Страница 3 из 33
— Товарищи, президиум просит всех без исключения соблюдать тишину и порядок.
В середине доклада тетя Сима ушла, потому что ребенок набезобразничал ей на юбку. Но скоро она появилась опять и, когда Смолинцев уже окончил и стал пить воду из стакана, спросила прямо от дверей:
— Так что же, война-то будет ли, нет ли? Может, прослушала я, когда уходила?
Смолинцев вернулся к деревянной трибунке, с которой делались все доклады на школьных вечерах, и сказал, что хотя, как он уже указывал, мировые противоречия обострились до крайности, империалисты не осмелятся напасть на нашу страну социализма. А если это даже и произойдет, то ответом им явится мировая пролетарская революция.
— Ну, хорошо, коли так, — удовлетворенно заметила тетя Сима и ушла на двор к пильщикам, которые выпили по случаю субботы и играли на бревнах-в козла.
Между тем Гитлер в те дни уже стягивал свои войска к советской границе.
Роковое известие о вторжении в нашу страну немецко-фашистских захватчиков озадачило, конечно, и Смолинцева. Но он не был склонен разделять охватившую всех вокруг тревогу и упрямо верил, что должны произойти какие-то события, которые все переменят. Ему даже как-то не до конца верилось, что война действительно началась, что это и есть именно война, а не что-нибудь другое.
Так прошел целый месяц. Мировая революция почему-то задерживалась, а наша армия отступала, оставляя врагу родные села и города. Если раньше все, о чем говорили сводки, объявлявшиеся по радио и передаваемые из уст в уста, происходило где-то далеко и казалось все-таки не вполне вероятным, то теперь война придвинулась вплотную.
Как-то среди ночи глухие тяжелые удары потрясли дом, стекла уныло зазвенели, мать выбежала на крыльцо в одной рубашке. Смолинцев тоже проснулся, сел в кровати и в наступившей снова глубокой тишине услышал стук собственного сердца.
За окном сквозь кусты сирени, росшие в палисаднике, виднелась спокойная лента реки (дом стоял у самого берега). Созвездия непривычно переместились. Небо казалось незнакомым, будто весь космос сдвинулся от этих ночных ударов куда-то в сторону.
Ощущая подошвами босых ног прохладу крашеного пола, Смолинцев подошел к матери и на правах взрослого сына обнял ее за плечи.
— Успокойся, мама, пойдем!
На другой день оказалось, что на лугу за школой— как раз на другом краю поселка — разорвались четыре тяжелые бомбы. Их сбросили будто бы без всякой цели, только чтобы освободиться от груза, немецкие самолеты, безуспешно пытавшиеся пробиться к Москве. У места происшествия толпились любопытные. Впрочем, их было немного; население поселка заметно поредело за последние недели. Многие эвакуировались в глубь страны, а те, кто остался, предпочитали отсиживаться по домам. С невольным трепетом рассматривал Смолинцев глубокие воронки, искромсавшие землю.
Два маленьких колокольчика росли на самом краю огромной ямы, образованной ударом бомбы. Пламя взрыва, вышвырнувшее в пространство многотонную массу плотно слежавшейся породы, лишь слегка опалило их. На тонких своих стебельках они пригнулись к земле и остались жить. Как близко пронеслась смерть над слабыми лепестками и как устойчивы они оказались перед ней!
Он думал об этом, когда увидел Тоню Тростникову. Она махала ему с тропинки рукой. Майя Алексеевна велела ей собрать ребят — выносить парты и учебные пособия: в школе будет оборудован госпиталь для раненых фронтовиков. Тоня сказала, что она обошла довольно много домов, но что все ребята уже разъехались, кто куда.
Придя в школу, они увидели Майю Алексеевну, которая одна пыталась вытащить застрявшую в дверях парту. Она то решительно упиралась в нее хрупким плечом, то изо всех сил тянула своими слабыми руками. Как всегда, она хотела взять упорством характера даже там, где требовалась обыкновенная сила.
Тетя Сима, несшая по коридору в одной руке скелет, а в другой — глобус, пришла ей на помощь еще раньше, чем Смолинцев. Одним ударом ноги она вправила парту в дверной проем, затем поставила глобус на пол и, не выпуская скелет, мощным рывком свободной руки вытянула парту в коридор. У этой женщины было поистине могучее сложение, недаром многие звали ее не тетя Сима, а дядя Сима.
Парты сносили во двор и складывали их под навесом. Потом тетя Сима и девочки мыли полы, а Смолинцев таскал воду из колодца, а также выносил грязную воду и выливал на картофельные гряды. Занятие не из самых приятных, но тут уж не приходилось разбираться: всякое дело могло понадобиться для обороны страны.
Когда Смолинцев возвращался домой, его обогнали несколько мчавшихся из-за реки военных грузовиков с брезентовыми верхами. Было тревожно и душно; сквозь поднятую машинами пыль на солнце можно было смотреть не зажмурившись, и оно само казалось огромным глазом, набухшим от напряжения.
Близко за пристанью раздались один за другим два толкающих воздух взрыва. Смолинцев. сразу заметил, что на реке что-то изменилось-Нельзя было понять, в чем дело. Но обрубленные купола церкви, переделанной в кинотеатр «Спартак», и низкие каменные лабазы на том: берегу никогда раньше не были так хорошо видны отсюда.
Воздух опять сильно толкнуло, глухой удар отдался по земле, над рекой взвился столб черного дыма, в котором не поднялась, а, наоборот, осела в воду громадная темная дуга железнодорожного моста.
Мать, обеспокоенная долгим его отсутствием, принялась подогревать простывший обед.
— Уж и не знаю, не уехать ли нам к дяде Андрею, — сказала она, усаживаясь с ним рядом за стол. — Говорят, фронт сюда подвигается, отступают наши.
Словно в ответ на эти слова скрипнула деревянная калитка. Через подворотню с трудом перешагнула их соседка Пояркова и в изнеможении прислонилась к забору. Она была беременна. Ее бескровные губы дрожали, в глазах застыла тревога, на желтом лице виднелись коричневые пятна.
Смолинцев поскорее принес из дома воды, Пояркова выпила несколько глотков, стуча зубами о край чашки, и сказала, что на той стороне реки — в Каменке — немцы, что на станции грузится последний эшелон и, если сейчас не уехать, то будет уже поздно.
— Собирайтесь скорее, вместе поедем, а то я одна пропаду, — говорила она, шумно глотая ртом воздух.
Мать натянула на себя поверх платья бостоновый жакет от своего лучшего праздничного костюма, положила в чемодан юбку, воскресные туфли, немного белья и 400 рублей, — только что полученную пенсию за отца. Смолинцев закрыл окна. В последний раз они оглядели свое жилище и торопливо покинули дом.
Смолинцев тащил чемодан и сумку, а мать вела под руку Пояркову. Они шли не по улицам поселка, а наискосок, через огороды, к водокачке, близ которой был виден товарный состав.
Пояркова несколько раз опускалась на гряды и стонала, и Смолинцев боялся, что она начнет рожать.
Наконец добрались до эшелона. Тут толпилось множество встревоженных людей. Попасть в вагон было невозможно. Кое-как матери с Поярковой удалось протискаться на площадку. А Смолинцев забрался на подножку и ухватился за поручень.
— Воздух! Воздух! — раздался чей-то отчаянный крик.
Послышался ритмический и еще слабый рев мотора, затем стонущий, придавливающий вой бомбы. Она разорвалась на путях, сбоку от эшелона, вздыбив землю и выворотив шпалы и рельсы. Все стали выпрыгивать из вагонов и разбегаться в стороны. Смолинцева столкнули с подножки; он упал на чемодан, и когда поднялся снова, то увидел, что состав, мотаясь на стыках, удаляется, набирая ско-рость. Он бросился вслед, но в это время в ушах что-то треснуло и все во* круг исчезло, будто провалилось куда-то вместе с ним…
Очнулся он в большой светлой комнате, чем-то очень знакомой ему. Но не сразу понял, где находится. Высокий мужчина в белом халате стоял у окна и смотрел куда-то на улицу. Голова у него была гладко выбрита, и когда он повернулся, на переносице сверкнуло пенсне. Где-то я встречал его, но где? — подумал Смолинцев.
— Пока ничего больше не нужно, — сказал мужчина кому-то и прошел мимо койки к дверям.