Страница 13 из 51
Получился несколько неожиданный рассказ Веригина о кожаном мешке, где хранился адрес Атлантиды. Рассказу я предпослал уцелевший листок с письмом, обращенным к Наташе Порошиной, а после рассказа прошу поместить последние материалы – доносы вездесущего Зимовейкина.
Уважающий вас
Г. Нестеров».
Письмо Веригина Наташе Порошиной
«Я здесь, Наташа! В Москве! На свободе.
До места назначения им не удалось меня доставить.
Это письмо я посылаю тебе через те же верные руки. Прочти сама, дай прочесть твоему отцу, Александру Сергеевичу. И, как всегда, потом сожги.
В Москве я пробуду недолго.
Я чуть не погиб в пургу. Под вой и свист пурги, заносимый снегом, видел сияние твоих глаз. И разве не твой тихий голос слышал я в ту лихую ночь? Ты, Наташа, ты всегда со мной, Эос моя золотая.
Твой навсегда Д.».
КОЖАНЫЙ МЕШОЧЕК
(Рассказ Веригина)
Собака Ворожба
Итак, обоз спас меня от гибели. Возчики, которые откопали меня из-под снега, говорили мне:
– Не нас благодари, а нашу собаку. Это она учуяла тебя под снегом. А кличка ее – Ворожба. Вот она и наворожила тебе жить да жить.
Меня ищут
Всю ночь лежал я на большой русской печи на постоялом дворе, где меня гостеприимно приютили. Прикрытый дерюгами, рядном и мешками, лежал я, прижавшись к стенке.
К утру вьюга за окном отшумела.
Чуть рассвело, как заскрипела дверь, шумно вошли жандармы.
– Эй, хозяин, мужики! – раздался окрик. – Бери лопаты. Всем селом – ссыльного из-под снега доставать. Откопать. Живо!
– И что его, сердечного, искать, ваши благородия? Ведь замерз. Вот весной снег сойдет, он и найдется, – затараторила хозяйка.
– Не твоего ума дело! Не разговаривать!
– А вот и не стану молчать! Не стану! – покрикивала хозяйка, шумно ворочая горшки в печи.
– Молчи, баба! Эй, мужики, поворачивайтесь! – командовали жандармы.
Заскрипела дверь. Захрустел снег за окошком под ногами людей. В избе стало тихо.
Я осторожно выглянул из-под мешка. В избе – ни души. Даже хозяйки нет: ушла, видно, задать корм корове и увела с собой ребят.
Рапорт о моей гибели
Ожидая возвращения жандармов, я опять забился под мешки и дерюги.
Но вот изба снова заполнилась людьми. Жандармы уселись за стол и стали писать. Хозяйка то и дело шикала на детей. Мужики молча курили. Наконец жандармы начали раздельно читать вслух рапорт о моей гибели. Я узнал, что меня похоронила вьюга. Всем, кто был в избе, жандармы приказывали:
– Подходи! Подходи! Подписывайся. Вот здесь. Следующий. Неграмотный? Ставь крест. Следующий… Ну, все.
Затопали жандармские валенки. Снова заскрипела дверь. За окном послышался звон бубенцов.
Я спасен
– Уехали, окаянные! – воскликнула хозяйка.
– Эй, штрафной!.. Ссыльный!.. Беглый!.. – на разные голоса звали меня возчики. – Слазь! Картошки поспели. Садись с нами за стол. Вот как пурга уймется, уедешь с нами. Собачка, вишь, чувствительная – не первого тебя из беды смертной вызволила.
А собака Ворожба словно понимала, что говорят о ней, и высунула из-под лавки свою мохнатую смышленую морду с блестящими карими глазами.
Снова пурга
Это было во вторник. 19 января. В среду утром я уже собрался с обозом двинуться в сторону Москвы. Но возчики заговорили:
– Пути не будет! Вишь, как небо заволокло.
И действительно, к вечеру опять все потонуло в белом мраке.
Когда стемнело, в избу набилось много народу. Вьюга разыгралась не на шутку. Всего несколько шагов было от хаты до сарая, но, чтоб присмотреть за лошадьми, пройти к сараю, возчики выходили гурьбой и то и дело хватались друг за друга.
За окошком завывал ветер. Две собаки, свернувшиеся калачиком в избе под лавками, то и дело горестно взвизгивали в ответ на каждый порыв ветра. Подвывали, умолкали.
– Чуют недоброе, – говорили мужики.
Наступила ночь. Я лежал на печи, прижавшись к стенке, чтоб не тревожить троих крепко спящих ребят, один другого меньше. На лавках, на полатях, на полу спали люди. То и дело кто-либо просыпался, вставал и заменял догоревшую лучину новой.
Мне не спалось: «В Москве мне показываться опасно… но нужен паспорт… и тотчас же, немедля, – за границу, а там…»
Собака Ворожба не ошибается
Вдруг мне послышалось, словно кто-то часто и дробно стучит в окошко. Прислушался: нет! Видно, почудилось. Только ветер воет в трубе да вьюга бросает снег в оконце. Уснул. Проснулся я под жалобный вой. У двери выла собака Ворожба. Мужики, просыпаясь, стегали ее кнутами, загоняли под лавку. Но Ворожба все возвращалась к двери. Она улеглась у порога и, чуть-чуть приподняв голову, выла все громче и громче. Что-то неладное чуял пес.
Один из мужиков проснулся. Разбудил соседа:
– Идем коней посмотрим.
Они натянули валенки и направились к двери. Собаки сразу же с лаем кинулись вслед за людьми. С трудом открыли дверь из сеней на двор – столько снегу нанес ветер на крыльцо.
– Стой! Человек. Человек за порогом лежит!.. – закричали возчики.
Джунгли. Сумбатов
Я соскочил с печи. Увидел: внесли кого-то в избу и но ложнли на лавку. В полутьме я разглядел старого, с большой бородой полузамерзшего человека в башлыке, натянутом на голову, и в больших валенках. Все – возчики и хозяева – столпились около него. Я взял руку старика. С трудом нащупал еле заметное биение пульса.
– Снегу! – приказал я. – Скорей!
Два мужика принесли снегу; стали растирать полузамерзшего путника. Хозяйка пыталась напоить его горячим молоком с водкой.
Наконец несчастный широко открыл глаза, приподнялся. Стал оглядываться.
Все оживились. Даже собаки. Ворожба, длинная и лохматая, радостно визжала, а хозяйская собака, коротенькая, маленькая, пылкая, с огромными грустными глазами (ее почему-то называли Мухой), стала метаться из угла в угол и лаять.
Старик, видно, не понимал, где находится.
– …Джунгли… джунгли… – вдруг заговорил он. – Сумбатов! Скорей… спасай черепки… вода настигает… не пройду… вода… увидимся в России. Дойду… дойду…
– Какие джунгли? Какой Сумбатов? – спросил я.
Ответа не получил. Очевидно, старик впал в забытье. Все снова улеглись на лавках, на печи и на полатях. Я присел у изголовья больного. Незаметно задремал.
Слуга Никанор
Сквозь сон я почувствовал, что кто-то тихонько трогает меня за рукав. Проснулся. Поймал на себе взгляд старика.
Взгляд этот был удивленный и очень добрый.
– Где я? – спросил он.
– В деревне Скоблики.
– А где Москва?
– Москва?! Далеко. Очень далеко. А кто вы?
– Да слуга. Никанор. Слуга барина моего Федор Федоровича Сумбатова… Отстал я… слуга нерадивый… Беда… беда, шептал он, как в бреду, и вдруг забеспокоился: – А вы, батюшка, кто будете?
– Я врач, доктор я.
Тут больной, полузамерзший человек затих и закрыл глаза. Так он пролежал, тяжело дыша, несколько минут и вдруг поднял веки. Обвел избу ясным взглядом и пристально посмотрел на меня.
– Дохтур, батюшка, скажите мне по правде – буду ли я жив?
– Бог милостив, Никанор, бог милостив, – сказал я, опуская глаза.
– Нет уж, нет на мне милости божией, не уследил, не уберег барина своего, – горестно шептал старик. – Не приведет господь мне увидеть его. И пешком, и конем, и морем, и лесом – все спешил, спешил… и вот тебе конец – не дошел. – И вдруг зашептал быстро и таинственно: – А вам, дохтур, могу ль довериться? Верный вы человек аль нет?
Тяжелый приступ кашля прервал его вопрос. Никанор в изнеможении закрыл глаза и еле слышно прошептал:
– Поздно теперь выбирать да сомневаться. Будь что будет.
Кожаный мешочек
Старик поманил меня пальцем:
– Тайна есть… Передать надо барину… коли бог его сохранил… вот… Попадете в Москву, так найдите дом Сумбатова… адрес вот здесь. – И он указал рукой на небольшой кожаный мешочек, висевший у него на груди. – Берегите его, здесь все планы… карты…