Страница 10 из 76
Поэтому в итоге я просто проявляю твердость и говорю:
— Мама. Послушай. Я знаю, ты хочешь как лучше. Но для нас лучше так. Для нашей семьи.
— Ладно, ладно, — сдается она. — Надеюсь, я ошибаюсь, Тесса. Я искренне надеюсь, что не права.
Сейчас я вспоминаю этот разговор и свою клятву по возможности поддерживать выбор Руби, даже когда я с ним не согласна. Но рассматривая фотографию Шарпей, отмечая красную губную помаду, высокие каблуки и вызывающую позу, я утрачиваю свою решимость и предпринимаю попытку в качестве исключения изменить решение дочери. Только в этот раз.
— Мне кажется, Руби, что это тебе немножко не по возрасту, — как бы между прочим роняю я, стараясь не подорвать ее позицию.
Но Руби лишь упрямо качает головой:
— Нет, по возрасту.
Хватаясь за соломинку, я захожу с другой стороны.
— Ты замерзнешь, пока будешь просить по домам угощение.
— Я теплокровная, — заявляет она, явно недопоняв разъяснения по биологии, полученные от отца не далее как этим утром.
Тем временем я наблюдаю за другой парой «мать и дочь» — они одеты в одинаковые спортивные костюмы из фиолетового велюра и со счастливым видом пришли к согласию относительно благоразумного костюма Дороти[6].
Тогда женщина самодовольно улыбается и, словно желая продемонстрировать мне, как это делается, говорит, явно пытаясь завладеть вниманием Руби:
— Какой очаровательный костюм Белоснежки! Он идеально подойдет девочке с темными волосами.
Я подыгрываю, хотя знаю: в моем доме никогда не пройдут ее мелкие уловки.
— Да! А что, Руби, у тебя темные волосы. Ты не хочешь быть Белоснежкой? Ты могла бы ходить с блестящим красным яблоком!
— Нет. Я не хочу быть Белоснежкой. И яблоки я не люблю, — возражает с каменным лицом Руби.
Другая женщина игриво пожимает плечом и притворно улыбается мне, как бы говоря: «Я попыталась. Но дальше этого мое искусство «Матери года» не идет!»
Я фальшиво улыбаюсь ей в ответ, оставив при себе мнение, что с кармической точки зрения чувство превосходства над другими матерями — ошибочный путь, так как не успеет она оглянуться, как ее ангелочек может превратиться в татуированного подростка, который прячет в дизайнерской сумочке косячки и не отказывает в минетах на заднем сиденье своего «БМВ».
Через несколько секунд пара мать и дочь удаляется по своей желтой кирпичной дороге, а из-за угла появляется Ник с Фрэнком на одной руке и с костюмом Элмо — в другой, в очередной раз доказывая, что с мальчиками проще, по крайней мере в нашем доме. При виде отца глаза Руби вспыхивают, и она на максимальной громкости сдает меня.
— Мама сказала, что на Хеллоуин я могу быть кем захочу, а теперь говорит, что я не могу быть Шарпей! — кричит она.
Ник поднимает брови.
— Мама не откажется от своего обещания, не так ли? — вопрошает он.
— Откажется, — выпячивает нижнюю губу Руби. — Она только что это сделала.
Ник смотрит на меня, я неохотно киваю.
— Посмотри сам, — мямлю я, указывая на эффектный снимок, и с острым чувством тайного удовлетворения читаю мысли мужа. С одной стороны, я знаю: его основной инстинкт состоит в потачках дочери, в том, чтобы сделать ее счастливой буквально любой ценой, но с другой — он склонен защищать ее от чего угодно и ни под каким видом не согласится, чтобы его малышка разгуливала по нашему району, напоминая своим видом маленькую проститутку.
Я с надеждой смотрю, как Ник опускается рядом с Руби на колени в попытке сделать невозможное.
— Думаю, он немного... велик для тебя, Руби, — говорит он. — Может, на будущий год?
Руби качает головой.
— Он не велик, папочка. Это мой размер! — говорит она, указывая на 4Т в верхнем углу упаковки.
При первом же знаке сопротивления Ник выпрямляется и сдается, бросив в мою сторону беспомощный взгляд.
— Ну, в таком случае, — говорит он Руби, — решение, похоже, принимать вам с мамой.
Я снова думаю о своей матери — пытаюсь представить ее в этой ситуации и, что еще важнее, как она отреагировала бы на попустительское поведение Ника как отца. «Домашние хлопоты будут на тебе», — отдается у меня в ушах ее голос. Затем я испускаю тяжкий вздох всех матерей и сдаюсь:
— Обещание есть обещание. Пусть будет Шарпей.
— Ура! — восклицает Руби и вприпрыжку несется к кассам.
— Ура! — откликается эхом Фрэнк, когда они с отцом идут следом за ней.
— Но никакой помады, — говорю я, теперь уже сама себе, совсем как моя мать. — И вы наденете водолазку, юная леди. Или так, или никак.
Позднее в тот вечер, когда дети наконец лежат в постелях, я смотрю в наш календарь и обнаруживаю, что завтра Руби — «особый помощник» в своем начальном классе. Это великолепная новость для Руби: согласно распечатке об «особых помощниках», она будет кормить живущих в классе золотых рыбок, выберет книжку для часа чтения и встанет первой в ряду на игровой площадке. К сожалению, это также отмечает мою очередь обеспечить здоровый и вкусный перекус для шестнадцати детей, причем ни под каким видом не содержащий арахиса или лесных орехов из-за смертельной аллергии в классе и тем самым исключающий практически все, что может оказаться под рукой дома.
Я вполголоса бормочу проклятия, недоумевая, как это я проглядела слова «особый помощник», всего две недели назад подчеркнутые люминесцентно-оранжевым маркером.
— Будешь Напу или Рону? — спрашивает Ник, держа в руках по бутылке.
Я указываю на вино с берегов Роны и издаю еще один раздраженный звук, обращенный к календарю, пока Ник возвращает Напу на винный стеллаж и роется в ящике в поисках штопора.
— Что такое? — спрашивает он.
— Завтра Руби — «особый помощник»... в школе.
— И что?
— А то, что мы должны принести перекус, — отвечаю я, используя местоимение «мы», хотя данное задание ложится полностью на меня и ложилось, даже когда я работала. К несчастью, я больше не могу спрятаться за своей работой, что всегда позволяло слегка занизить ожидания.
— Так в чем проблема? — спрашивает он, совершенно не понимая.
— У нас пустые полки, — говорю я.
— Да ладно, — беспечно заявляет Ник. — Я уверен, что-нибудь там есть.
— Правда нет, — говорю я, думая о сборных обеде и ужине, приготовленных мной сегодня из разных остатков истекшей недели.
Ник откупоривает бутылку, наливает два бокала, а затем идет к буфету.
С довольным возгласом он вытаскивает запечатанный пакет «Ореос» — одно из множества моих греховных удовольствий.
— «Ореос»? — говорю я.
— Ну да. «Ореос». Чего проще — печенье и молоко. Старый школьный перекус.
Качая головой, я размышляю о бодрящей свободе мужчины, отца думать, что «Ореос» можно принести в качестве перекуса в любую школу или общество, не говоря о перекусе для класса.
— Не подойдет по многим показателям! — Я даже изумляюсь. — Разве ты не врач? Это все равно что дочери священника заниматься сексом. Или ребенку сапожника босиком гулять по городу.
— Да ладно тебе. Дети любят «Ореос». Кроме того, твоя аналогия хромает: я не стоматолог, а пластический хирург.
— Хорошо. «Ореос» не подходит.
— Почему?
— Во-первых, я уверена, в нем есть арахис, — говорю я, пробегая глазами состав. — Во-вторых, в нем полно сахара. Кроме того, это не домашнее печенье. И выдать его за домашнее не получится — вид не тот... Ты хоть представляешь, что остальные матери скажут за моей спиной, если я принесу «Ореос»?
Ник подает мне бокал, пока я продолжаю свою игривую болтовню.
— Меня станут избегать до конца года. И в ближайшие годы. Я с таким же успехом могу прийти туда, закурить и, грязно ругнувшись, сказать, что «Ореос» — это самое то... Будет нажата клавиша «отвечают все», и уж они всласть поработают языками.
Ник с усмешкой говорит:
— Эти матери действительно настолько склонны осуждать других?
— Некоторые из них, — отвечаю я. — Больше, чем ты себе представляешь.
— А тебе не все ли равно? — спрашивает Ник.