Зона недоступности

Новый гидролокатор, вернее универсальный гидроакустический прибор, позволял не только обнаруживать подводные и надводные корабли на значительном удалении, определять направле­ние и расстояние до цели, но также зондировал водное пространство вокруг корабля в большом радиусе, заменял эхолот; но самое главное, с по­мощью этого устройства можно было держать непрерывную связь с базой и своими кораблями.

Это была своеобразная приемно-передающая станция, обладающая довольно широким диапа­зоном частот, ибо частоту колебаний вибратора можно было регулировать по своему усмотрению. Найденный новый звуковой канал на определен­ных глубинах давал возможность поддерживать связь почти на неограниченном удалении от своей базы.

Таким образом, корабли получили мощное средство подводного наблюдения. Вращающийся под днищем корабля излучатель ощупывал «под­водный горизонт», вспыхивали неоновые лам­почки, на экране осциллографа появлялась пило­образная светящаяся кривая. Для сильного на­правленного поляризованного ультразвукового луча не страшны были ни воздушные пузырьки, ни разница температур различных слоев воды.

Экипаж подводной лодки приходил в восторг от этого изобретения. Лодка как бы получила «зрение».

Да и честолюбие Румянцева было удовлетво­рено. В письме Инне Кравченко он так и напи­сал: «Мое честолюбие и тщеславие удовлетво­рены: дела идут успешно. Можете поздравить меня. Рад, что в этом деле есть большая доля и вашего труда, труда всего коллектива. Задер­живаюсь здесь на неопределенное время. Моря­ки— милые отзывчивые люди. Они делают все возможное, чтобы скрасить мой быт. Со многими я по-настоящему подружился. Кстати, возможно, что это письмо передаст вам главный старшина Буняков Петр Степанович, симпатичный смышле­ный юноша. Насколько я понимаю, он уходит в скором времени в запас. Он наш земляк, из Усть-Телецкого, но хочет устроиться куда-нибудь на завод. Рекомендую его. Может быть, у нас есть вакансия? Прошу поговорить с Константином Ефремовичем. Мне лично очень хотелось бы иметь такого помощника, знающего подводную лодку как свои пять пальцев. Ведь работы только развертываются. Буняков — отличник боевой под­готовки, и о нем даже писали в газетах...»

Да, Буняков в самом деле был ценной наход­кой. У него были «золотые руки», и такой чело­век мог пригодиться в заводской лаборатории. Вручить письмо главному старшине Румянцев решил перед самым отъездом моряка на родину.

Лодку качало все больше и больше. От этого мерного покачивания у инженера темнело в гла­зах, он испытывал приступы' тошноты.

Командир подводной лодки капитан третьего ранга Дорофеев смотрел на инженера с состра­данием. «Скорее бы уж добраться в базу... Со­всем наш инженер расклеился...»

Дорофеев и сам испытывал неимоверную уста­лость. За последние три дня он не сомкнул глаз. В спокойном матовом свете лампы его худое ли­цо казалось особенно угловатым, а умные упря­мые глаза тонули в тени. Он пытался стряхнуть сонную одурь, до крови кусал пересохшие губы, но веки непроизвольно слипались. Сказывалось непрерывное напряжение последних суток. Но Дорофеев был энергичным человеком. Всякое проявление усталости он считал непростительной слабостью, а потому старался держаться молод­цом. Люди сменялись, уходили, приходили, а командир корабля продолжал бодрствовать, и, может быть, никому даже в голову не приходило, что перед ними смертельно усталый человек: До­рофеева привыкли видеть при любых обстоятель­ствах бодрым, деятельным, распорядительным. И хотя каждый выход в море требовал предель­ного напряжения сил, нравственных и физических, другой жизни, спокойной, неторопливой, лишен­ной всяких тревог и забот, Дорофеев даже не представлял. Как это можно беззаботно лежать на диване, покуривать трубку, лениво перелисты­вать страницы журнала или книги?.. В прошлом году Дорофеев побывал в отпуске. Решил мах­нуть к Черному морю. Жена Аня и сын Алешка были в восторге. Теплое ласковое море, много солнца. Первые дни Дорофеев, закатав штаны до колен, бродил по берегу, собирал цвет­ные камешки, отдыхал душой и телом. Случился шторм. Огромные седые волны с гулом обруши­вались на берег. И тут что-то проснулось в душе Дорофеева, что-то глубоко скрытое, но властное, зовущее. Он вдруг затосковал по своему кораб­лю, по своим матросам, стал думать, все ли он сделал, чтобы вот так безмятежно отдыхать здесь, под сенью кипарисов, Инспекторской про­верки он не опасался, но хотелось, чтобы боего­товность экипажа проверяли в его присутствии. Помощник надежный... Но мало ли что... Он успокоился только тогда, когда очутился в своей базе.

Некоторые считали Дорофеева суховатым, че­ресчур уж официальным. Но матросы его лю­били, а это было, пожалуй, самым главным. Когда-то Дорофеев мечтал стать подводником. Волевой, энергичный, он неуклонно шел к цели и добился своего. Мечта осуществилась. Ничего иного он и не желал. Командование не раз отме­чало в приказах успехи офицера, старалось его выдвинуть на более высокую должность в штабе, но Дорофеев заупрямился, и его в конце концов оставили в покое. Дорофеева ценили, при разра­ботке плана учений советовались с ним, выпол­нение наиболее трудных и ответственных зада­ний возлагалось, как правило, на него. Но коман­дир подводного корабля, по-видимому, и в самом деле был сухим человеком, лишенным отзывчи­вости: благодарности командования он воспри­нимал как нечто само собой разумеющееся. Со­ветовались с ним большие начальники, он почти­тельно отвечал, но, когда нужно было отстоять свою точку зрения, не стеснялся вступать в спор, горячился, и переубедить его было почти невоз­можно. Своим упрямством он мог довести самого мягкого и покладистого человека до бешенства.

— Если вы считаете, что я не прав, то разре­шите мне уйти! — говорил он и вытягивался по стойке «смирно».

—    

Что же это вы, Лопатин, сплоховали? — спросил Дорофеев без гнева.— Батя-то у вас всю жизнь грузчиком работал — до самой пен­сии таскал на горбу ящики. Волжским богаты­рем его прозвали. Да и вы вроде с виду в отца по­шли, а уравнительную цистерну затопить не смогли.

Старшина первой статьи Струков не стерпел и набросился на Лопатина, обозвал его разгиль­дяем.

Дорофеев поморщился, остановил старшину. Лопатин ждал сурового наказания, но командир корабля сощурил глаза, усмехнулся, окинув взглядом широкоплечую фигуру матроса, и про­говорил с неожиданной лаской:

—   

Бывает. Всякое бывает, Лопатин. Пловец вы первоклассный, а вот ерундовый рычажок по­вернуть не смогли. Поразмыслите-ка, почему та­кое случилось. Можете идти.

Когда матрос ушел, Дорофеев сурово сказал Струкову:

—   

Жениться, Илья Ильич, задумали?

Струков заморгал белесыми ресницами, потря­сенный осведомленностью командира. Он дей­ствительно захаживал в рыболовецкий колхоз, где приглянулась ему черноокая дивчина Люся, и всерьез подумывал о женитьбе. Но какое отно­шение это могло иметь к только что состоявше­муся разговору с нерадивым матросом Лопати­ным?

— 

Вот я и говорю,— продолжал Дорофеев,— жениться задумали. И обмякли, дорогой старши­на первой статьи. Забыли, зачем вас поставили на подводный корабль. К специальности своей охладели. На всех тренировках Лопатин «откры­вал» кингстон условно. Вы видели это, но не создали в отсеке такой обстановки, чтобы матрос мог развить свои практические навыки. Услов­ности и упрощенчество... Идите!

Струков выскочил из каюты как ошпаренный.

—          

Откуда только он прознал, что я жениться собираюсь? Никому ни слова не обронил.

—          

Да у тебя на физиономии написано, что ты жених,— смеялся главный старшина Буняков.— Наш Сергей Иванович человек с понятием в смысле психологии. Он таких разгильдяев, как ты, насквозь видит... Жених ты и есть жених!

От очередного увольнения Струков отказался.

—          

Будем тренироваться,— сказал он Лопа­тину.