Страшный суд

…Женщин, приходящих в мой, гагаринский мир я полагал и полагаю, умру с этим убеждением — сказочным божьим даром, наградой за вечные тяготы неуютного и сурового ко мне бытия.

Добрыми феями живут они в моих памятных грезах.

Разве не испытываю, например, чувство благодарности по отношению к славной Таисье Петровой, удивительно доверчивой девушке из псковского села, которая жила в заводском общежитии напротив Ленинградской мореходки? Или к зрелой уже архангелогородке Ирине из бухты Провидения, в которую лавинообразно, тайфунно влюбился салага-штурманец с гидрографического судна «Темп»?

Бывали, не без того, романы у меня с крутыми женщинами, но только теплые чувства, светлые воспоминания о слабом поле сохранил автор сих строк, о тех, конечно, кого он приблизил, или его приблизили, какая, в сущности, разница…

Надо ли утверждать в этой исповеди перед самим собой, до остальных мне попросту нет дела, что вершиной чувства к Женщине вообще была тезка загадочной Веры, моя настоящая Вера, земное существо без статуса богини.

Абы с кем, как говорится, не просоюзничаешь более трети века. Хотя… Бывает живут в нелюбви и дольше, только это не для меня. Я и сам достаточно крутой парняга, не стал бы терпеть и притворяться, если бы что не по мне…

— Меня полюбил Стас Гагарин, — произнесла вдруг моя спутница, рассеянно глядевшая на резные перила лестницы, ведущей на второй этаж Дубового зала. — Об этом я и хотела поговорить с тобой, Папа Стив…

За год с небольшим, за время, истекшее с того апрельского дня, когда на Пушечной улице она села к нам с Вечным Жидом в москвич, я привык к тому, что Вера звала меня и по имени-отчеству, и на «ты», и просто по имени, употребляла мои литературные клички, а порой придумывала такие ласкательные прозвища, что у Станислава Гагарина захватывало дух.

Словосочетание «Папа Стив» было самым нейтральным и годилось на все случаи жизни.

Конечно же, я сразу понял, о чем и о ком идет речь, но попытался уйти от обрушившейся на меня вести, не хотел в нее верить и потому попытался схохмить.

— Я полюбил тебя с первого взгляда, Вера, — с неким наигрышем произнес Станислав Гагарин.

— Спасибо, — просто ответила она. — Но речь идет о том человеке, который прибыл в наше время из шестьдесят восьмого года. Ты не можешь себе представить, как одинок в вашем мире несчастный Стас Гагарин…

— Но ведь это же я сам! — воскликнул Папа Стив.

— С одной стороны, — заметила молодая женщина.

Одинокий Моряк пристально посмотрел на нее.

Не раз и не два размышлял: почему подарили мне боги Веру? Ту, разумеется, что пришла под занавес жизни и готовилась уйти к Стасу Гагарину… Тьфу ты! Черт… Она же ко мне и уходит, волосан ты хренов!

— Да, но у тебя ее уже не будет, — возразил я себе. — Она уходит к другому Гагарину…

— Ну и что, эгоист ты несчастный?! У Стаса нет никого, а у тебя остается настоящая Вера, в которой ты всю жизнь не чаял души и продолжаешь любить как и тридцать с лишним лет назад.

Настоящая?! Это слово потрясло и успокоило меня. Настоящая… Вырвалось будто случайно, а вовсе к месту, и тут же расставило акценты.

Я вспомнил, как то ли в шутку, то ли всерьез мечтал о нескольких женах сразу, под одной, так сказать, крышей, а еще раньше, мальчишкой, мечтал, чтобы родилось у меня пятьсот сыновей. Да-да, пятьсот, я не оговорился…

А мои стихи с лозунгом-призывом: «Я хочу, чтоб земля от меня забеременела!»?

Родиться мусульманином мне не довелось, я жил пусть и в безбожной, но по нравственности в христианской стране, и общество не оценило бы моих устремлений. Впрочем, и Вера настоящая не приняла бы подобный расклад. Никогда не оскорбляла меня незаслуженной ревностью, великая ей благодарность за это, но вряд ли ужилась бы у одной плиты со второй, третьей и так далее молодой женой. Байбище — старшей жены — из Веры не сотворишь… Н-да…

— У Стаса Гагарина нет ничего, что всегда оставалось с вами, Станислав Семенович, — грустно посерьезнела и перешла на «вы» необычный посол Зодчих на Земле и в жизни русского сочинителя. — Он потерял любимую жену, остался без детей, теперь уже никогда не будет писателем, ибо кому нужен второй Станислав Гагарин? По сути дела, им потерян смысл жизни… Нет ни друзей, ни родных — они остались за порогом в четверть века.

Сейчас, когда идет Гражданская война, Стас Гагарин увлечен боевыми действиями, ратные подвиги его и смертельный риск заменяют вашему двойнику реалии и чувствования естественного бытия, хотя все чаще и чаще к Стасу приходит осознание собственной ненужности и никчемности существования в девяносто третьем году.

Задумывались ли вы об этом, инженер человеческих душ?

— Про это Зодчим Мира следовало прикинуть, — проговорил я, раскладывая в тарелки доставленный официантом салат из свежих овощей. — Они его вызвали из шестьдесят восьмого…

— Да, но по вашей, пусть и невысказанной вслух, просьбе, — резонно, в этом я вынужден был согласиться, возразила Вера.

— С другой стороны, — пробормотал Станислав Гагарин.

— С какой угодно, — не унималась молодая женщина. — Вам крайне был необходим молодой напарник, наследник, если хотите, настоящий друг и соратник, продолжатель гагаринского дела, которым не стал, к вашему величайшему сожалению, собственный сын…

— Не стал, увы, — вынужден был согласиться я.

— Боги исправили эту несправедливость, — продолжала Вера, — только вот наделить двойника смыслом новой жизни не смогли. Им это попросту не под силу. По библейской легенде Бог создал Адама, но окрылила первого человека на Земле, наполнила его существование осознанным содержанием, определила цель именно женщина… Неужели ты не понимаешь этого, мудрый и прозорливый мыслитель, добрый волшебник и сочинитель Папа Стив?!

— Все-то я понимаю, — буркнул Одинокий Моряк, отправляя в рот дольку помидора и яростно заедая его пучком укропа вперемежку с петрушкой. — Ты определяешь себя в преемницу Евы при Стасе, а мне предлагаешь приятельство и дружбу…

Были, были и у Станислава Гагарина проколы по женской части. Помнится, в Ростове-на-Дону, учась в мореходке имени Седова, увлекся он землячкой из Моздока. Навещал ее на частной квартире, в которой деваха снимала угол, будучи студенткой вуза, приглашал на вечера в мореходку, гулял по тенистым улицам красивого города, а когда попытался объясниться в любви, то мне и выдано было сакраментальное: «давай останемся друзьями».

Но и в нынешних ворчаниях моих проявлялась присущая сочинителю ершистость и упрямство. В глубине души, как говорится, я был согласен с Верой, внутренне готов к тому, чтобы признать: Стасу нужнее эта женщина, в ней двойник найдет и тех, кого обнаружил я, и ощутит духовную основу, которой лишили его боги, изъяв из собственного времени.

«Конечно, найдет, — мысленно усмехнулся я, с трудом привыкая к осознанию, что тогда обделенным окажется и Станислав Гагарин, ибо если где-то прибывает, то в сообщающемся сосуде убывает. — Ведь Стас Гагарин, которого выбрала недавняя еще моя Вера, это я сам до шестьдесят восьмого года, и в нем сохранилась память о той радости, которую дарили ему мои женщины, встреченные им — и мной! — до рокового нынешнего апреля. Пусть будет счастлив с Верой, незадачливый двойник Папы Стива!»

— Почему незадачливый? — возразила она.

Станислав Гагарин пожал плечами.

«В самом деле, почему? — подумал я. — Получил богиню в спутницы жизни… Не такой уж и промах этот парнишка!»

С собственной утратой я, видимо, уже смирился, и сейчас испытывал даже некую гордость за двойника. В конце концов, не на сторону, так сказать, уходит любимая женщина, а в нашу, естественно, семью, и Стас Гагарин не какой-нибудь козел с улицы…

Тут я вспомнил, что всегда существовал в моем сознании единственный мужчина, которому я, не задумываясь, уступил бы любую женщину. Это был мой собственный сын Анатолий. Вот к нему я теоретически не испытывал ровно никакого чувства ревности и решил бы в его пользу вопрос о соперничестве за обладание кем бы то ни было на свете.