Трофейщик

— Давай-давай, ждем-с. — Ваня аккуратно закрыл за приятелем дверь и отправился на кухню.

В прихожей раздался звонок.

— Черт, да что он забыл?! — Иван Давидович устало прошаркал к входной двери.

— Юраня, ты?

— Я, я. С другом твоим. Открывай, Вань.

Иван Давидович распахнул дверь, и Юраня втолкнул в квартиру шатающегося Братца — Алексея Валинского, Ваниного одноклассника, весельчака и задиру, с блеском окончившего университет, начитанного скандалиста, афериста по жизни, соблазнителя, сверкающего остроумием и светящегося в любой компании от избытка внутренней энергии, короче говоря, замечательного парня. Братца изрядно шатало, кепка была надвинута на самый нос, ботинки и джинсы заляпаны засохшей грязью, подбородок и щеки покрывала густая черная щетина.

— Гость пришел, — прокомментировал Юраня появление Братца, — к двум часам ночи гость хороший идет, напористый. Ну, я сейчас. — И он затопал вниз по лестнице.

Алексей молча, не глядя на Ивана Давидовича, прошел на кухню, неуклюже плюхнулся на табурет, привалился спиной к батарее и вытянул грязные ноги, не снимая ботинок.

— Что, нажрался, что ли? — растерянно спросил Ваня. Он очень не любил, когда по его квартире ходили в грязной обуви.

Алексей снял кепку.

— Вань, посмотри, что у меня тут, — промычал он, почти не открывая рта.

— Ого! Ну ты, Братец, даешь! Подрался, что ли?

— Подрался.

— А где? — Ваня всегда интересовался подобными вопросами. По улицам он ходил с опаской, хулиганов побаивался и, когда ему сообщали о драках, происходящих в непосредственной близости от его дома, расстраивался, проецируя случившееся на себя. Если же битвы случались в районах отдаленных, успокаивался и чувствовал себя в безопасности.

— Далеко. На Ржевке.

— Чего это тебя туда занесло?

— Вань, может, у меня сотрясение?

Иван Давидович пощупал разбитый лоб Алексея, попросил его оскалить зубы, поводил пальцем перед глазами, следя за движением зрачков.

— Нет, сотрясения никакого нет. Не тошнило тебя?

— Не так чтобы очень…

— Что значит «не так»? Не блевал?

— Да нет. От голода, наверное.

— Хм, от голода. В лесу, что ли, живешь?

Алексей странно посмотрел на Ваню и промолчал.

— Нет у тебя никакого сотрясения. Но приложили тебя знатно. Чем, если не секрет? Палкой?

— Угу.

— А, и по челюсти схлопотал. Ну-ка, покажи. Так болит?

— Болит.

— Не колет? Какая боль?

— Да не колет. Просто болит.

— В общем и целом картина ясна. Все у тебя в порядке, но болеть будет долго. Сейчас принесут анестезию, полечим тебя немножко. А вообще, тебе нужен полный покой и приятное женское общество. — Ваня хихикнул. — Ну, ты красавец. Иди побрейся пока. Где ты был-то? Как с фронта вернулся.

Алексей молча встал и нетвердой походкой пошел в ванную.

— Разуйся, мать твою! — не выдержал наконец Иван Давидович.

Что-то было с Братцем не в порядке. Ваня чувствовал, что случилось что-то крайне необычное и, возможно, крайне же неприятное. Насколько он знал, долгов у Братца не было, из-за женщин он никогда особенно не переживал, на улицах дрался — это случалось, — но даже бывая бит, оставался веселым и полным оптимизма, рассказывая о своих битвах с шутками-прибаутками.

Сейчас же он был просто на себя не похож. Ваня думал о том, что же могло случиться с Братцем, но в глазах его по-прежнему ничего нельзя было прочитать.

Вернулся Юраня с двумя бутылками «Пятизвездочной». Иван Давидович достал из холодильника початую банку с маринованными огурчиками, буженину, смахнул со стола в ведро надкушенные и подсыхающие кусочки копченой колбасы. Юраня поднял бутылку, поцеловал ее и наклонился над Ваниной рюмкой. Алексей протянул руку к мойке, взял стакан и поставил перед собой.

— Ну что же, будем считать, что это штрафная, — секунду помедлив, согласился Юраня и наполнил стакан наполовину.

— Доливай, — сказал Алексей без выражения.

Иван Давидович внимательно смотрел на Братца.

Юраня пожал плечами и долил стакан до краев.

В кабинете что-то с дробным грохотом упало на пол. В дверном проеме кухни появилась Катька, растрепанная, но казавшаяся совершенно свежей и трезвой.

— С добрым утром! — звонко крикнула она и пригладила рукой густые светлые волосы. — Алешенька! Любимый! Какой ты сегодня хорошенький! — продолжала она выкрикивать, заметив сидевшего со стаканом в руке Братца.

— Да уж, — согласился Иван Давидович.

Алексей залпом, не дожидаясь остальных, выпил водку до дна, закусил куском буженины, встал и подошел к Катьке.

— Катя, поедем ко мне.

— Ой, Леш, ты такой страшный. Ребята, смотрите, какие у него глаза бешеные. Ты не заболел? — Она дотронулась до его лба и хохотнула. — У тебя нездоровый вид.

— Катя, поедем ко мне, ты мне очень нужна.

— Господа, я его боюсь. Он ведь меня изнасилует, а потом съест.

— Катя, поезжай, — сказал вдруг Иван Давидович. — Видишь, плохо человеку. Помоги ему добраться.

— А выпить?

— Катя, я куплю по дороге. Деньги есть.

Иван Давидович молча разглядывал свою наполненную рюмку, вертя ее в руке.

— Ладно. Я ведь чрезвычайно человеколюбива. Лешенька, помни мою доброту.

— За здоровье молодых! — Юраня проглотил водку и хукнул в кулак, — Между первой и второй перерывчик небольшой… — Он потянулся к бутылке.

Алексей молчал всю дорогу. Такси пронеслось по Загородному, не тормозя перед мигающими желтым светофорами, обогнуло светящуюся в темноте громаду вокзала и выскочило на пустынный ночью Витебский проспект, попав сразу из центра города на странное подобие пригородного шоссе. Мимо проносились черные купы деревьев, мрачные пустые корпуса заводов, вереницы гаражей. Катька пыталась расшевелить Братца, просила то сигарету, то зажигалку, заговаривала о репетициях и предложениях из разных театров, половина из которых была ею придумана только что, а вторая половина в прошлом, но Алексей, отвернувшись от нее, смотрел в окно. На углу Славы и Будапештской он попросил остановить машину и вышел к ларькам. Вернулся быстро, и через пять минут такси плавно подъехало к длинному девятиэтажному дому.

Они молча поднялись в лифте на пятый этаж, вошли в пустую темную квартиру — после смерти матери Алексея два года назад его отец сменил работу, устроился в какую-то коммерческую структуру и стал зарабатывать больше, но дома бывать почти перестал. Звонил иногда — то из Москвы, то из Ханты-Мансийска или Владивостока, приезжал неожиданно, звал Алексея в ресторан, оставлял ему денег и снова исчезал на недели, а то и на месяцы.

— Пойдем в комнату, — сказал Алексей.

Включив большой свет, он рухнул на диван, бросив у журнального столика пакет с дарами ночных ларьков.

— Ой, выключи, темнота — друг молодежи, — пропела Катька и погасила люстру, оставив гореть торшер с одной лампочкой.

— Кать, достань там все…

Она полезла в пакет и стала выгружать на стол литрового «Смирноффа», четыре жестянки пива, два пакета апельсинового сока и несколько целлофановых упаковок соленых орешков.

— Плавленый сырок эпохи перестройки, — сказала Катька, разрывая упаковку. — Леш, — спросила она, вдруг изменив тон. — Леш, что случилось? Что-то не так у тебя?

— Рюмки достань, пожалуйста.

Разлив водку, он поднял рюмку.

— За тебя, Катя.

— Спасибо.

Он поставил пустую рюмку на стол и стал медленно открывать пакет с соком.

— Скорее, скорее, — замахала Катька руками перед открытым ртом.

Справившись с соком, он разлил по второй.

— За тебя, Кать.

— Леш, за меня мы уже пили. Давай за тебя.

— Тогда — за нас.

— Ой-ей-ей… — Она улыбнулась. — Мы что, в загс завтра идем?

— Выпей.

Он достал пачку «Мальборо» и щелкнул зажигалкой.

— Чего это гуляешь сегодня? Денег заработал?

— Ага, заработал. Кать, знаешь, я хочу тебе сказать — возможно, нам придется скоро расстаться.

— В каком смысле?

— Я могу уехать. Надолго.