Когда завидуют мертвым

Сурен Цормудян

Когда завидуют мертвым

Человечеству…

Надежда не умирает,

пока еще хоть кто-то жив…

Пролог после эпилога

Странное существо человек. Вроде разумное. Как будто бы. А что на поверку оказалось? Ведь сколько книг было написано. Сколько фильмов снято. С апокалиптическими картинками будущего. Вот вам, дескать, люди. Внемлите предупреждениям. И вроде понимали все. Знали, что угрожает цивилизации. Я снова спрашиваю себя: «А как так вышло?» Разве не знали мы, к чему приведут эксперименты с силами природы? Разве не знали мы, что такое атомная бомба? Разве не видели мы, что делалось с окружающей средой? Мы с удовольствием покупали билет в кино, отпечатанный на яркой глянцевой бумаге. И, сидя в кинотеатре, жрали попкорн из огромных картонных ведер или чипсы из пакетиков, которые двести лет будут лежать в земле и не сгниют. А потом выходили из кинотеатра, бурно обсуждая актуальность фильма о последних днях мира, и швыряли в урну, а то и мимо нее пакетики от чипсов, от этих сушеных соплей, называемых кальмарами. Кто считал, сколько пластика и полиэтилена мы выбрасывали? Кто считал, сколько леса ушло на никому не нужные рекламные проспектики, которые нам на тротуарах всовывали в руки молодые подрабатывающие студенты в ярких майках? Мы потребляли бензин и пресную воду в непомерных количествах. Жрали, пили, курили, гадили, жгли костры в лесу и смывали в унитаз презервативы. Сливали отработанное масло из своих легковушек прямо в канаву. Равнодушно смотрели на жирные пятна мазута в наших портах, реках, морях. Разве никто не помнил тогда слова из фильма «Через тернии к звездам», которые произнес Ракан: «„Сегодня еще шумят наши леса и смеются наши дети. Сегодня еще богаты наши недра и поют птицы. На наш век хватит“, — говорили мы. А вот не хватило!!!»

Я эти слова помню очень хорошо. И больно мне. Нам было мало предупреждений от самих себя. От тех из нас, кто писал об этом. Кто снимал об этом. Нам было мало зловещих предвестников апокалипсиса. Нам было мало Хиросимы. Мало Нагасаки. Нам оказалось мало Чернобыля. Мы отмахивались от случающихся все чаще природных катастроф и от выпадающего все реже снега. Нам всего этого оказалось мало, и мы получили все сразу. Скопом!!!

Так разве можно после всего этого сказать, что это странное существо человек было разумным? Или самоуничтожение и разрушение собственной среды обитания и есть квинтэссенция разума?

Ведь все шло по логической цепочке. Мы угробили окружающую среду и истощили ресурсы Земли. А за этим неминуема война.

Да, человек живет, как ему хочется, и получает в итоге то, чего заслуживает. На наш век хватит, думали мы… А вот не хватило…

Получили то, что заслужили.

1

Снег

— Ну, вставай! Хватит дрыхнуть! — Слава Сквернослов еще раз толкнул спящего Николая. — Подъем!

— Да встаю уже, — раздраженно пробормотал Николай, нервно дергая левой ногой. — В чем дело?

— Как это? — усмехнулся Слава. — Наша смена. Пора на пост. — Он похлопал по прикладу «Калашникова», который висел у него на плече. — Забыл, что ли?

— Ах да. Конечно. — Николай Васнецов стал растирать заспанное лицо холодными сухими ладонями. — Иду.

Они жили в одном подвале и делили его с двумя десятками человек. Это были довольно комфортные условия, хотя и ближе к окраине Надеждинска. Подвал обширный, достаточно глубокий. И в нем можно было выживать многие годы, что и старались делать люди последние двадцать лет — с тех пор, как случилось то, что положило конец всему. По странному и счастливому стечению обстоятельств во время всеобщего конца городок Надеждинск не пострадал. Ближайший ядерный удар пришелся по Калуге. А это почти сорок километров западнее. И бомба там была относительно маломощная. Все в этом мире, наверное, относительно. В том числе и деление на десятки либо сотни килотонн тротилового эквивалента. Не говоря уже о мегатоннах. Маломощная… Относительно… Во всяком случае, по сравнению с той, что рванула много севернее, в Москве. Николай практически ничего не помнил о том времени. Когда все случилось, ему было три года. Сквернослову было девять, и он, бывший воспитанник детского дома, иногда начинал рассказывать своему соседу, двадцатитрехлетнему Коле Васнецову, разные истории о жизни «до того как» и о том, что происходило, когда все началось. Славик был тот еще баламут, и всерьез его рассказы Николай не воспринимал, однако всегда слушал с интересом и гордился тем, что он и этот молодой человек, помнивший совершенно другую эпоху, закадычные друзья. Коля часто спрашивал у друга, ставшего ему названым братом, как вышло, что Надеждинск, в котором располагалась воздушно-десантная дивизия, военный аэродром и уйма военных складов, не пострадал от воздушного удара. У Вячеслава было три варианта ответа, которые зависели от его настроения. Когда у Сквернослова настроение было плохое, он говорил: «Просто нашего городка ни на одной карте не было». Если он был чем-то озабочен и обеспокоен, то говорил: «Радуйся, дурак, что не ударили». Если Сквернослову было весело, а это, несмотря на окружающую действительность, бывало довольно часто, то он хлопал друга по плечу и отвечал: «Так не успели они, мы по ним тоже шмальнули будь здоров!» Такие ответы, впрочем, давал любой житель Надеждинска. Но каждый понимал, что истинная причина, наверное, совсем иная. Может, просто счастливая случайность. Во всяком случае, когда начался эпилог человечества, город уцелел — уцелели и его жители, около девяти тысяч человек. И детдомовец Слава Сквернослов уцелел.

В тот день приехала экскурсия с детьми из Калужского детского дома. Их привезли в большом желтом автобусе на экскурсию в ту самую дивизию ВДВ, где служил отец Коли. Было лето. Очень жаркое лето. Тогда все говорили о глобальном потеплении. Николай из всех своих детских воспоминаний хорошо помнил только снег, который выпал под Новый год. И все этому снегу очень радовались. То был последний новогодний праздник человечества. Снега в том году было мало. Нетипично мало для России и для этих краев. А лето было непривычно жарким. После полудня весь городок заполонил шум самолетов с расположенного рядом военного аэродрома. По городу носились «уазики», собирая всех военных, кто по разным причинам был не на службе. В Надеждинске, который по сути своей был военной базой и чье население так или иначе было связано с военной службой и деятельностью базы, поползли тревожные слухи. В Москве какой-то мощный взрыв. Террористы? Авария? Никто толком ничего не знал. Военные тщетно пытались связаться с Генштабом. Но телевещание, радио, сотовая и всякая другая связь в одночасье перестали работать. Потом на аэродром вернулся первый самолет. Истребитель. Его выбросило с полосы на большой скорости. Тяжелораненого пилота сумели достать из горящей боевой машины. Когда «скорая» везла его в госпиталь, он повторял одно и то же: «Москвы нет больше! Там только огонь! В Обнинске огненный смерч! Калуги нет! Я видел гриб! Я его видел! Это конец!!!»

Когда «скорая» приехала в госпиталь, то на носилках, которые достали из машины, лежал уже мертвый пилот.

Николай все это знал из рассказов старшего поколения. Знал он, что в тот день вернулось еще несколько самолетов. Два разбились при посадке. Люди потом поняли почему: оттого, что пилотам довелось увидеть своими глазами, оттого, что они осознали страшную истину, они буквально сходили с ума. Те, кто все же благополучно приземлился, говорили одно и то же. Началась тотальная ядерная война.

Слава и Николай прошли мимо огороженных досками, кирпичом или железными листами кабинок, служащих квартирами надеждинцам. Молодые люди старались не шуметь.

Была глубокая ночь, и жители подвала отдыхали. У входа в подвал их ждали три вооруженных автоматами человека. Вахтер — пожилой Игорь Леонидович. Бывший летчик. Один из тех немногих, кто видел своими глазами ядерный взрыв. Благо светофильтры шлема и внушительное расстояние уберегли его зрение, которое тем не менее с годами резко упало. Он охранял вход в это жилище. В каждом подвале Надеждинска были вахтеры. Двое других — Эмиль Казанов и капитан Гусляков. Обоим было уже за сорок, оба из бывших десантников. С ними Николаю и Вячеславу предстояло выходить сегодня в дозор.