Флэш по-королевски

— Я же говорю, все спланировано, — кричит он. — У него есть друзья — влиятельные люди — в высоких сферах. Все согласовано: как только Штракенц даст повод, они начнут действовать по инструкциям барона. Он способен управлять событиями… у него есть дар предвидения. Das genie.[48]

Что ж, возможно, он и гений. Сейчас я, естественно, понимаю, что у него все получилось бы — сомневаюсь, что можно найти другой такой блестящий и изуверски просчитанный дипломатический ход. Хотя Бисмарк и был одним Из самых гнусных ублюдков, занимавших когда-либо кресло канцлера, он являлся величайшим государственным деятелем нашего времени. Впрочем, не все ли равно: получилось, не получилось. Где теперь Штракенц? Там же, где Шлезвиг и Гольштейн — похоронен в просторах Германской империи, созданной Отто Бисмарком.

И вот моя злая судьбина распорядилась — создав это сверхъестественное внешнее сходство — чтобы я оказался первым камнем, заложенным в фундамент его великой мечты. Это был его первый шаг к власти, первый ход в большой игре по объединению Германии и превращению ее в первое из государств мира. Сидя на сырой траве в Йотун Гипфеле, я понял, что сумасшедший план, в котором мне пришлось играть свою роль, построен на безупречной логике: все, в чем нуждался Бисмарк — это чтобы в Штракенце промелькнула маленькая искорка. А трут уже наготове — это я. А далее, направляемый гением барона, трагический фарс пойдет своим чередом.

Стон де Готе снова вернул меня на землю. Он лежал передо мной — этот мерзавец, намеревавшийся всадить мне пулю в спину — да-да, и уже разукрасивший мое лицо сабельными шрамами. В ярости я пнул его ногой. «Так вот какую участь ты и твои проклятые дружки уготовили мне, — кричал я, — заманили меня в эту чертову страну, ложно обвинили, обрекли на смерть либо от рук бисмарковской шайки, либо от властей!». Он орал и умолял меня остановиться.

— Да, теперь самое время стенать, — говорю я. — Всего час назад ты был готов убить меня без тени жалости, чтоб ты сдох! — Тут мне пришла в голову мысль. — Как я понимаю, тот датский бедолага тоже ее не удостоился? Где сейчас Карл-Густав? Лежит где-нибудь с перерезанной глоткой и с письмом в кармане: «Это вам подарочек от Флэши и лорда Пальмерстона»?

— Нет, нет, — он жив. Клянусь! Его держат… в безопасном месте.

— Зачем? Какой Бисмарку в нем прок?

— Его не… с ним ничего не случится, пока… пока…

— Пока мне не вскрыли трахею? Не так ли? Ах вы подлые псы! Раз его не убили, то где же он?

Сначала де Готе не соглашался говорить, но я пощекотал его ножиком, и он передумал.

— В Йотунберге — старом герцогском замке. Вон там, за утесами, на Йотунзее. Это правда, клянусь. Его держат под охраной — и ему ничего не известно. Барон ничего не предоставляет случаю — если что-то пойдет не так, принц может понадобиться — живым.

— Ах ты вонючий пес! А если не понадобится, то его ждет пуля, не так ли?

Мне пришлось еще некоторое время поупражняться с его пальцами, прежде чем он стал отвечать, зато открыв рот, де Готе уже не скупился на детали. Во избежание неприятностей и на случай попытки вызволения, Карла-Густава держали в подземелье замка, оборудованном хитроумным люком в полу. Туннель заканчивался в водах озера Йотунзее. Стоит бросить принца туда — что им и предписывалось сделать при получении известий о прибытии моего тела в Штракенц — его никогда не найдут, и скандал с моим разоблачением пройдет на «ура». Да, для Карла-Густава дело выглядело скверно при любом раскладе. Не то, чтобы меня это тревожило, зато давало законный повод излить праведный гнев — а его накопилось немало, должен признать.

— Де Готе, — говорю я. — Ты низкое создание, и не заслуживаешь жизни…

— Вы же клялись! — заверещал он, извиваясь в своих путах. — Дали мне торжественное обещание!

— Ну дал, — отвечаю. — Я обещал отпустить тебя, не так ли. Так и будет. Давай, поднимайся.

Я помог ему встать и развязал ремень, удерживающий ноги. Из-за боли в пальцах он едва мог стоять, так что мне пришлось его поддерживать.

— Так вот, де Готе, — говорю я. — Давай отпустим тебя. Но куда, а? Вот в чем вопрос.

— Что ты хочешь сказать? — его глаза расширились от ужаса. — Ты же обещал!

— Так же, как Бисмарк. И как ты. Ты грязная скотина де Готе, и думаю, тебе не мешает помыться. — Подтащив его к самому краю, я замер на секунду. — Я отпущу тебя, мразь, как мы и договаривались. Туда, вниз.

Вопль, который он издал, слышен был, наверное, даже в Мюнхене. Негодяй пытался вырваться, но я держал его крепко и не спешил, чтобы он уверился в неотвратимой смерти. Потом со словами: «Gehen sie weg, de Gautet»[49], — я толкнул его.

Мгновение он балансировал на краю, пытаясь сохранить равновесие, и орал как резаный; потом рухнул вниз, и я смотрел, как его тело медленно кувыркается в воздухе, ударяется о скалы на полпути, отлетает в сторону, раскинув ноги, как тряпичная кукла, и исчезает в окутанной туманом бездонной пропасти.

Захватывающее зрелище. Конечно, мне приходилось убивать раньше — хотя никогда так хладнокровно, если позволите так сказать, — но никогда не ощущал я такого удовлетворения, как в тот раз, прикончив де Готе. Он заслужил смерть, как никто другой. Бессердечный, жестокий поддонок — повернись дело чуть иначе, не знаю, удалось ли бы мне выбраться так легко. Я себя не оправдываю — ни за пытки, ни за убийство, ибо и вины-то не чувствую. Что сделано, то сделано, но мне стоит быть честным и признать: и первое и второе доставили мне большое удовольствие. Хотя наездником он все-таки был отличным.

Впрочем, его смерть, пусть даже такая первоклассная, мало что решала по части обеспечения моего комфорта и безопасности. Оглядывая пустынную местность и пытаясь наметить план действий, я понимал, что влип по самые уши. Как пить дать, де Готе условился с Руди и K° о том, как быстро дать им знать, что с Флэши покончено и все в ажуре. Сколько пройдет времени, прежде чем они сообразят, что произошла осечка? Час? Два? День? Нужно исходить из предположения, что скорее рано, чем поздно; и тогда начнется жестокая охота, где в качестве бедной маленькой лисички буду выступать я. Мне надо убираться из Штракенца немедленно. Но куда?

Размышления эти вогнали меня в зеленую тоску, и я расхаживал по плато, восклицая: «Куда? Куда? Исусе, как мне отсюда выбраться?». Потом я встряхнулся, говоря себе, что раз уже я ухитрился уцелеть, уйдя от афганцев, то вряд ли стоит падать духом, имея дело с кучкой немцев. Все это вздор, сказал я себе минутой позже: они друг друга стоят. Но все-таки это цивилизованная страна, я неплохо владею языком, а опыта по части ускользнуть откуда-нибудь у меня вполне достаточно. Но у меня нет коня, из оружия — только нож, от разряженных пистолетов де Готе проку мало. Первое, что надо сделать, это покинуть Йотун Гипфель, а уж по ходу наметить план дальнейших действий.

Прежде чем отправиться в путь, я сжег уличающие бумаги, которые они зашили мне за подкладку. Потом углубился в заросли, взяв курс перпендикулярно тропе; я карабкался по поросшим мхом валунам и продирался через густые заросли кустарника. Это было не просто, но, погруженный в свои мысли, я почти не обращал внимания. В уме у меня билась одна мысль — это был совет, данный безвременно усопшим сержантом Хадсоном, с которым Мы вместе бежали от афридиев по джелалабадской дороге: «Когда ублюдки гонятся за тобой, иди туда, где им и в голову не придет тебя искать — даже если это место будет прямо у них под носом».

Так, в Штрельхоу идти нельзя, это ясно. Но будь я Бисмарком или Руди, куда бы по моему мнению ринулся Флэши? Конечно, на север, к побережью, лежащему в какой-то сотне миль отсюда. Значит, север отпадает. А какое из прочих направлений будет наименее привлекательным для беглеца? Все они рискованны, поскольку требуют долгого путешествия по Германии, но южное опаснее всех остальных. Господи, да самым последним местом, где они решат меня поджидать, будет Мюнхен, лежащий на дальнем краю страны, город, в котором и началась вся заварушка.

48

Гений (нем.).

49

Счастливого пути, де Готе (нем.).