Страница 58 из 70
Трое изумленных крестьян помогли мне взобраться наверх и проводили через засыпанную обломками арку в холл. Боже, что за побоище! Крафтштайн лежал у лебедки с размозженным черепом, его могучие ладони скрючились, словно когти. Мне припомнилась их хватка, и я вздрогнул. Рядом валялось еще с полдюжины тел: выходит, Заптен сдержал слово — выживших среди йотунбергского гарнизона не было. В центре холла застыла лужа крови, в ней лежал тот малый, который жаловался Крафтштайну на скуку — что ж, теперь однообразие ему не грозит. Запах пороха бил в ноздри, а легкое облачко дыма еще висело под потолком.
Крестьяне усадили меня на скамью, и пока один помогал мне снять мокрую одежду — второй раз за ночь — другой промыл и перебинтовал саднящую рану в предплечье. Третий же — практичный парень — сообразив, что мне нужно во что-то одеться, стаскивал вещи с одного из трупов. Он выбрал того, который был застрелен в голову, и проявил любезность, не слишком заляпавшись кровью. Не могу сказать, что испытал отвращение, натягивая шмотки покойника — напротив, они пришлись как раз в пору.
Потом мне дали фляжку со шнапсом, я залпом влил в глотку половину и сразу ощутил тепло, растекающееся по членам. Я плеснул немного на ладонь и растер лицо и шею — фокус, которому научил меня в Афганистане Макензи — ничто другое не помогает так от переохлаждения, если вам, конечно, не жаль спиртного.
Остальное я допивал уже не спеша, оглядываясь вокруг. В холле находилось еще несколько «вёльсунгов», озадаченно переглядывавшихся между собой, из комнат наверху слышались голоса — видимо, все было под их контролем. Но ни Заптена, ни Грундвига не было видно.
Я рассудил, что оно и к лучшему. Теперь, когда потрясение — нет, целая череда жутких испытаний — осталось позади, и я очутился здесь, целый и невредимый, и у меня есть выпивка, теплая одежда и ничто мне не грозит, настроение мое резко пошло вверх. С каждой минутой, пока я размышлял о том, что пережил и чего избежал, мне на душе становилось все легче: впервые за многие месяцы при мысли о будущем сердце не уходило в пятки.
— Где же майор Заптен? — спрашиваю я, на что мне сообщили, что он до сих пор в темнице, и его, само собой, не велено беспокоить. Но я-то понимал, что этот запрет ко мне не относится, поэтому, приняв царственный вид, отмел в сторону их протесты — любопытно, как приживаются привычки, будучи единожды приобретены — и направился к коридору. Впрочем, у входа я задержался, чтобы поинтересоваться, точно ли все защитники убиты. Они расцвели и хором затянули: «Jah, jah».[63] Но я все равно взял саблю — не столько для защиты, сколько для форсу — и отправился вниз по лестнице в темницу. Подходя к арке, я услышал звуки голосов, а подойдя ближе, Разобрал слова Заптена:
— …тело Хансена во рву. Но хотелось бы мне достать Штарнберга — вот кого в аду заждались.
Плохие новости; я с опаской оглянулся, потом обругал себя за впечатлительность. Где бы ни был Руди, здесь его точно нет.
— Все это невероятно, — произнес другой голос, в котором я узнал Карла-Густава. — Может ли это быть? Человек, занявший мое место… Английский двойник… И тут он, вместе с Хансеном, пытается спасти меня.
— У него не было особого выбора, — хмыкает Заптен. — Или это, или петля.
Это верно, черт бы его побрал, благодетеля.
— Нет, нет, вы несправедливы к нему, — включился Грундвиг — вот ведь отличный парень! — Он же раскаялся, Заптен. Никто не смог бы сделать больше. Если бы не он…
— Разве я не знаю, — отвечает Карл-Густав. — Я видел, как он сражался, именно ему я обязан спасением от того негодяя. Бог мой, какая смерть!
Наступила пауза, потом Заптен говорит:
— Ну, хорошо, согласен трактовать сомнение в его пользу. Но, осмелюсь сказать, своей смертью он оказал вашему высочеству превосходную услугу, ибо будучи жив, представлял бы собой серьезное неудобство.
Так, этого я вынести не мог — помимо прочего, момент был подходящий. Я тихо вышел из арки.
— Прошу простить за назойливость, майор, — говорю, — но удобен я или нет, а по-прежнему здесь, чтобы служить его высочеству.
Сцена возымела эффект: Заптен резко развернулся, его трубка свалилась на пол; Грундвиг вскочил, вытаращив глаза; принц, сидевший за столом, выругался от неожиданности; там были еще двое, располагавшиеся за стулом принца, — думаю, они тоже порядком удивились.
О да, было довольно изумленных возгласов и расспросов, доложу я вам; мое появление их явно поразило, даже если не вполне обрадовало. Разумеется, ситуация для них осложнилась: герои доставляют намного меньше неудобств, когда остаются на поле боя. В вопросах, которыми меня засыпали, читался легкий оттенок сожаления: как я спасся, как выбрался. Могу поклясться, на языке у Заптена так и вертелся вопрос, зачем я все это сделал.
Я отвечал на все с предельной честностью, вкратце описав им устройство сливной системы Йотунберга и дав отчет о том, как выбрался из озера. Принц с Грундвигом твердили, что это чудо; Заптен поднял трубку и принялся набивать ее табаком.
— И вот, — подвел я итог, — я вернулся сюда, чтобы предложить свои услуги — если они необходимы. — С этими словами я положил саблю на стол и отошел. Тот парень, Ирвинг,[64] со мной и рядом не стоял.
Наступила долгая, неловкая тишина. Заптен — уж он-то не собирался нарушать ее, — попыхивал своей трубочкой, Грундвиг ерзал. Наконец принц, хмурившийся за столом, поднял взгляд. Боже, как он был похож на меня.
— Сэр, — не спеша начал он. — Эти господа сообщили мне о том… что произошло недавно в Штракенце. Это не помещается в голове… в моей, по крайней мере. Судя по всему, вы принимали участие в самом подлом обмане, в самом странном заговоре, о котором мне приходилось слышать. И в то же время делали это против своей воли. Так ли это? — Он обвел взглядом остальных, Грундвиг растерянно кивнул.
— Может статься, я не совсем в своем уме после всего этого, — продолжил принц, обведя вокруг рукой, словно человек, ищущий дорогу в тумане, — но у меня, по крайней мере, есть глаза. Кем бы вы ни были, каковы бы ни были ваши побуждения… — он замялся, но овладел собой. — Сегодня вы спасли мне жизнь, сэр. Вот все, что я знаю. Если вы затевали что-то недоброе — пусть грех будет у вас на душе. Но это все в прошлом, хотя бы для меня. — Он оглядел остальных: Грундвиг кивал, Заптен хмуро пыхал трубкой и изучал носки своих башмаков. Потом Карл-Густав встал и протянул мне руку.
Я крепко пожал ее, и мы посмотрели в глаза друг другу. Наше сходство было просто зловещим, и я понял, что он разделяет это чувство, поскольку рука его безвольно упала.
— Сказать честно, полагаю, я в долгу перед вами, — говорит он, несколько смущенно. — Если я могу что-то… Ну, не знаю…
Говоря по правде, я не думал о вознаграждении, но принц, похоже сделал ясный намек. Мне ли не знать, что лучшей политикой будет помалкивать, поэтому я просто ждал, и повисла новая томительная пауза. На этот раз ее нарушил Заптен:
— О долге и речи быть не может, — решительно заявляет он. — Мистер Арнольд уже получил сполна. Ему стоит радоваться тому, что остался жив.
Но Грундвиг и принц возмутились.
— По крайней мере это долг вежливости, — говорит Карл-Густав. — Мистер Арнольд, примите мою благодарность; полагаю, вы понимаете, что это одновременно благодарность Штракенца и Дании.
— Ну вот и прекрасно, — фыркает Заптен. — Но с позволения вашего высочества, осмелюсь предположить, что лучшей наградой для мистера Арнольда будет возможность беспрепятственно покинуть наши пределы.
Он прямо кипел от злости. Мне пришло в голову, что не уцелей принц, Флэши уже танцевал бы джигу на веревке под дудку Заптена. Мне подумалось, что сейчас не время вспоминать про златокудрую крошку Амелию: чем меньше говорить о ней, тем лучше.
— Но ему надо хотя бы отдохнуть, — говорит принц. — Затем мы препроводим его к границе. Это наша обязанность перед ним.
63
Да, да (нем.).
64
Сэр Генри Ирвинг (1838–1905) — английский актер Викторианской эпохи, талантливый исполнитель драматических ролей в пьесах Шекспира.