Страница 4 из 47
Друзья вышли. Скоро Яшка вернулся. Некоторое время он рассказывал Косте дивизионные новости, затем с беспокойством посмотрел на переставшую шкварчать яичницу в огромной сковороде.
— Фома, а Фома, ты скоро? — крикнул он в окно.
Во дворе на момент прекратилось довольное пофыркивание умывающегося человека.
— Чего тебе? — отозвался Харин. — От грязи скоблюсь, не чуешь, что ли…
— Дуй сюда, Фома. Все стынет.
За столом Швах склонился к Харину и сказал:
— Поднести могу — одну, другую…
— Чего? — не сразу понял разведчик.
— Того самого.
— Я тебе поднесу… — взорвался Фома, — под нос. Забыл, что командир сказал? Я-то слышал!
— Так это же я в шутку.
Яшка тоскливо придвинул к себе гигантскую сковороду.
— Никак, Фома, ты в праведники записался, пока меня тут не было…
Друзья вздрогнули и как по команде оглянулись. В открытое окно заглядывал их командир Дубов. Белая повязка сбилась на одну сторону, отчего вид у него был особенно залихватский, глубоко запавшие глаза насмешливо щурились.
— Товарищ командир, когда же вы? — первым нашелся Швах.
— Вот здорово, — лицо Фомы расплылось в широкую ухмылку и стало немного глуповатым. Воронцов молчал и с обожанием смотрел на Дубова.
— Вы меня что, так и будете тут под окном, будто парубка, держать? Или боитесь, всю вашу яишню съем?
— Товарищ командир, Николай Петрович, да какой разговор, сейчас только умыться соображу… — Яшка бросился во двор. — Один момент — до колодца и обратно, — послышался с улицы его голос.
Скоро Дубов, вымытый и посвежевший, сидел во главе стола, а Яшка галантно подвигал сковородку поближе к нему.
— Остыла, наверное? — командир поковырял яичницу единственной вилкой. — Остыла… — Он подмигнул Яшке.
Швах, недоумевая, смотрел на командира.
— Не узнаю Шваха, — продолжал Дубов. — Не узнаю… Неужели по случаю возвращения командира и выпить нет?
Яшка восторженно присвистнул и, доставая флягу, зачастил одесской скороговоркой:
— Вот это командир, дай ему бог здоровьичка — не то что Устюгов, у которого дамский организм спирту не приемлет. Так что ж вы думаете — он и другим не дает. А Фома, конечно, первым в этот монастырь лезет, в праведники стремится… Учись, Личиков, извиняюсь, Харин, может, тоже когда командиром станешь… — Яшка долил последнюю стопку, поймал языком каплю на горлышке фляги и причмокнул: — Как слеза новорожденного младенца!
— Ну, за возвращение! — Дубов поднял свой стакан.
— За счастливое возвращение! — со значением сказал Яшка, нетерпеливо ожидая, чтобы командир выпил первым.
Дубов медленно вытянул обжигающий спирт, крякнул и закашлялся.
Фома степенно опрокинул в себя стакан, затем так же степенно выдохнул, прикрыв рот ладонью…
— Вот вливает — чисто в цистерну, — с завистью сказал Яшка. Пил он не спеша, даже не пил, а цедил спирт, блаженно прищурив глаза.
— Кстати, Фома, я сегодня не командир. Отряд-то завтра приму. Так что ты приказ Устюгова нарушил.
Швах фыркнул и поперхнулся. Он закашлялся, из глаз полились обильные слезы. Фома со всего размаху хлопнул дружка по спине, отчего тот чуть не слетел со стула.
— Бог тебя наказал — не смейся…
— За хорошую шутку и поперхнуться не вред. Вот попал Фома впросак… — Швах опять потянулся с флягой. — Еще по одной, товарищ командир?
— Признаешь за командира?
— Вас-то? Да кого тогда еще? — Швах от избытка искренности округлил свои продолговатые цыганские глазищи.
— Раз признаешь — давай флягу.
Теперь рассмеялся Фома и подтолкнул Костю локтем — попался Яшка!
Дубов отобрал флягу, налил в стаканы на палец, аккуратно завинтил крышку и спрятал похоронно булькнувший сосуд себе в карман.
— За хорошие новости, — сказал он, поднимая стакан.
Когда все выпили и помолчали из уважения к тем новостям, о которых командир сказать не мог, но которые, конечно, были важными и интересными, Дубов сказал:
— Учти, Швах, — последняя. Еще замечу — пеняй на себя. Умеешь пить — умей и воздерживаться.
— Все, товарищ командир, завязочка, — повторил Швах обещание, которое уже два часа назад давал Устюгову.
— Ну, а теперь ведите меня к Устюгову. Спать буду у вас. Не потесню? Да и коня моего покормите.
Дубов вернулся за полночь. Изба стояла темная и тихая. Он заглянул в конюшню, подкинул коню сена и, постукивая плеткой по голенищу сапога, пошел к крыльцу. Поднялся, постоял немного. Спать не хотелось. Он присел на скрипучую ступеньку и поднял голову. Высоко над землей мигали звезды, большие, красивые и холодные. Он быстро нашел Полярную звезду. Значит, там север. Петроград там, жена, ребятишки. А он завтра отправится в противоположную сторону, на юг. «Кого же взять с собой?
Конечно, Харина, Воронцова, Ступина, Лосева, Иванчука, Ибрагимова, Егорова… Шваха? Хорошо бы взять Шваха. Только не сорвется ли? Ладно, завтра решу», — подумал Дубов, опуская на руки тяжелеющую голову. Перед его глазами одно за другим всплывали лица разведчиков. «Этого, этого, этого», — шептал он. Потом перед ним оказались сразу два Шваха, и каждый просил взять в поход именно его, а не другого. Дубов сердился, а оба Яшки клялись, что никогда больше не будут пить самогон, и в доказательство показывали фляжки, доверху наполненные топленым, с красными пенками молоком…
Поздняя ущербная луна выглянула из-за крыши. Она осветила просторный двор, коня, лениво жующего сено, и командира, который крепко спал на ступеньках крыльца, положив голову на скрещенные руки. У ног его валялась уздечка.
Утро и день прошли в непрерывных хлопотах. Командиры спешили. Смотр рейдовому отряду начдив назначил на пять часов, а к этому времени нужно было проверить обмундирование, осмотреть коней, оружие разведчиков, содержимое переметных сумок.
Пятьдесят отобранных в рейд бойцов суетились, готовясь в путь. Дубов предупредил, что дорога будет дальняя, тяжелая, что предстоят жаркие схватки с белыми, но куда именно пойдет отряд — не сказал. Это должно было оставаться тайной до последней минуты.
Больше всех суетился Швах. Он добровольно взял на себя обязанности ординарца Дубова и проявлял такую неуемную старательность, что, тот в конце концов спросил:
— Что ты крутишься, как волчок, боишься, забуду тебя взять с собой?
— Кто знает… — на физиономии Шваха появилось выражение покорности и раскаяния.
— А может, и вправду не стоит тебе доверять? — спросил, посмеиваясь, Дубов. Ему вспомнился нелепый сон, виденный накануне. — Или ты теперь одно молочко пить будешь?
Швах не растерялся, хотя, конечно, о снах командира и не догадывался.
— Так точно, только молоко. Я ж сказал — завязочка!
К вечеру прибыло начальство. Начдив, несмотря на свои сорок лет и солидную, фельдфебельскую комплекцию, легко спрыгнул с коня, бросил поводья ординарцу и быстро пошел к строю разведчиков. Комиссар неловко спешился и долго поправлял шашку — кавалерист он был неважный.
Отряд, выстроенный в полном боевом снаряжении, имел внушительный вид. Закончив осмотр бойцов, начдив отозвал Дубова в сторону.
— У тебя, Николай Петрович, — сказал он, — полуэскадрон в руках. Много сделать можете. Задача ясна?
— Так точно, ясна, — ответил Дубов.
— Будем вас называть — эскадрон особого назначения, — предложил комиссар. — Не возражаешь, Николай Петрович?
— Особого так особого, — согласился Дубов. — Были бы дела особыми.
Через полчаса эскадрон выступил из деревни. Оставшиеся на месте разведчики проводили товарищей до околицы и долго смотрели вслед уходящим.
Эскадрон двигался шагом. Выехав в поле, Ибрагимов, известный среди бойцов разведкоманды как неугомонный песенник и поэт, покосившись на командира, слегка присвистнул и вполголоса запел: