Когда завидуют мертвым

— А вроде все у вас так благополучно было. Просто цветущий оазис среди ледникового периода, — усмехнулся Варяг.

— Да, но это лишь вершина айсберга. У нас тут вроде как главенство закона. Личные свободы граждан. Свобода совести, свобода слова. У нас уживаются красные, монархисты, националисты, кавказцы, русские, евреи, нации Центральной Азии. Таков закон. Внутри Вавилона мир. Иначе клеймо или ринг. У людей развит досуг. В том числе и сексуальный. Причем человек любой ориентации имеет право на жизнь и может найти себе, так сказать, постельный досуг. Есть, точнее была до взрыва, арена, для утехи публики. Есть музыка. Стремная, но все-таки своя газета. Комиксы для безграмотных. Мир свободы и, можно сказать, демократии. Телевидения для полного счастья не хватает. Но есть этому замена. — Артем усмехнулся. — Есть относительная сплоченность перед внешними угрозами. Вандалы, молохи, мифические рейдеры. Но если посмотреть в корень? Всем заправляет так называемая торговая аристократия. Торгаши, нувориши, дельцы. Остальную популяцию прикармливают сладостью личной свободы. Хочешь пить, пей, но помни, что можешь по пьяни нарушить закон и получить наказание. Хочешь проститутку, снимай, если есть чем платить, но помни, что настоящая медицина тут только для зажиточных, а остальным окажут помощь только для поддержания трудоспособности, если они имеют значение для местных работ. Образование тут просто служит интересам элиты, и молодежь обучают так, чтобы она была полезна в качестве рабочей силы и кое-как справлялась с обязанностями защиты и охраны Вавилона. И самое главное. Наркотики. Тут, конечно, вроде жесткий контроль за оборотом наркотиков, но только для того, чтобы популяция не лишилась дееспособности. И только для того, чтобы контролировать эту самую популяцию этими самыми наркотиками. Наркотики в Вавилоне и его колониях и есть тот самый эрзац телевидения. Некоторые из нас видят истинное положение вещей, но основной массе людей вся ситуация по душе, ибо они боятся потерять и это. Ведь там, за стенами Вавилона, настоящая реальность. Мир, закованный в снег и похороненный глобальным ядерным погромом. Кабан и его сторонники давно поняли, что пытаться образумить остальную массу не имеет смысла. Имеет смысл взять власть в свои руки и подчинить популяцию себе. Только вот боюсь я, что подчинять новая власть будет теми же самыми методами. Играя на людских слабостях. Даря им иллюзию свободного общества и наркотический дурман благоденствия. Хотя, конечно, Кабан говорит о том, что надо расти и развиваться. Надо вновь осваивать потерянный мир и возрождать цивилизацию уже вне рамок одного Вавилона и двух его колоний. Но бремя власти таково, что, получив ее, едва ли захочешь работать над тем, что обещал своим последователям. И последователи погрязнут в сладостном дурмане власти.

— А зачем ты нам все это рассказываешь? — спросил Людоед. — Такое ощущение, что ты нас предостеречь хочешь от помощи Кабану.

— Так и есть. — Ветер кивнул. — Предостеречь хочу. Вы мне сразу по сердцу пришлись. Интуиция, наверное. И я не хочу, чтоб вы стали инструментом в руках алчущих власти и орудием в грядущей борьбе, которая, скорее всего, станет вооруженной. Я чувствую, что у вас какая-то особая и важная цель. И я хочу, чтоб вы следовали своим путем.

— Значит, говоришь, Артем, ты в метро три года жил? — прищурился Крест.

— Да. А что?

— Вот откуда твоя интуиция. Подарок от «генератора чудес».

— Я не понял.

— Да ладно. Потом объясню.

— Послушай, — начал говорить Варяг. — Пошли с нами. Я вижу, тебе жить тут не очень нравится. Так присоединяйся к нам. У нас действительно очень важная миссия.

— И какая? — спросил Ветер.

— Ты слышал о ХАРПе?

— О ХАРПе? Ну-ка, ну-ка?

— В США. На Аляске установка такая.

— Слышал. — Артем кивнул. — Очень давно. Об этом говорилось незадолго до войны. Некоторые ученые тревогу били по поводу всех этих ХАРПов, коллайдеров и прочих игр человека в бога. А что?

— Не зря били, как оказалось, — продолжал Яхонтов. — Его включили накануне ядерной катастрофы. А выключить забыли. Как тот утюг. И он до сих пор работает. Он уничтожает планету. Очень скоро придет всему конец. Контрольный выстрел в голову жизни на этой планете. Понимаешь? Мы направляемся туда, чтобы его уничтожить. Ты умный, толковый и крепкий мужик. Ты бы очень нам пригодился в походе.

— Вы что, на лыжах туда идете? — скептически усмехнулся Ветер.

— Мы сейчас не об этом говорим, — мотнул головой Яхонтов.

Артем откинулся на спинку стула и нахмурил брови, задумавшись.

— Это многое объясняет в тех странностях, что происходят с атмосферой, климатом и общей психосферой. Но… никому об этом не рассказывайте, — вымолвил он через минуту. — Слышите? Никому больше об этом не рассказывайте здесь.

— Почему? — удивился Сквернослов.

— Это же крах. Власти быстро заткнут вам рот.

— Да почему? — не унимался Славик. — Мы же для всех стараемся! Они что, не понимают, что погибнут?

— Знаешь, двадцать лет назад люди были вроде как цивилизованней и образованней, чем сейчас. И неужели они не понимали, что погибнут, губя окружающую среду, играя с силами природы, нажимая на кнопку? Но что в итоге сделали? Угроза Армагеддона аморфна, в отличие от мирового терроризма, чей образ можно было обрисовать при помощи массмедиа. И сейчас угроза ХАРПа аморфна по сравнению с вандалами и молохитами. Эти близкие и реальные угрозы помогают сплачивать популяцию и держать подданных в узде. Но если толпа уверует в окончательный конец всему живому, то она пустится во все тяжкие и станет совершенно неуправляемой. А что до власти, так им главное одно. Чтоб на их век хватило. А дальше… Какая разница? Таково странное свойство человеческой психики. Если вы заговорите об этом, вам конец. И думаю, что даже в случае с Кабаном. Вы, даже если поможете ему, погибнете как герои и никогда уже не будете будоражить население этими угрозами. Ведь лучшие герои для любой власти — это мертвые герои. Ничто не придает достойному человеку героизма, как его смерть, которую власть обложит в угоду себе красивыми легендами и будет на этих мертвых героях строить фундамент своего могущества. Из вас сделают иконы и напишут о вас баллады. Но вы нужны такие лишь мертвые. Тогда никто не сможет увидеть вас воочию. Поговорить с вами. Спросить, а что вы обо всем этом думаете? И вы никому не расскажете о каком-то далеком и нереальном ХАРПе.

— Гребаный Экибастуз, — выдохнул Сквернослов. — Да как же так?

— А вот так, — пожал плечами Ветер.

— Хрен с ними, с людишками, — махнул рукой Людоед. — Лично я не для людей хочу этот ХАРП укантропупить. Я хочу, чтоб цветы на полях росли и бабочки вокруг них порхали. Черт возьми, я хочу сидеть на пикнике у костра с этими ребятами, слушать, как Колян трындит на гитаре, и слушать, как над ухом пищит надоедливый комар. Кроме людей, на этой планете есть что спасать.

— Морлоков… — прохрипел Николай, усмехнувшись.

— А пусть даже и так, — кивнул Крест. — Так что, Артем, ты с нами?

— Меня и отец Николая с собой когда-то звал, — вздохнул Ветер. — Но я не мог тогда. И по той же причине не могу и сейчас.

— Почему?

— Сын у меня. Инвалид. Прикован к постели. Даже говорить не может. Полностью парализованный. На кого я его оставлю? Ему девять лет всего…

Васнецов представил себе эту картину, и сердце защемило от жалости и боли за этого мальчишку.

— Так зачем ты его мучаешь? — тихо спросил Николай.

— Что? — Ветер уставился на него.

— Почему не избавишь от мучений?

Теперь все недоуменно уставились на него.

— Что это значит? — нахмурился Артем.

— Блаженный, я тебе сейчас калитку вынесу, — прорычал Крест.

— Разве это жизнь? — продолжал Николай, не обращая внимания на угрозу Людоеда.

— Ты… ты хочешь сказать, что я должен убить своего сына? Уж такого мне моя возлюбленная оставила, а он, несмотря ни на что, живой. И я должен его лишить жизни? Ты что такое говоришь?