Трофейщик

«Как в тире», — подумал Алексей. Вдруг пришло равнодушие. Захотелось лечь и заснуть часов на десять. Он нехотя сел, взял автомат наизготовку и выпустил короткую очередь в лысого. Нажимая на курок, он отвернулся, а после прогремевших выстрелов даже не посмотрел вперед. Отбросил автомат в сторону и упал лицом в ладони.

Алексей открыл глаза и посмотрел на часы. После всего — он старался не формулировать случившееся, не давать этому названия, запереть все последние события в черный ящик и спрятать в самый дальний уголок памяти — после всего прошло двадцать минут. «Анализ потом. Все потом. Сейчас надо выбираться отсюда». Он повернулся на спину, встал на четвереньки и огляделся по сторонам.

Перед ним лежала небольшая балочка, по склонам поросшая редким ельником, за которым начиналась густая и непролазная путаница высоких деревьев, переплетенная по низу разросшимся кустарником, пройти через который можно было, лишь предварительно разведав и запомнив небольшие прогалины.

Алексей посмотрел на два лежащих рядом тела. Лица пятнистого он старался не замечать, лысый лежал на животе, подвернув под себя правую руку с ножом. Следов от путь не было видно — по крайней мере, на спине. Обрез пятнистого валялся рядом с Лешкиной амуницией.

«Анализ потом. Все потом. Марш-бросок, солдат!» — приказал он себе и поднялся на ноги. Медленно и аккуратно, стараясь ничего не пропустить, он собрал свои вещи — лопатку, планшет с картами и компасом, аптечку, — нашел в траве окурок и спрятал его в карман штанов, развинтил и засунул в чехол щуп, закинул его за спину вместе с автоматом. Окинув взглядом в последний раз поле боя, он повернулся, глубоко вдохнул и побежал по балке. Лицо выламывало изнутри, словно в черепе накачивали хороший волейбольный мяч, кровь продолжала сочиться со лба и изо рта, стекая под гимнастерку вместе с потом. Иногда он переходил на шаг, потом снова бежал по знакомому маршруту…

Лысый, шатаясь, поднялся на ноги. В глазах зеленело, мелькали красные точки, шелест деревьев и поскрипывание мелких сучков под ногами звучали страшно отчетливо и отдельно друг от друга. Земля и лес качались и выглядели совершенно нереально, как на экране кинотеатра. Он повернул голову и увидел, как вдалеке раздвинулись кусты и из них показалась огромная фигура в спортивном костюме.

— Железный, сюда, — прохрипел лысый и сел на траву.

Тот, кого называли Железным, быстро подбежал к лысому, присел на корточки, озираясь по сторонам, потом быстро спросил:

— Кто?

— Не знаю, потом. Помоги.

Здоровяк начал расстегивать заляпанную травяной зеленью и порванную на плече потемневшую куртку лысого, но тот остановил его:

— Не лезь. Пошли к машине. Возьми ствол.

Железный осторожно взял его под мышки, легко поставил на ноги и, придерживая одной рукой, повел вверх по склону.

Алексей рухнул на землю рядом с гранитной скалой, грязно-серой от времени, но в некоторых местах просвечивающей яркими жилками породы. «Не думать ни о чем, сейчас только уходить. Быстро и спокойно». Он расстегнул аптечку, достал маленькое круглое зеркальце и поднес его к лицу. Куском ваты вытер со лба и щек грязь, смешанную с кровью. Челюсть распухла и посинела, но это было не слишком заметно под суточной щетиной. В основном в глаза бросался неприятного вида багрово-синий рог, выросший чуть выше переносицы и своим основанием захвативший брови, теперь удивленно поднятые. Шок проходил, и с каждой минутой боль становилась ощутимей.

Сняв с пояса фляжку и сделав несколько глотков, он плеснул разводы воды на лицо, смыл разводы грязи и быстро обработал ссадины перекисью. Потом, аккуратно закрыв аптечку и положив ее рядом в собой, привстал и, запустив пальцы глубоко в землю, снял квадрат дерна прямо у основания камня. Под дерном находился кусок доски, уходившей под скалу. Алексей лопаткой подцепил его край, приподнял и подсунул под доску толстый сук.

Засунув руку почти по локоть в образовавшееся отверстие, он вытащил полиэтиленовый мешок с одеждой. Быстро разобрал автомат и вместе со щупом аккуратно запаковал его в тряпки и пленку. Потом снял сапоги, портянки, галифе, ватник и гимнастерку, оделся в свою обычную одежду — джинсы, теплый свитер, спортивную защитного цвета куртку, крепкие кожаные ботинки. На голову надел кепку с длинным козырьком. «Почти как у него…», — вздрогнув, подумал Алексей, натянув козырек пониже, чтобы хоть как-то прикрыть разбитый лоб.

«Уже могли начать искать. Автомат слышен далеко. На станцию в любом случае нельзя. Только на шоссе». Алексей посмотрел в последний раз на два свертка — с оружием и с одеждой, в который он сунул также флягу, аптечку, куда хотел было пихнуть и планшет, но потом решил взять его с собой — была не была… Уложив свертки в яму, он вытащил сук, и доска с тупым хлопком легла на прежнее место. Прикрыв ее дерном, он потоптался на нем, постоял на месте, оглядываясь, и двинулся к шоссе. Голова кружилась и разламывалась, его подташнивало, он шел, уже не обращая внимания на надвигающиеся сумерки, на треск сучьев под ногами, на ветки, хлеставшие его по лицу. До шоссе оставалось еще километра три…

II

Ваня Ревич работал врачом скорой помощи и при случае подрабатывал на дому — за два сеанса прерывал нежелательную в силу разных причин беременность методом массажа. Деньги у него водились, он был молод, толст в тех пределах, чтобы еще нравиться женщинам, жил на Стремянной в отдельной трехкомнатной квартире один — жена ушла год назад, не выдержав темпа Ваниной жизни. Ваня купил ей квартиру и, кажется, ничуть не расстроился потерей десяти тысяч долларов и любимой женщины и продолжал жить в свое удовольствие. Каким образом он зарабатывал суммы, для его друзей просто фантастические — даже учитывая подпольные аборты, это были слишком большие деньги, — не знал никто, а в темных веселых еврейских глазах Ивана Давидовича Ревича нельзя было прочитать ничего, кроме душевной теплоты и неизменной приветливости.

— Никогда никому не говори, что ты не любишь оперу, — говорил Ваня своему другу художнику-примитивисту Юране. — Это признак дурного воспитания и неразвитого вкуса. — Ваня раскраснелся, черные волосы растрепались и прилипли к потному лбу, он ронял на стол пепел с забытой в руке сигареты и задевал манжетами рубашки за тонкие хрустальные рюмки, едва не сбрасывая их на пол.

— А почему я должен лицемерить? Я считаю, что это совершенно мертвое искусство. Как и балет, кстати. — Юраня взял со стола пустую жестяную баночку «черной смерти» и потряс ее, поднеся к уху. — Вань, давай чирик.

— Секундочку! — Иван Давидович проворно вскочил с табуретки и деловитой походкой покинул кухню.

Войдя в комнату, служившую ему кабинетом, и включив настольную лампу, он увидел лежащих на кожаном офисном, купленном по случаю у одной закрывшейся конторы диване Катьку и своего старого приятеля музыканта Гену. У музыканта Гены сегодня был день рождения, и он всю ночь обходил своих друзей с пакетами, полными водки и еды, всем наливая, со всеми выпивая и закусывая, и, дойдя наконец до квартиры Ивана Давидовича, дальше двигаться уже не смог. Сейчас он пытался стащить юбку с лежащей спиной к нему Катьки, которая не подавала признаков жизни. Гена тоже владел своим телом с большим трудом и никак не мог справиться с поставленной задачей.

— Прошу прощения, господа, — пробормотал Иван Давидович, выдвинув ящик письменного стола, достал из маленькой картонной коробочки («для мелочи») десятитысячную бумажку, секунду подумал и добавил к ней еще две, закрыл ящик и вышел из комнаты, оставив свет включенным.

— Юраня, вот тебе тридцатник, возьми только чего-нибудь приличного и нормальных сигарет. Вообще, я, как врач, тебе советую — не пей баночную водку. Одному Богу известно, что там внутри.

Юраня пожал плечами, взял деньги и вышел в прихожую.

— Я быстренько, — сказал он, надевая ботинки.