Страница 2 из 66
— Ну, это демагогия, — пожал плечами Дулдулович.
— Я же говорю, демагог! — поддакнул Харис.
Тем временем вокруг началось какое-то движение. Народ заволновался, и вдруг вся толпа хлынула во двор Совдепа. Пока Дулдулович и Харис соображали, что к чему, пока они, выброшенные людским водоворотом, подоспели к задним рядам толпы, теснившейся во дворе, митинг уже начался.
Говорил плотный, невысокий человек, которому, судя по его спокойному, уверенному тону, давно уже не в новинку было размышлять вслух при большом стечении народа.
— Товарищи мусульмане! Мы тоже за Приволжскую автономию! Мы, большевики, стоим за самоопределение всех наций, входивших в состав бывшей Российской империи. Но только при одном условии: если вы сами будете вершить свою судьбу. Только в том случае, если власть будет в руках мусульманских рабочих, мусульманских крестьян и мусульманских солдат, — только тогда перед всем трудовым мусульманским миром откроются ворота в новую, светлую жизнь!
— Это что за птица? — спросил Дулдулович у Хариса.
— Яков Семенович Шейнкман. Председатель Казанского Совдепа. Тот самый, по указке которого действует Вахитов.
Дулдулович молча вглядывался в лицо оратора, то ли стараясь не пропустить ни единого его слова, то ли просто по облику пытаясь угадать, что он за человек.
— Н-да, — подвел он итог своим наблюдениям. — Это как будто крепкий орешек… А нельзя ли, — жестко усмехнулся он, — из этого Шейнкмана сделать шейха Мана?
Харис подобострастно рассмеялся, давая понять, что по достоинству оценил шутку.
— К сожалению, такого «шейха», какого нам хотелось бы, из него не сделаешь. Он ведь заядлый большевик. Во время октябрьских событий был в Петрограде, работал бок о бок с главным большевистским вожаком Ульяновым-Лениным… А каламбур этот не вам первому в голову пришел. В народе его давно уж так называют: шейх Ман. К сожалению, не с насмешкой называют, а любовно…
От этой последней реплики Дулдуловича так и передернуло.
— Да уж, — злобно прошипел он. — Любить пришлых — это мы умеем. — И задумчиво добавил: — Стало быть, сам господин Ульянов прислал нам этого шейха? Что ж, будем иметь в виду. А кто это слева от него? В очках?
— Гирш Олькеницкий. Секретарь большевистского комитета. Говорят, бывший поднадзорный.
На трибуне тем временем очутился уже другой оратор. Его слушали далеко не так внимательно, как Шейнкмана, и, быть может, поэтому, стараясь перекрыть недовольный насмешливый ропот толпы, он надсадно выкрикивал каждое слово, даже таращил глаза от напряжения.
— Жемэгат! Братья! — надрывался он. — Не забывайте, что мы с вами потомки великого Чингиза, завоевателя вселенной!..
— Где Чингиз и где ты? — крикнул из толпы звонкий насмешливый голос. — Думаешь, люди не помнят, что ты байстрюком родился?
— Проезжего цыгана потомок — вот ты кто! — подхватил другой.
Незадачливого потомка Чингиз-хана проводили свистками и улюлюканьем.
Снова вышел вперед Шейнкман.
— Слово предоставляется, — громко выкрикнул он, — товарищу Вахитову!
Толпа качнулась и еще плотнее сгрудилась вокруг трибуны. Стало совсем тихо.
— Видите, как встречают? — шепнул Дулдуловичу Харис.
— Вижу, вижу, — мрачно буркнул тот. — Успел этот Вахитов вскружить голову мусульманам.
На трибуне стоял невысокий худощавый человек в черной папахе и форменной, похоже, студенческой шинели. Ровный румянец покрывал его волевое лицо. Но голос у этого хрупкого на вид и совсем еще молодого человека оказался могучим и сильным — настоящий громовой голос прирожденного оратора.
— Было время, когда многие думали, что господа милюковы, гучковы и керенские пекутся о свободе народа. В феврале семнадцатого мы радовались: царя больше нет, победила революция. Казалось: чего еще? Но Гучков с Милюковым… Да что там Гучков, что Милюков… Многие из тех, кто искренно почитали себя социалистами, думали, оказывается, не о свободе, а о том же, о чем думали их предшественники — царские министры… О проливах! О захвате новых земель! О расширении и усилении Российской империи… О Дарданеллах! О Босфоре!..
Дулдулович изумленно воззрился на Хариса.
— Ты слышишь?
Харис пожал плечами, как бы давая понять, что эти слова оратора вовсе его не поразили. Но Дулдулович был явно другого мнения.
— Вот молодец! — никак не мог он успокоиться. — Окажись я на этой трибуне, клянусь аллахом, сказал бы то же самое! Слово в слово. Русские — исконные наши враги! Они всегда только о том и думали, чтобы ослабить нас, мусульман… Вытеснить и с Черного моря, и с Балкан, и с Кавказа… Отобрать проливы… Молодец! Правильно говорит!
— Товарищи! — продолжал тем временем оратор. — Наша судьба в наших собственных руках! Если вы не хотите, чтобы мы, мусульмане, стали игрушкой в руках европейской буржуазии, возьмите мусульманские дела в свои собственные руки!
В толпе захлопали, зашумели. Раздались громкие одобрительные выкрики.
Дулдулович тоже не удержался и крикнул:
— Молодец! Правильно говорит!
— Я бы на вашем месте, господин Дулдулович, — усмехнулся Харис, — пока воздержался от таких одобрительных выкриков. Послушаем, что он дальше скажет.
— Дела мусульман, — гремел над толпой могучий голос Вахитова, — должны решаться мусульманскими рабочими, мусульманскими крестьянами, мусульманскими солдатами! Февральская революция была не настоящая революция. Лишь в октябре прошлого года пробил последний час русского капитализма и совершилась подлинно народная революция, революция бедняков, революция трудящегося и эксплуатируемого народа!
— Эх, не туда поехал, в сторону свернул, — огорчился Дулдулович.
— Только трудящиеся, только бедняки, объединившись вместе, могут обеспечить свободу и независимость мусульманского мира. Обещаю вам, что в Учредительном собрании я буду последовательно и неуклонно защищать ваши интересы, последовательно и неуклонно бороться за дело бедняков мусульманского мира!
— Не пойму, каша у него в голове? Или лицемерит? Популярность голытьбы завоевать хочет? — озадаченно бормотал Дулдулович. — Во всяком случае, малый не дурак. Это ясно. И он, я думаю, далеко пойдет…
— До самого Петрограда, — усмехнулся Харис.
Из здания Совдепа вынесли красные знамена. Толпа качнулась и хлынула с площади на улицу.
— Куда теперь? — спросил Дулдулович.
— На вокзал, конечно! Куда ж еще? — отвечал Харис.
— Ну что ж, пойдем и мы туда же. Надо уж доглядеть этот спектакль до конца.
— Эй! Люди добрые! Вы, часом, не знаете, они там тоже речи говорить будут? Или он сразу поедет?
Дулдулович с Харисом оглянулись. За ними семенил тот самый старик татарин с козлиной бородкой, который давеча порывался рассказать им, как Мулланур Вахитов спас его от позора.
— А тебе-то что? — неприязненно спросил Харис.
— Да надо бы мне успеть домой сбегать, — сокрушенно объяснил старик. — Забыл я одну вещь, понимаешь, какое дело… Успею, не успею? Как думаешь?
— Сбегай, сбегай, абый! — усмехнулся Дулдулович. — Сто раз еще успеешь обернуться. Они там небось еще часа три митинговать будут.
— Правда? — обрадовался старик. — Вот спасибо тебе, сынок! Я мигом. Одна нога здесь, другая там…
Свернув в переулок, он торопливо затрусил вниз, к оврагу.
— Ох и не любишь же ты этого Вахитова! — сказал Дулдулович, когда они двинулись вслед за толпой к вокзалу. — А, собственно, за что?
— Как «за что»? — искренно удивился Харис. — Вы же сами сейчас убедились. Это враг, я думаю, самый опасный из всех. Хуже нет того врага, который другом прикидывается.
— А может, он не прикидывается? Может, и в самом деле друг?
— Аллах! Как язык у вас повернулся такое сказать, господин Дулдулович! Да разве такой фанатик может быть нашим другом?
— Я хотел сказать, что если он не демагог, а человек искренний, так, может, нам не грех попытаться как-то его использовать?
— Э, нет! Это безнадежно. Он убежденный большевик. Значит, всегда будет с русскими заодно.