Одиссея Гомера

— Мяяууу! — отозвался Гомер из своей корзинки, стоявшей на заднем сиденье.

* * *

Освобождение из пластиковых «колодок» можно было описать одним словом — экстаз. Выпущенный из переносной корзинки, в которой он путешествовал в клинику к Пэтти и обратно, Гомер не раздумывая метнулся в гостиную, где просто рухнул спиной на коврик и принялся перекатываться с боку на бок, испытывая блаженство от самой возможности движения в недопустимых дотоле пределах.

Скарлетт и Вашти вошли в гостиную с известной долей опаски, отчасти ожидая очередного изгнания в спальню, отчасти — из понятной подозрительности по отношению к незнакомцу. Гомер, который все еще катался спиной по ковру, при появлении дам вскочил, сел и замер в положении «смирно».

Я всегда считала его маленьким, как-никак, ему-то и было всего ничего — от силы девять недель от роду, но сейчас, когда Скарлетт и Вашти окружили его с двух сторон, он и вовсе показался мне карликом среди великанов. Затаив дыхание, я наблюдала за ответственным ритуалом, пока мои кошки по очереди обнюхивали Гомера, подаваясь назад и прищуриваясь всякий раз, когда он пытался совершить встречную попытку. Когда же Гомер выбросил вперед шаловливую лапку, кошек, словно пружиной, отбросило на безопасное расстояние, а Скарлетт тут же отвесила ему «подзатыльник», который должен был означать: во время смотра никаких вольностей она не позволит. Гомер отдернул лапку и даже вроде бы втянул голову в плечи и напрягся, оставаясь, однако, сидеть в прежней позе.

Вашти еще раз обнюхала его и стала нежно вылизывать за ушком. Этот ее жест меня весьма обнадежил, как, видимо, и Гомера. Он вновь поднял голову и даже попытался обнюхать нос самой Вашти, а лапкой — дотянуться и потрогать ее мордочку. Испугавшись прикосновения, Вашти отпрянула, с изумлением озирая Гомера с недостижимого для его лапок расстояния.

Тем временем Скарлетт решила, что с нее хватит, и медленно, словно нехотя, направилась прочь, приглашая за собой и Вашти. Долю секунды Гомер колебался, а затем заковылял следом за ними. Заметив это, Скарлетт ускорила шаг, удаляясь в опочивальню, тем самым как бы намекая, что присутствие Гомера там излишне, если вообще уместно.

— Ничего, вот привыкнете друг к другу, — сказала я непринужденно, хотя в глубине души совсем не была уверена в этом.

«Уж это — вряд ли», — всем своим видом показала Скарлетт, в подтверждение моих догадок переходя с шага на бег.

* * *

Меня, бывает, спрашивают, а знают ли Скарлетт и Вашти, что Гомер слеп. Мне думается, слепота — понятие слишком абстрактное для кошачьего ума, поэтому я обычно отвечаю так: Скарлетт и Вашти, насколько можно судить, довольно быстро догадались, что Гомер не такой, как они, в чем-то неловок, где-то груб, словом — если и кот, то не очень удачный, но затем они стали принимать его таким, каков он есть.

Со стороны я замечала, что они весьма сконфужены, когда расшалившийся котенок, влетая с разгону на высокую кушетку, буквально сваливался кому-то из них на голову, тем самым вырывая из дремоты, и, сам пугаясь содеянного, шарахался назад. Неужели сразу не видно, что спальное место уже занято?! Разбуженные таким варварским способом, Вашти и Скарлетт недовольно морщились и бросали на меня косые взгляды: мол, что это с ним, с этим новым парнем?

Кроме того, Гомер был склонен куда к более жестоким играм, чем привыкли они. Взять хотя бы их излюбленную игру, которую обычно начинала Скарлетт, втягивая в нее охочую до забав Вашти. Происходило это так: улучив момент, когда Вашти сидела к ней спиной или попросту отвлекалась, Скарлетт вдруг прыгала на нее, норовя стукнуть передней лапкой по уху разок-другой, а то и третий. При этом, давая волю лапкам, она никогда не выпускала коготков, что было одним из главных правил игры. Вашти в долгу не оставалась, и вскоре обе кошечки оказывались втянутыми в то, что у боксеров называется «обмен ударами», и так продолжалось до тех пор, пока Скарлетт не решит, что Вашти, пожалуй, нанесла ей на одну оплеуху больше, чем это допустимо правилами. Тогда Скарлетт поджимала уши и выгибала спину, тем самым объявляя игру законченной, после чего противники как ни в чем не бывало расходились в разных направлениях.

Гомер был мальчиком, и девчачьи нежные забавы не отвечали его натуре. В нем жила жажда великих сражений, где в битве не на жизнь, а на смерть яростный натиск порой торжествует над ничтожеством проигрышной позиции. Так что в его понимании игры такому приему, как «съездил по уху и убежал» даже места не было. Настоящей же игрой считалось не просто запрыгнуть на спину Скарлетт или Вашти, а завалить их и, несмотря на превосходящие силы и сопротивление, пришпилить к полу до жалобного писка. Для достижения этой цели в ход шли зубы и когти, которые Гомер запускал везде, куда удавалось достать.

При этом он вовсе не хотел их как-то обидеть и, если слышал визг, который жертва издавала от боли или злости, тут же смущенно отступал, но он знал, что все, на что ему не удавалось наложить лапу, могло исчезнуть в черной пустоте небытия. Гомер и мысли не допускал, что любая игрушка, будь то резиновая пищалка или живая кошка, может вновь возникнуть ниоткуда, если выпустить ее из лап.

Если болтать перед ним ниточкой с фантиком, то вместо того, чтобы ловить фантик (забава, которая никогда не надоедала ни Скарлетт, ни Вашти), учуяв движение нити, Гомер тут же норовил вцепиться мне в руку, не жалея когтей, упреждая исчезновение руки вместе с фантиком. Тот же хватательный рефлекс прослеживался и в его захватническом отношении ко всем общим кошачьим игрушкам. Если, скажем, Скарлетт и Вашти катали бумажный шарик, Гомер, улучив момент, бросался на шарик, запуская в него когти, чтобы шарик не укатился от него в неведомую даль. Скарлетт и Вашти вынуждены были покидать игровое поле, ибо не видели смысла в продолжении игры без инвентаря. Гомер гонял шарик в одиночку, с выражением недоумения на мордочке по поводу внезапного исчезновения других игроков: как, неужели никто больше не хочет играть?

В общем, коготки он пускал в ход по полной, не щадя и шкурки других котов, но делал это без умысла, а по своей природе. Не один час потратила я на то, чтобы отучить Гомера от этой привычки — выпускать когти, играя с ним, одергивая грозным «нельзя» и всякий раз прекращая игру, едва только замечала выпущенные коготки, и даже добилась кое-каких успехов, но помимо меня существовали еще Вашти и Скарлетт, на которых эти успехи пока не распространялись.

А вот что больше всего поражало Скарлетт и Вашти (которые весили соответственно одиннадцать и девять фунтов), так это настойчивость, с какой Гомер неустанно выслеживал их, если не сказать прямо — охотился. Ему бы хоть мельком увидеть, насколько они крупнее его самого, возможно, это отбило бы у него охоту.

Но насколько они крупнее, Гомер видеть не мог. Более того, не исключено, что он и вовсе не имел понятия о сравнительных величинах. В силу возраста — всего-навсего девять недель от роду — он и ходил-то пока вперевалочку, но в глубине души считал себя одним из членов племени Больших Котов, то ли пантерой, то ли горным львом. Впрочем, каким бы великим охотником он себя ни воображал, его охотничьи потуги вряд ли производили должное впечатление на окружающих. Взять ту же Вашти, которой, почитая ее за добычу, Гомер в любую минуту мог запросто запрыгнуть на спину — долгие часы повиновения прихотям Скарлетт привели ее к философии стоического непротивления неизбежному злу. Поэтому, как бы он ни трепал Вашти за холку, пытаясь принудить ее либо к сопротивлению, либо к писку о пощаде, издали это выглядело как маленький черный булыжник на хребте белой горы. Вашти терпеливо сносила всю эту возню и лишь бросала на меня кроткий, но укоризненный взгляд: где же гуманное обращение с животными?!

Скарлетт, напротив, не позволяла себя обижать и давала Гомеру отпор. Для него она стала кем-то вроде Моби Дика, Белого Кита, его личной извечной Немезидой. В какой-то сказке наградой главному герою в конце долгого пути по радуге-дуге был горшок с золотом — Гомер, казалось, готов был преодолеть не меньший путь, если бы наградой на том конце радуги была безоговорочная капитуляция Скарлетт.