Страница 57 из 74
— Еще бы! — одобрил Горелов.
Тимофей Тимофеевич пытливо на него посмотрел:
— А почему «еще бы»? Разве Андрей Субботин самый близкий ваш друг?
— Нет, — запнулся Горелов. — Но и не далекий. Один из самых близких.
— А кто же у вас самый близкий?
Алексей растерялся. В отряде генерала Мочалова он любил всех и все любили его. Но он обязан был выделить лучшего друга, отвечая на вопрос главного конструктора. Вскинул голову и произнес:
— Володька Добрынин.
Тимофей Тимофеевич недоуменно пожал плечами:
— Добрынин? Что-то не припоминаю…
— Он не космонавт, — весело уточнил Горелов.
— А кто же?
— Сосед по парте. В верхневолжской средней школе вместе учились.
Конструктор прощающе улыбнулся:
— Вот видите, как сложно назвать близкого друга. Я бы мог произнести тысячу банальных слов о том, что самый близкий друг — это коллектив, и, если коллектив уважает человека, то человек этот всяких похвал достоин. Ерунда, Алеша. Все не так. В молодости лучшего друга легче искать, чем в средние годы, не говоря уже о старости. Жестокий закон диалектики. С годами мы все меньше и меньше становимся простодушными, обременяемся жизненным опытом, приобретаем в какой-то степени индивидуализм. Желание любить всякого, кто с первого взгляда пришелся тебе по сердцу, сменяется скептицизмом. Мы становимся суше и строже. А сухость а строгость — дар мозга, но не сердца. Ни одна философская концепция не в состоянии это объяснить. А жаль. К старости надо быть добрее, щедрее душой и все отдавать людям. Да-с. — Он глубоко вздохнул. — Однако мы слишком отклонились. Значит, вы довольны, что дублером я беру Андрея Субботина? Мне тоже он нравится. Шумливый и задиристый с виду, а присмотришься — и убедишься, как он настойчив и серьезен. Вот я и объяснил в общих чертах предстоящее задание. А теперь за работу. Желаю тебе успеха, Алеша.
Он снова назвал его на «ты», и Горелов еще раз воспринял это как добрый знак.
28
Алексей вышел из раздевалки в одних голубых плавках, туго обтягивающих бедра, и распахнул дверь плавательного бассейна. На четырех дорожках, разделенных легкими пенопластовыми поясами, вода была ровной и прозрачной. Солнце, пробивающееся сквозь стеклянную крышу, делало ее чуть зеленоватой. Космонавты в ожидании начальника физподготовки Баринова сидели на трибуне и слушали Андрея Субботина, только что возвратившегося из отпуска. Андрей побывал в родной Сибири й сейчас, обхватив колени загорелыми сильными руками, рассказывал что-то до того интересное, что Горелов не увидел ни одного равнодушного лица. Даже непроницаемый Игорь Дремов оглушительно хохотал.
— Здравствуй, Андрей, — подходя к скамейке, поприветствовал товарища Горелов. Субботин поднял голову, критически его осмотрел. Веснушки вздрогнули у него на лице.
— Здравствуй, «лунник», если не шутишь.
— Как погостил у своих? — воспользовавшись паузой, спросил Горелов.
— Спасибо, не жалуюсь.
— Батька жив, здоров?
— Живой, Алешка, — мягко улыбнулся Субботин. — Чего ему сделается! Кость крепкая. До восьмидесяти грозится, как минимум, дотянуть. И еще, знаете, ребята, что сказал? Пока тебя в космос не запустят, обязательно буду на белом свете дожидаться. Только ты, говорит, не летай, как Титов и Гагарин. Хватит над своей планетой кружить да горючее жечь. Повыше надо. Видите, как он на космонавтику смотрит.
Ножиков потрогал шрамы, оставшиеся на левом боку после автомобильной катастрофы, одобрительно качнул головой:
— Довольно прогрессивный взгляд.
— У него на все такой взгляд. Говорит, в гору движемся. Старикам пенсия, на трудодень рубль пошел, зерна и овощей побольше стало. И тут же спросил: «А знаешь, Андрюха, бисов ты сын, почему улучшения наступили? Потому, что кукурузу сеять перестали». И целую историю в подтверждение привел. Сибирь-то наша, она суровая и студеная. Не все на ее земле вызревает. Ну, а раньше, что ни год, то обширный план по кукурузе спускали. Из области в район, из района в колхоз. Как наши седобородые старики ни доказывали, что сибирский климат не по кукурузе, планы лишь увеличивались. А она у нас всего сантиметров на двадцать поднимется, а тут бац — заморозок, и все пропало. Приехал к нам как-то один руководящий товарищ совещание по внедрению кукурузы проводить. А у нас секретарь райкома был молодой, смелый, горячий. Взял да и выступил с критикой кукурузной проблемы применительно к сибирским условиям, доказательно, с цифрами и фактами, с анализом затраченных впустую труда и средств. Говорят, даже этот руководящий товарищ ему поаплодировал. Скупо, но поаплодировал. По залу веселый шумок прокатился. Только поехал мой батька через две недели а район на совещание передовиков, в зал вошел и видит: графин и скатерть на столе президиума те же, а секретарь райкома новый. Батька дотошливый. Тотчас же к соседу: а где, мол, наш старый? А тот только руками развел: понимать, дескать, надо. — Субботин усмехнулся и закончил: — Теперь-то в нашем районе кукурузу не сеют.
Костров поправил на лбу челочку и потрепал по плечу рассказчика:
— Постой, Андрюша, Прошлое прошлым. Ты лучше расскажи, как отдыхалось?
— Отдыхалось… Да разве мой батька, этот скаженный старик, даст отдохнуть! Ножиков, ты зажми уши, как партийный секретарь, потому что я в нарушении бытового режима каяться буду. В первый вечер, крути не крути, выпить пришлось. Песни пели.
— Какие песни? «Шумел камыш», что ли?
Субботин скосил на него зеленоватые глаза:
— Oй, как культуры тебе не хватает, малютка! Слова сказать товарищу не даешь. Песни всякие были, кроме арии доктора Фауста, конечно. Она на нашей сибирской земле еще не привилась. Так вот попели мы и разошлись. Я в скирду ночевать забрался. Наконец-то, думаю, на свежем воздухе отосплюсь и никто утром не будет на физзарядку выгонят. Да не тут-то было. Не успело развиднеться, батька меня за шиворот поднял: «Вставай, бисов сын. Ты в родной дом, а не на курорт приехал!» Гляжу, у него две косы. «Умывайся, — командует, — пойдем пшеницу на Лысом бугре косить. Там круто, комбайн не проходит». Оказывается, собрал он человек пятнадцать пенсионеров, таких же, как и сам, и меня к ним прихватил. А уж попреков от него наслушался, пока работал. И косу я держу не так, как надо, и нагнуться лишний раз не соизволю. Никто еще меня в жизни так не критиковал, как батька в тот день. «Какой же ты космонавт? К далеким мирам лететь собираешься, а Лысого бугра выкосить не можешь». Только бугор этот самый Лысый я все же одолел, ребята. И вечером батька другое уже говорил обо мне. Но это все прелюдия. Сейчас я перейду к основному рассказу, и вы убедитесь, что самое главное не то, как меня встречали, а как провожали.
— Салютом наций из берданки, что ли? — подал голос Дремов, но Субботин строго поднял руку:
— Подожди, подожди. События развертывались следующим образом. Кроме батьки и братьев, в нашем селе меня все воспринимают как военного летчика. Члены моей семьи государственную тайну блюсти умеют, о том, что я космонавт, ни гу-гу. Так вот. Перед самым отъездом меня заставили рассказать допризывникам о боевой авиации. А потом председатель колхоза в честь моего отъезда охоту на уток организовал. Решили к вечерней зорьке на озеро поспеть да там же после охоты и заночевать. Мужиков на охоту с десяток собралось. Батька годами стар, дома остался. В ту пору в нашем районе лилипуты гастролировали. Двое за нами увязались. Оба этакие важные, розовощекие. А веселья в них! Анекдотами даже нашего мрачноватого Игоря сумели бы заморить, — покосился он на Дремова. — Звать одного из них Петр Семеныч, а другого — Семен Петрович. У того и у другого — по ружьишку. Им на заказ персональные короткоствольные сделали. Перед выходом мы вспомнили, что озерцо это топкое, к нему через камыши пробираться надо. А лилипутики маленькие, неровен час оскользнется какой. Долго ли до беды. Вот и решили, что Петр Семеныч пойдет под наблюдением самого председателя колхоза, а над Семеном Петровичем Тарасик шефство возьмет.