Вильгельм Завоеватель

В первый же вечер нашего знакомства я застал его за шельмовской забавой: он натягивал поперек дороги бечевку и ждал, когда какой-нибудь путник споткнется о нее и упадет. Скоро он стал мне товарищем — так началась наша долгая дружба, полная невероятных, увлекательнейших приключений. Когда нам удавалось ускользать от всевидящего ока мэтра Ансельма, мы бежали к морю или пропадали в садах и лесах. Мы спускали с привязи сторожевых псов, выпускали из загонов скотину, освобождали от пут стреноженных лошадей в ночном, выли по-волчьи, дабы нагнать страху на земляков — короче, озорничали по-всякому и, как только могли, разыгрывали простодушных селян, особенно легковерных чувствительных тетушек. Так мы снискали себе дурную славу, хотя очень старались никому не попадаться на глаза. Вскоре на нас со всех сторон посыпались жалобы, и все закончилось тем, что нам задали нешуточную трепку. Но немного погодя мы вновь принялись за старое. Безмерно устав от наших проделок, мэтр Ансельм, невзирая ни на какие посулы, отказался учить нас дальше и вернул нашим родителям.

Мы с Гераром стали такими близкими друзьями, что уже не могли жить друг без друга. Мы даже дали друг другу торжественный обет впредь никогда не расставаться или, во всяком случае, видеться как можно чаще.

Герар и в ту пору был пухл и розовощек — вылитый купеческий сынок, однако к занятию негоцией не испытывал никакого желания. С конем он управлялся много лучше меня, и долгая скачка ничуть его не утомляла; он вообще был более ловок и боек. Стоило нам завидеть вдали вооруженных всадников, как он вдруг резко обрывал все шутки, хотя без веселья не мог прожить и часа.

Когда я с разрешения моих родителей приехал в Сен-Ло, его отец простодушно принялся расхваливать скорняжье ремесло, гарантирующее почет, уважение и немалый доход. У него было столько компаньонов, сколько моему старику Онфруа и не снилось. В доме у него мебели было куда больше, чем у нас, да и работы она была такой, какой у нас невидали. Герар, слушая его нравоучения, зевал, а то и вообще пропускал их мимо ушей. Я же, напротив, грезил о таком, как у его отца, уделе — простом, но благородном труде, приносящем благополучие. Люди зачастую забывают, что далеко не все команды «морских колесниц»[11] состояли из воинов. Многие из мореходов занимались торговлей, предпочитая звон монет лязгу мечей, они даже одевались сообразно обычаям тех государств, кои посещали, дабы удостовериться в истинных намерениях народов, их населяющих. Предки наши стяжали себе славу двуликих, как тот Янус, о котором нам рассказывал мэтр Ансельм и которого почитали во времена Цезаря.

Когда же Герар приезжал в Реньевиль, отец мой в противоположность родителю моего друга непременно поучал его на свой лад, вспоминая о былых подвигах и битвах и сопровождая свой подробный рассказ живой мимикой и жестикуляцией. Он доставал из сундука видавший виды шишак с зазубренным наносником, кольчугу, что была на нем в битве при Валь-эс-Дюне, и по мере того, как воспоминания его становились все ярче, он входил в раж и уже не говорил, а кричал. Герар был прекрасный слушатель, он упивался этими словами. От перевозбуждения его то и дело бросало в краску; его круглые, как орехи, глазки вспыхивали, точно уголья на ветру.

И вот однажды отец мой решил обучить меня ратному делу — уверенно держаться в седле, ловко обращаться с копьем, мечом и топором, метко стрелять из лука, бегать в кольчуге, взбираться по откосу вала, прыгать через ров, отражать и наносить удары — иным словом, всему, что должен уметь рыцарь, чтобы сразить противника, а самому остаться целым и невредимым. И я, то ли повинуясь некой незримой силе, то ли из страха или из почтения к отцу, старался что было мочи, а скорее, по необходимости и потому, что всегда был прилежен. Так, всецело отдавшись рыцарскому искусству, я безрассудно сменял кукушку на ястреба. Герару же, когда он бывал у нас, такие уроки приходились по нраву, не то что мне. И на его счет отец мой в похвалах не скупился:

— Хотя ты и купеческий сын, Герар, но это только с виду! В тебе живет дух наших предков — людей с севера. Три раза поразил ты меня, шельмец эдакий, и ежели б меч у тебя был не из дерева, я, бывалый воин, уже давно лежал бы у твоих ног и грыз землю!

При этом он клал тяжелую руку мне на плечо и в зависимости от настроения либо говорил со вздохом: «Надеюсь, сынок, не пройдет и месяца, как ты его догонишь. Пойми, здесь нет ничего мудреного, надобно лишь желание, ну и сила воли, конечно», либо ворчал: «Ты будто только что проснулся, тебе самое место на мягкой перине, а не на поле брани. Горе ты мое!»

Правда, иной раз в нем начинало говорить отцовское чувство:

— С чего это ты так быстро скисаешь? Вон как взмок, хоть выжимай! Ты ж не из робкого десятка, да и бьешься вроде бы сносно. Что же тебе тогда мешает?

Но мне было бы лучше, если бы он оставался в неведении относительно моих способностей…

Так минули годы без всякой пользы и радости для меня, за исключением наших редких встреч с Гераром, когда мы бродили вдвоем по окрестным просторам или проказничали. Герару волей-неволей приходилось скорняжничать, а мне — овладевать рыцарским искусством, как мне представлялось, никчемным и ненужным.

Когда мне исполнилось семнадцать лет, старик Онфруа, решив, что сыну довольно бить баклуши, вознамерился отправить меня ко двору герцога Вильгельма, дабы тот сделал меня своим оруженосцем. Я страдал: какая безотрадная участь. А отец только ворчал да приговаривал:

— Предупреждаю тебя, уж у герцога-то скучать тебе будет несподручно! Вставать придется с первыми петухами, а ложиться — затемно, так что считать ворон не останется времени: будешь холить лошадей, подавать на стол, повсюду сопровождать своего сеньора — и в мирное время, и в военное, и на охоте, и на приемах, так что только успевай! Жизнь наших слуг — чистая малина по сравнению с тем, что ожидает тебя, но уж герцог-то сделает из тебя настоящего мужчину.

Отец мой нисколько не боялся, что герцог откажет ему и не примет меня на службу, хотя род наш был далеко не именитый. Напрасно я тешил себя надеждой, что герцог откажет отцу. Мне бы следовало помнить, что однажды в Лилльбоннском лесу отец мой одним ловким ударом меча поверг разъяренного кабана, буквально вырвав герцога из его страшной пасти. Такое настоящие охотники не забывают никогда! Больше того: когда мятежные сеньоры замыслили покушение на жизнь юного герцога, отец мой был одним из первых, кто примчался тогда в Фалез[12] и встал на его защиту. В третий раз он спас ему жизнь в жестокой битве при Валь-эс-Дюне. И благородный герцог возвысил его неслыханно. Однако Онфруа как был, так и остался деревенщиной: высочайшие почести, к коим он не привык, оказались ему не по душе, и на сердце у него часто становилось муторно. Будучи не в силах вести суетную жизнь при дворе, он отказался от всех благ, сказался недужным и отбыл в родной Реньевиль, полагая, однако, что герцог не преминет со временем призвать его к себе снова. Но герцог, казалось, забыл своего верного вассала — ни из Кана, ни из Фалеза, ни из Руана так и не пришло никаких вестей. И теперь я с ехидством надеялся, что государь наш про него не вспомнит.

Перед тем как отбыть ко двору герцога, отец назначил мне испытательный срок, хотя к тому времени я уже изрядно поднаторел в ратном деле, и он подарил мне за это коня и новенькие доспехи. Грусть моя была безмерна, ибо она усугублялась печалью расставания с другом, терзавшей и Герара. Обнявшись, мы плакали на плече друг друга. Расставание наше было горьким, потому как нам казалось, что мы больше никогда не свидимся. Но в самый день отъезда, когда я со щемящим сердцем прощался с матушкой — жалея меня, она силилась сдержать слезы, — мы вдруг услыхали неистовый топот конских копыт и пронзительные крики — то был Герар:

— Возьмите меня! Христа ради, возьмите меня с собой, сеньор Онфруа! Я покинул отчий дом, чтобы быть рядом с Гуго, вашим сыном, я тоже хочу стать воином. Неужто герцог откажет мне?

11

Имеются в виду драккары — корабли викингов.

12

Фалез — город в Нормандии, где в 1027 году родился Вильгельм Завоеватель.