё едино… − сказалъ мужикъ.
− Чего − всё едино? − спросилъ чайникъ.
Мужикъ не отвѣтилъ.
− А что убиваютъ! − съ сердцемъ сказалъ приказчикъ, показавъ стиснутые зубы, и уставился на мужика тяжёлымъ, злымъ взглядомъ. − Всё ему не ндравится! Сынъ у меня въ альтилерiи, мортирнаго дивизiона… Пишетъ такъ, что… папаша, не безпокойтесь! А ему не ндравится! Всё е-ди-но! Чортъ непромытый…
− А ты чего оборачиваешь на себя, ну?! − выкрикнулъ мужикъ и стукнулъ кулакомъ объ столъ. И тоже уставился.
− Ты глотку-то дери, да не очень! Объѣлся… По водкѣ скучаемъ.
− Ну… тоже и у него разстройство, − примирительно сказалъ чайникъ. − Сынъ у него въ плѣнъ попался.
Стало смеркаться. Часики простучали восемь. Мужикъ сталъ собираться. Собралъ въ карманъ баранки, полѣзъ за сапогъ, поискалъ. Опять сталъ вынимать баранки. Пошарилъ по карманамъ, вытащилъ тряпицу и сунулъ за сапогъ. Поглядѣлъ въ окошко − совсѣмъ загустились сумерки. Чайникъ засвѣтилъ лампу.
Съ рѣзкимъ свистомъ и гиканьемъ, подъ гармонью, − ихъ уже давно было слышно, − ввалилось четверо парней въ заломленныхъ картузахъ цвѣта пыли, съ пiонами на груди: поповы дочери надавали имъ на прощанье. Захарка рванулъ гармонью, вскинулся и пустилъ лихой дробью:
Анки-дранки-девирь-другъ-
Тиберъ-фаберъ-тиберъ-фукъ!
Грохнуло − и потонуло всё въ свистѣ и уханьѣ. Заходили чайники, задребезжали стёкла, запрыгалъ огонёкъ въ лампѣ, и самая лампа закачалась. Прыгали красныя лица, били ногами въ полъ.
− Жаръ-жаръ-жаръ-жаръ!.. − загремѣлъ, какъ въ трубу, Чугунъ. − Валяй, наши!
Вѣтромъ несло отъ нихъ, безумнымъ разгуломъ. Схватилъ Захарка вязку баранокъ, кинулъ на шею, закрутился и разорвалъ. Полетѣли баранки подъ каблуки. И долго били ногами въ полъ, словно хотѣли проломить доски. И прыгали на груди отрёпанные, почернѣвшiе пiоны.
Вывалились на улицу.
Приказчикъ потрогалъ у груди, гдѣ лежали деньги, и ушелъ. Мужикъ ещё посидѣлъ, погрызъ ногти, поглядѣлъ въ окошко − темно. И пошёлъ.
− А что жъ платить-то? − окликнулъ чайникъ.
Мужикъ остановился.
− Чего?
− Чего чего? А за чай…
Мужикъ поглядѣлъ къ мсѣту, гдѣ сидѣлъ. Тамъ стояли бѣлые чайники, маленькiй и большой, и не опрокинутая чашка.
− А я и не пилъ… − сказалъ онъ, будто удивился, что и въ самомъ дѣлѣ не пилъ.
− Не пилъ! За заварку.
− За заварку… − раздумчиво повторилъ мужикъ и полѣзъ въ карманъ. Вынулъ помятый кошелёкъ и сталъ торопливо открывать, съ усилiемъ разжимая ногтями и прижавъ къ животу, даже перекосилъ ротъ и ощёрился. Насилу открылъ. Сталъ отдавать, встрѣтился глазами съ чайникомъ, который какъ-то по-особенному приглядывался къ нему, и тутъ покривились и расползлись у него губы и задрожали. Всѣ морщинки на его лицѣ задрожали и обтянулись. Онъ потянулся черезъ прилавокъ, поглядѣлъ въ упоръ остановившимися пугающими глазами и пошепталъ выдыхами:
− Сына у минѣ… убили…
И все смотрѣлъ пугающими глазами на чайника.
− Вонъ что… − сказалъ тоже тихо чайникъ и тоже, будто, испугался.
− Убили… − повторилъ мужикъ, силясь собрать расползающiяся въ гримасу неслушающiяся губы. − Въ аньтилерiи былъ…
Не могъ больше говорить, только подкинулъ головой, словно хотѣлъ сказать: то-то и есть!
− Что жъ подѣлаешь! − вздохнулъ, подождавъ, чайникъ и сталъ постукивать о прилавокъ рёбрышкомъ пятака.
− Домой надоть… − морщась, какъ отъ боли, шепотомъ говорилъ мужикъ, − бабѣ говорить надоть, а какъ говорить-то… Цѣльный день маюсь вотъ, не надумаю… жуть беретъ…
И опять сдѣлалъ головой − то-то и есть!
− А ты не сказывай.
− А какъ? − не понялъ мужикъ и растерянно посмотрѣлъ, кривя ротъ.
− Ну… сразу-то, а тамъ… глядя какъ.
− Значитъ, не сказывать… да-да… − соображалъ мужикъ, уходя въ себя.
− А тамъ, помаленьку и…
− Товарищъ его далъ знать… на почтѣ выдали, прочитали… − полѣзъ мужикъ за сапогъ и вынулъ тряпку. Хотѣлъ развернуть, подержалъ и опять сунулъ. − какое дѣло…
И опять сдѣлалъ головой.
Постоялъ, пошевеливая баранки на прилавкѣ. Потомъ досталъ кошелёкъ и опять, натуживаясь и запуская ногти въ щёлки запора, сталъ открывать. Вынулъ семь копеекъ и положилъ на прилавокъ.
− Это чего? − спросилъ чайникъ.
− А за заварку…
− Вѣдь отдалъ!
Мужикъ забралъ деньги и пошёлъ, какъ сонный. Вышелъ на улицу, постоялъ, посмотрѣлъ на освѣщенныя окошки чайной и пошёлъ. У конца деревни попались парни. Они шли по дорогѣ, не разбирая лужъ, шлёпали и кричали пѣсню. Далеко отошёлъ мужикъ отъ деревни, а всё доносило крикъ. Въ темномъ полѣ мужикъ остановился. Были звѣзды, но въ полѣ было темно; чуть, приглядѣться если, свѣтлѣли доспѣвающiе хлѣба; темнѣли крестцы зажинокъ.
− Что жъ теперь? − спросилъ онъ тёмное поле.
По большой лужѣ, въ которой отражались звѣзды, мужикъ призналъ, что стоитъ у сворота на просёлокъ въ Матвѣево. Поглядѣлъ туда и пошёлъ, не разбирая дороги, изъ колеи въ лужу и опять въ колею, толчками.