Битва за любовь

— Не надо, я все это слышал уже тысячу раз! Вот что вам нужно запомнить, моя прекрасная леди: когда я приказываю, я ожидаю, чтобы мне повиновались. Этот ребенок никогда не станет взрослым, если вы собираетесь сглаживать для него все острые углы. Боится лошадей, боится плавать! Он капризен и труслив, как девчонка!

— Он уже меняется, — ответила она, — и пока нельзя ожидать сразу большего. Мне вы можете говорить все, что хотите, но не разговаривайте так с Тимоти. Потому ему и не хочется уезжать с вами — потому что вы требуете от него гораздо больше, чем он может сейчас делать.

— Когда он со мной, я обращаю на него очень мало внимания. Думаете, я хочу, чтобы люди заметили, что мой внук — мой внук! — пугается всего нового, что он видит? Каждый раз я надеюсь, что он будет вести себя, как подобает мальчику, но не тут-то было. Я пришел к заключению, что придется выбивать из него эту боязливость.

— Друг мой, — ровно произнес Филипп, — перед вами обычный чувствительный ребенок, а не звереныш.

— В его возрасте я был зверенышем.

— Но мальчик не такой, как вы. Он больше похож на свою мать.

— Я что-то не замечал, чтобы она пугалась.

— Она старше, у нее выработалась система защиты. И не думайте, что она такая же храбрая, как вы; физическая и интеллектуальная сила необходима такому мужчине, как вы. У женщин другая сила — она в их характере.

— Она упряма, — сказал Леон. — Глядя на нее, никогда этого не подумаешь, но у нее упрямство и напор мула. Вы скажете, что она очень хрупкая, и ошибетесь тысячу раз! В том, что касается ребенка, у нее свои невообразимые принципы и железная воля.

— Видел, — сухо сказал Филипп.

— Пожалуйста, перестаньте обсуждать меня, как будто меня здесь нет! — воскликнула Кэтрин. — Куда вы хотели поехать с Тимоти сегодня днем, Леон?

— Я сам не собирался ехать. Он должен был поехать вместе с Люси и ее приятелями на юношеские соревнования по боксу. Но забудем это, — с яростью сказал он. — А то у него, наверное, будут ночные кошмары после этого. Валяйте, водите с ним хороводы вокруг розочек, собирайте ракушечки у моря, пичкайте его мороженым и телевизором! Но я вам вот что скажу, — он наклонился вперед, стуча пальцем по столу, — я все равно сделаю из него мужчину! Пусть даже придется запирать вас на ключ на это время!

— Ну хорошо, Леон, все понятно. Подумайте о своем кровяном давлении, — прервал его Филипп.

К счастью, как раз подкатили тележку с ленчем, и всем им пришлось пересесть к накрытому рядом столу. Пока по тарелкам разливали холодное консоме и придвигали холодные мясные закуски и салат, Леон успокоился. Но, несмотря на упорно сохраняемую ею полную внешнюю безмятежность, Кэтрин было не по себе, и не только из-за того, что впервые за десять-двенадцать дней Леона так прорвало и он наконец высказал возмущение ее методами воспитания сына.

Филипп вставлял уместные замечания, помогал всем обходить острые углы в разговоре, незаметно, но настойчиво увлек Леона в обсуждение новых мотивов в китайском искусстве. Но в его отношении к Кэтрин сквозило какое-то холодное равнодушие.

Завтрак кончился. Они пересели к другому столу. Кэтрин налила всем кофе, взяла предложенную ей сигарету.

— Значит, вы побывали в казино, — начал Филипп. — И как вам все это показалось?

— Захватывающим и необычным.

— Вы играли?

— Я — нет, а Майкл играл. Он думал, что я принесу ему удачу, но ничего не вышло.

— Не огорчайтесь из-за этого. Есть суеверие, что женщина, приносящая удачу за игорным столом, сама проигрывает. Дин хороший компаньон в таких местах, нет?

— С ним весело.

Как будто они разговаривают через стеклянную преграду. Филипп так умел сохранять этот барьер между собой и всеми женщинами… кроме Марсель Латур, несомненно. Кэтрин чувствовала, что больше не может выносить эту атмосферу.

К дому подъехало такси. Из машины вышел мужчина. Чувство давящего одиночества вдруг исчезло. Кэтрин побежала по плитам дорожки, схватилась за рукава плаща и, не отрываясь, глядела на грубоватые, но такие английские черты его лица. Она слабо засмеялась, и на глазах у нее выступили слезы, когда он, наклонившись, поцеловал ее в лоб и обнял.

— О, Хью! — хрипло сказала она. — Если бы только знал, как ты мне нужен!

Сразу было видно, что это сдержанный человек. Почти тут же он выпрямился и пошел рядом с Кэтрин, глядя на Леона Верендера. Она взяла его под руку и сказала:

— Ты должен познакомиться с дедушкой Тимоти. Леон, это Хью Мэнпинг, мой троюродный брат и крестный отец Тимоти… А где же Филипп? — быстро спросила она.

— Он вспомнил, что у него дело.

— Но…

И она услышала звук заработавшего мотора сбоку от дома. Машина выехала в аллею, Филипп прощально поднял руку и уехал.

Глава 6

Хью Мэнпинг остановился в скромной гостинице на главной дороге рядом с Понтрие и на небрежное приглашение Леона поселиться у него на вилле ответил вежливым отказом.

— Я приехал сюда повидать Кэтрин, а не навязываться вам в качестве ее родственника, — сказал он ему со своей обычной прямотой. — Я сейчас в отпуске и смогу поездить по округе, а ночевать буду в своей гостинице. Спасибо за приглашение.

Леон окинул его долгим, испытующим взором, затянулся сигарой и ответил:

— Я с удовольствием приму любых родственников Кэтрин. Но не верьте всему, что она будет вам рассказывать. И еще не забывайте о том, что крестный отец не имеет абсолютно никаких юридических прав. — Он кивнул и ушел в дом.

Хью Мэнпинг, крепкий, спокойный, с чуть седеющими висками и вьющимися каштановыми волосами, серьезно разглядывал бледное нежное лицо молодой женщины, севшей рядом с ним под садовым зонтом.

— Я должен был приехать, — сказал он. — Тон твоих писем был уж очень легким, Кэтрин. Мне стало очень беспокойно за тебя. Да и сама мысль о том, что ты обязана жить здесь у Леона Верендера… знаешь, просто не мог с этим смириться. У тебя тут большие неприятности, иначе бы он не стал говорить со мной таким тоном. Да и ты выглядишь не так, как бы хотелось. Что же тут у вас происходит?

— Давай пока не будем об этом; мне так хорошо, когда ты здесь, и хочется просто насладиться этим. Подожди, скоро ты повидаешься с Тимоти! Может быть, он не вспомнит тебя, но я с ним часто говорила о дяде Хью. Как хорошо, что ты здесь!

— Я тоже чертовски рад. — Он расстегнул воротник. — Ты знаешь, во Франции жарче, чем в Гонконге! Там у нас парит, а здесь прямо поджаривает.

Милый Хью, с его прозаической речью и редкой улыбкой.

— Ты сказал, что в отпуске, — заметила она тревожно. — Это правда? Сколько у тебя времени?

— У меня накопились дополнительные отпуска за это время, а тут еще я узнал, что меня переводят обратно в Англию примерно через год. Вот я и взял три месяца отпуска.

— Три месяца! Как чудесно, Хью!.. Знаешь, все не могу поверить, что ты здесь.

— Здесь я, здесь. Твой старина, который звезд с неба не хватает, даже если подставить лесенку. Знаешь, я все еще управляю агентством «Хью и Смит» и, верно, уже навсегда останусь там работать.

— Ты у меня — единственная прочная опора в жизни. Оказывается, я даже не понимала, как мне тебя не хватало. Ты мне всегда так помогал, когда…

Она не стала договаривать, а Хью мягко сказал:

— Я хотел приехать к тебе, когда узнал насчет Юарта, но не думаю, что мог бы сделать для тебя больше, чем вся твоя семья. Знаешь, такое надо пережить самой: ты так и сделала. Твои письма из Англии были такие здравые, и только когда я получил твое последнее письмо отсюда, я начал беспокоиться по-настоящему. И беспокоило меня как раз то, о чем ты ничего не писала. В письме почти ни звука не было о Леоне Верендере. А я ведь знал, как он отнесся к Юарту, когда вы поженились. Одна мысль о том, что ты целиком на милости у какого-то старого жестокого миллионера, которому нужно получить свой фунт мяса[2] в лице Тимоти… — Он вздохнул. — Я не спал две ночи, потом попросил отпуск. — Меня все не отпускали с работы до последней недели. Я сразу сюда прилетел.

2

Намек на требование шекспировского Шейлока.