Лунный вариант

— А это что еще за личность в твоем рассказе? — удивился Ножиков.

— Тарасика нашего не знаешь! — возмутился Субботин. — Да его знает вся Сибирь. Это же такая колоритная личность! Тарасику сейчас за пятьдесят, рост два метра, в плечах косая сажень. Подковы запросто гнет. На войне был в артиллерийском расчете, так, говорят, будто «сорокапятку» один из болота вытаскивал. А когда с фронта вернулся, батька мой ему на сходке прозвище дал. «До Тараса Бульбы, — говорит, — ты немного не дотянул, но мы тебя всем селом любим. Поэтому не Тарасом, а Тарасиком будем звать». Вот идут с этим самым лилипутом, утка из камышей — фрр. Семен Петрович из своего ружьеца — бах, она и заштопорила вниз. Лилипут на радостях за ней да с кочки сорвался и — в воду. Там, где Тарасику по колено, ему — с головкой. Оборотился Тарасик — нет лилипута. Он на воду глядь — по ней пузыри. Еле успел своего подопечного за шиворот вытащить. В грязи весь Семен Петрович, ругается, плюется. Но и это не самое— главное. Уток мы настреляли, рыбы наловили. Ужин получился на славу. Что уха, что дичь. Ну, хлебнули по маленькой для профилактики, чтобы простуду какую не подцепить. Взрослые ничего, а вот лилипутиков наших подразморило. Тарасиков подопечный сразу задремал. А Петр Семеныч по малой нужде отлучился да и не пришел. Ужинали мы на лесной опушке, озеро и камыши остались позади. Поэтому за лилипута не беспокоились. Решили: облюбовал себе где-то поблизости удобное местечко и прикорнул. Мы тоже заснули. Сибирское лето иной раз коварным бывает. Проснулся под утро председатель от холода. Надрал коры, костер по всем правилам распалил. И вдруг увидел, что чуть подальше стог сена чернеет. «Эх, сенца бы в костер, — подумал председатель. — Сразу бы все отогрелись. Надо Тарасика разбудить, он добрую охапку принесет». Тарасик спросонья не сразу взял в толк, чего от него требуют, а потом одобрил замысел, потому что и сам основательно продрог. Сапоги натянул — и бегом к стогу. Несет, отдувается. Охапка огромная в его руках. К костру подошел, шаг замедлил и говорит председателю: «Эх, Егорыч, видно, года мои на излете. Всего с полверсты охапку протащил, а весь от пота взмок». Тарасик охапку сена в огонь — бух, да так и обмер. Из сена-то лилипут Петр Семеныч вывалился.

Космонавты так и прыснули со смеху.

— Ну и блондин! — воскликнул Дремов. — С тобой не заскучаешь. Куда ни повернешься, везде происшествие сотворишь.

— Да разве ж это я! — отнекивался Субботин. — Это же Тарасик учудил. Земляк.

— Расскажи еще что-нибудь! — попросил Костров. Субботин быстро поднялся.

— Нет, ребята, хватит. Продолжение, как говорится, следует. — Зеленые его глаза потянулись к поверхности воды. Предвкушая плавание, он забарабанил твердыми пальцами по груди.

Горелов подошел к Субботину вплотную.

— Андрей, нам надо поговорить.

Тот удивленно расширил глаза, взъерошил свои белесые волосы, которые, как их ни причесывай, все равно не в состоянии закрыть лысеющую макушку.

Они отошли в сторону.

— Я тебя слушаю. — Голос Субботина прозвучал не сухо и не насмешливо… Какое-то скрытое волнение, смущенность и тревогу уловил в нем Алексей. И, решив идти напрямик, спросил:

— Андрей, ты уже знаешь?

— О чем?

— О будущем старте.

— О том, что могу оказаться твоим дублером?

— Да.

— Знаю.

Их взгляды встретились, Горелов удивился — лицо товарища стало совсем иным, незнакомым, будто с другим Субботиным разговаривает он. Всегда вздрагивающие в усмешке губы Андрея замерли. Не было задиристых огоньков в глазах под редкими светлыми бровями. Нет, это было совсем иное лицо. Не пересмешника-острослова, а серьезного, даже чуть строгого человека. Никогда раньше не мог подумать Алексей, что у его товарища могут быть такими задумчивыми глаза. «Каким же я все время был слепым, — упрекнул он себя с огорчением. — Ты считал, что Андрей Субботин — веселый бесшабашный парень. И ни разу тебе в голову не пришло, что своей насмешливостью он, как щитом, прикрывает настоящего Субботина, пытливого и скромного. А вот Тимофей Тимофеевич, общавшийся с ним так мало, сразу угадал в нем именно этого Субботина».

— От кого ты знаешь об этом, Андрей? — тихо спросил Горелов.

— От нашего генерала Сергея Степановича… Только это строго между нами.

— Да, Андрей, — улыбнулся Горелов. — С грифом «сов. секретно». — Помедлил и уточнил: — Характер задания тоже знаешь?

— Да.

— И кто будет запущен в космос до «Зари»?

— Тоже.

— Скажи по-честному, ты обижен, что попал в дублеры, тогда как я…

— Алешка! — прервал Субботин, и губы его дрогнули. — Как ты смеешь, дружище? Я очень за тебя и за себя рад. Я верю, что ты все-все сделаешь хорошо. Это принимай как оценку дублера. — Он схватил сильными руками Алексея за плечи, резко встряхнул. Горелов не остался в долгу. Тоже потряс Субботина. Издали могло показаться, что они меряются силою. Нежности в этом никто не заподозрил бы.

29

Женя Светлова лежала на зеленом диване, зябко поджав ноги. Любимый клетчатый плед она набросила на себя. Могло показаться — она температурит. Да так и подумал Георгий Каменев, когда неслышно отворил английский замок и вошел в квартиру. Повесив китель, он удивился:

— Женя, ты дома?! В час дня!

— Как видишь, — равнодушно ответила она из-под пледа. — Если хочешь кушать, на кухне жареная картошка и отбивная. Разогревай на маленьком огне, иначе подгорит.

— Спасибо за руководящий хозяйственный совет, — улыбнулся Георгий, — но я успел в столовой с ребятами подрубать.

— Подрубать… — хмыкнула Женя. — Когда я отучу тебя от этого вульгарного армейского словца? Ты же инструктор парашютной подготовки, у тебя подчиненные…

Георгий отшутился:

— Женька, прости. Но с нами, с инструкторами, занятий по эстетике поведения не проводят, как с космонавтами. — Он присел на краешек дивана, погладил жену но острой коленке, высовывавшейся из-под пледа. От щекотного прикосновения Женя вздрогнула: — Ты чего такая кислая? — осведомился он нежно. — Уж не заболела ли?

— Считай, что да.

— Я градусник поищу, — встрепенулся Каменев и встал. — Он, кажется, в серванте.

Серые Женины глаза остановили его холодным взглядом:

— Не трудись, Жора. Он ничего не покажет. Моя болезнь не в градусах выражается.

Георгий удивленно приподнял плечи:

— Ничего не понимаю. Может быть, вызвать врача?

— Врач был, но оказался не слишком проницательным, иначе бы предупредил заболевание. Я от своей собственной совести заболела.

— Впервые слышу, — засмеялся Георгий, — бьюсь об заклад: если перелистать все тома медицинской энциклопедии, ссылок на такую болезнь там не сыщешь.

— В том-то и дело, — вздохнула Женя. — Я только сегодня поняла, до чего же я слабая, если не могу в нужную минуту поднять на ноги собственную совесть. Я ей кричала, кричала: вставай! А она, как регистратор случившегося, поднялась, когда уже поздно было. Совершенно поздно, понимаешь?

— Ничего не понимаю, — поднял руки Каменев. — Ты, Женька, что-то туманно изъясняешься. Так только на конгрессе метафизиков можно.

Она резким движением сбросила с себя плед, опустила ноги на пол. Серые глаза наполнились ироническим блеском:

— Смотри, какой ты эрудит, — произнесла она безо всякой интонации. — Да при чем тут метафизики и диалектики? Все гораздо сложнее и проще. Сегодня всех нас вызвал генерал Мочалов. Весь наш отряд, понимаешь?

— Ну и что? Разве он так редко вас вызывает? На то он и командир ваш.

— Да. Но сегодня он зачитал нам приказ об утверждении экипажей на два предстоящих космических старта. Речь шла о «Заре» и «Авроре».

Легкая беззаботная улыбка померкла на лице Георгия, подумавшего, что Женя попросту хандрит.

— Об «Авроре»? Да ну!

Как он ждал того дня и той минуты, когда жена торжественно известит его, что утверждена в составе экипажа космического корабля.

По-разному относятся мужья к возможной славе своих жен. У мужчин гордых и самолюбивых одна мысль — что жена вот-вот станет героем и что почести, обрушившиеся на нее, отодвинут его, мужа, на второй план, — вызывает подавленное состояние. Для мужей тщеславных и до некоторой степени легкомысленных героический подвиг жены становится предметом восхищения и любования. Иной раз, рассказывая близким об успехах своей супруги, такой и приосанится, и головой поведет гордо: дескать, если бы не я, то моя Клава или Вера…