Полночь (сборник)

Поль терпит. Ждет, не нажимая на кнопку. За вычетом спешки, никаких намеков на осмысленность. На ней очаровательные брюки. Очевидно, льняные. Безупречного покроя. На ногах золоченые сандалии. Под крохотным зеленым, как лужок, топом обнаженный торс. Аккуратная прическа. Волосы не короткие и не длинные, темные. Входит с гримаской. Будто говорит, что здесь воняет. Я-то тут при чем, думает Поль, потом говорит:

Вам какой этаж? Она не отвечает. Нажимает сама на шесть. Мне тоже, думает Поль, в точку.

Вот только лицо. Шероховатость кожи. Накрашенные губы и особенно глаза. Глаза показались ему какими-то странными. Он ищет их в зеркале. Затравленное выражение, но это не все. Они налиты кровью. Переплакала, подумал Поль. Или перепила. Или доза. Кровь в глазах, затравленный взгляд наделяли это лицо красотой, которая утратила бы без них свое совершенство.

Современные лифты слишком быстры. Не остается времени подумать. Нет времени разгадать или изобрести несчастье и любовь, жизнь женщины. Заняться всем. Вмешаться. Озаботиться обо всем, что живет. Счесть, что это вас касается. Что все, что вы видите, вас касается. Проявить интерес к любой форме жизни. Сие не может больше ждать. Не терпит ни малейших отлагательств.

Кабина замедляется, потом, на шестом, останавливается. Открываются двери. Молодая женщина выходит, забирая направо, чтобы нырнуть по беззвучному полу в безмолвный коридор. Полю же полагается налево. И тут он решается. Одним пальцем касается предплечья женщины и произносит:

С вами, кажется, не все в порядке, говорит он. Я не ошибся? Она оборачивается и смотрит на него налитыми кровью глазами. Никакого выражения, кроме этой крови. Каковая, впрочем, ничего не выражает — или все, как посмотреть. Поль видит здесь страх. Может быть, я его и вызываю.

Потом внезапно догадывается, понимает, предполагает, отдает себе отчет, что она слишком принаряжена. Слишком свежа, слишком наготове, чтобы откуда-то возвращаться. Скорее уж, она куда-то направляется. Но вы, может, идете с кем-то встретиться, говорит он. По мне, так это было бы лучше. Между нами говоря. Я бы чувствовал себя спокойнее. Как бы там ни было. Учтите. Если понадоблюсь. Я здесь. В номере 607.

Он в этом номере уже неделю. И до сих пор не разобрался, как действует магнитная карта. Все же и в тот вечер ему удалось открыть дверь. Вошел, закрыл ее за собою, потом вновь открыл. Собираясь вывесить табличку. Не беспокоить. Вспомнил о данном незнакомке обещании. Оставил надпись внутри и закрыл дверь.

Теперь свет в ванной. Свет в туалете. В комнате. Всюду свет. А потом нет. Он жжет мне глаза. Просто лампа у изголовья. Та, что слева. Потуши все остальные. И вперед. Сажусь. Позволяю себе усесться на кровать. Замечаю, что только этого и ждал. Что уже несколько часов за это боролся. О чем сам забыл, но не мое тело. Теперь усесться. Вытянуться. Теперь заснуть.

Но если засну, говорит он себе. Есть риск, что надолго. Люси ляжет спать. Не стоит ее будить. Позвоню ей сейчас. Даже если. Ничего. Больше нет сил. Больше нечего сказать.

Алкоголь был ему однозначно противопоказан. Как ему сказали, он способен разве что ускорить процесс. Наверное. Но если только алкоголь способен усыпить вашу тоску. Как им не воспользоваться. Что он и делает.

Нашел все в крохотном холодильнике прямо в номере. Нет смысла звонить в службы этажа, которые работают днем и ночью. Лед и виски. Перед тем как позвонить Люси, Поль приготовил себе стакан. Одним большим глотком опустошил его наполовину. Отставил. Поздравил себя с непосредственным эффектом и набрал номер виллы.

Люси была у себя в комнате. У себя в постели. В красивой ночной рубашке. Легчайшего шелка. Даже в самую жару. Как в данном случае. Никто не мог заставить ее спать голой.

Она слушала радио. Передачу из Цюриха. Прямую трансляцию концерта по «Франс Мюзик». Сняла трубку, не тратя времени на то, чтобы убавить звук.

Поль услышал ее «алло» на мощном музыкальном фоне. Сразу же узнал последние такты бетховенского четырнадцатого. Посмотрел на часы. С тех пор как он покинул зал, прошел час. Двадцать минут антракт. Минут сорок квартет. Совпадает. Это дети, подумал он.

Ну а дети? сказал он. Как они справились? Какие дети? сказала Люси. Наши? Да нет, сказал Поль. Мои. Александеры. Как они справились?

Чудесно, сказала Люси. Отыграли просто потрясающе. Предельно современная версия. Без фиоритур. Никакого рубато. Вибрато сведено к минимуму. Иногда даже слишком. Подожди, я убавлю звук. Нет-нет, не надо, сказал Поль. Они вот-вот кончат.

Ураган, торнадо. Гром оваций. Их встречают как триумфаторов. Просто шквал, цунами. Возвращаясь назад, злокозненная волна, пересекши половину Европы, затопляет сердце Поля. А потом «клак», и больше ничего, только «алло» Люси.

Ну а ты? сказала она. Что с тобой? Как ты это воспринял? Как выдержал? Говори. Не так уж и плохо, сказал Поль. Все в порядке. Не делай вид, будто за меня беспокоишься. Я отлично знаю, что тебе на это наплевать.

Люси: Не говори так. Мне отнюдь не наплевать. Я всю свою жизнь тебя поддерживала. Не говори так. Просто я нахожу, сегодня еще раз нашла, твою музыку чудовищно зловещей.

Поль колебался между двумя ответами: Она приурочена к случаю. Или же: Музыка всегда соответствует обстоятельствам. Он опорожнил вторую половину стакана. Чье благотворное воздействие подтвердилось. Кроме этого мне нечего сказать, сказал он. Больше ничего.

Люси: Люди же не знали. Поль: Я-то знал. И ты тоже. Люси: Они не поняли. Поль: Это я понимаю. Но речь не о том. Да и хватит благоглупостей. Он хотел сказать сюсюканья. Почти одно и то же.

Это не глупости, сказала Люси. Поль перебил ее на полуслове: Ты приготовилась к завтрашнему отъезду? Да, сказала она. Не беспокойся. Когда ты приедешь, меня здесь уже не будет. Но все-таки. Ты подвергаешь меня несправедливому и жестокому испытанию. Я бы даже сказала, бесполезному.

Знаю, сказал Поль. И все равно. Не хочу, чтобы ты при этом присутствовала. Так что договорились. Я хочу, я требую, чтобы, когда я приеду, тебя на вилле не было. Договорились? Да, Поль, сказала Люси. Договорились.

Спасибо, сказал Поль. За это я тебя и люблю. Я все еще люблю тебя. И желаю тебе доброй ночи. Прими две таблетки вместо одной и засыпай, спи, пожалуйста. Доброй ночи.

На мгновение он представил себе Люси в постели. Задумавшись, выключила ли она уже свет. Сможет ли заснуть. Потом поднял трубку, которую только что повесил. Глубоко вздохнул, выдохнул, изгоняя всякую мысль, и попросил бюро обслуживания.

Возникшему голосу он велел разбудить себя в восемь и приготовить большой черный кофе, а на девять заказать такси. Сколько тут до аэропорта? Голос: с четверть часа. Его самолет улетал около десяти.

Ни радио. Ни музыки. Ни чтения. Оставался водруженный на консоль телевизор. Он включил его и тут же выключил. Упрекая себя за это. Хоть изображение длилось и недолго, оно его захватило, потом выплюнуло. Он почувствовал себя еще более одиноким. В действительно пустой пустоте. Так всегда с телевизором. Самое главное, не надо его включать. Тогда в постель. Ну да. Ложись уж лучше. Еще на одну ночь в одиночку в огромной постели. На последнюю. Давай, умывайся.

Он остервенело почистил зубы. Проглотил вечернюю дозу лекарств, обильно запив их водой из зубного стакана. Они не излечивали. Не останавливали время. Просто позволяли провести оставшееся чуть ли не с приятностью. Иначе говоря, по-хорошему дожидаться, пока его не доконает смерть. Как, в общем-то, и всех на свете. Да нет же.

Избегай на себя смотреть. Зеркало огромно. Свет сверху слишком неистов. Так злобно подчеркивает все выпуклости головы, превратившейся в эту груду костей. Смешно, да и только. Ну да, позубоскаль чуток.

Если бы не глаза, было бы не узнать. Только глаза. Они не изменились. Глаза оставались прежними. Разве что самую малость обесцвеченные. Те же что. Те же когда. Ему было четыре. Сделанная в школе фотография. Он усиленно в них вглядывался. Узнал себя по взгляду. Уже грустному взгляду. Мать, его исторгая, передала ему свою печаль. Плацентарное приложение. При сем прилагаю всю свою печаль. Иди спать.