Страница 47 из 49
Светильник в его комнате не горел. Я негромко позвал стратега, но ответа не дождался, из мрака исходил экзотический горький запах.
Я тихо переступил порог, строя неясные предположения насчёт этого аромата, и позвал вполголоса еще раз. Ответом был бессмысленный животный звук. И все вместе — звук, запах и мрак — разом соединились, и стал ужас.
Меня зазнобило в душной римской тьме… и я помню, как шепотом звал стратега, беспрерывно произнося его имя и продвигаясь во мраке навстречу слабым хлюпающим вздохам.
Я наткнулся на его руку и, тронув её, вскрикнул — скользкая, ледяная влага была на отброшенной в сторону руке.
Я выбежал вон… и помню, как безумно скакал и трясся огонёк масляной лампы, когда я вновь бежал к стратегу из своей комнаты.
Он лежал на спине. Масляный мой огонёк светил золотисто, скрашивая и жалея истинный, страшный цвет его лица… Веки были опущены и бумажно тонки, лиловатые разводы на скулах словно стекали по ним — и его рука словно терялась в стороне…
Чума?!
Помню, он стал удаляться, отплывать от меня.
«Стой! — приказал я себе. — Такой чумы не бывает!»
Я подошел и, присмотревшись к нему, сначала догадался, что он уже не дышит, а потом вспомнил про горьковатый запах.
«Зачем?» — спросил я Демарата.
«Глупый вопрос», — услышал я себе голос, похожий на мысленный голос атланта Сигурда-Омега.
На столике был оставлен пузырёк мутно-голубого стекла. Я встряхнул его, внутри хлюпнуло.
«Выбрось, — услышал я в себе. — Не для тебя».
«Я думал, ты хочешь оставить мне лёгкий путь», — сказал я ему.
«Ты плохо обо мне думаешь, никеец… и всегда плохо думал».
В горле застрял комок.
«Прости…» — Я накрыл ему лицо его любимым солдатским плащом.
Я вышел на улицу и в голос позвал стражников.
Появился римлянин, и я объяснил ему, что требуется префект — и незамедлительно.
Римлянин отступил во тьму, а спустя четверть часа угол улицы осветился, и выплыли четыре факела, отделяя от тьмы аморфную фигуру префекта.
Он не стал задавать вопросов, и я молча провёл его в дом. В комнате стратега на бронзовой треноге горел мой светильник — глиняная черепашка.
— Он отравился. Час назад, — сказал я префекту.
Префект потянул носом и широко осмотрелся, стараясь как бы не замечать меня, потом очень неторопливо приблизился к ложу стратега, издали приподнял край плаща и отступил вбок, пропуская свет.
— Похоже на то, — покивал он головой и мелко шагнул на прежнее место. — Очень плохо. Я бы сказал, хуже некуда.
— Я готов поехать в Равенну, — пожалел я и его.
— Что Равенна… — скривился префект.
— Аттила? — уточнил я.
Префект вздохнул в сторонку.
— Аттила поверит тому, что я скажу, — очень кстати похвалился я своими полномочиями.
Префект посмотрел на меня с интересом.
— Что ты хочешь, посланник? — спросил он.
— Только две просьбы. Первая: похороните его в Риме.
— Имя? Напомни…
— Демарат. Мастер Этолийского Щита. Так и напишите. И довольно…
— Имя отца?
— Антиной.
— Какова вторая просьба?
— Удалить всех соглядатаев. На две ночи.
Префект ждал, и я решил не таиться.
— Вот шкатулка, — показал я ему. — В ней всего двадцать золотых монет. Она должна попасть в руки человеку, который будет жить в Риме через пятнадцать столетий.
Патрицианские морщины на любу префекта густо прорезались.
— Этот город будет еще стоять?! Через пятнадцать веков?!
— Рим будет стоять, — с месмерической властью гарантировал я. — Даю слово…
Префект отвёл взгляд, на что-то посмотрел, потом — еще на что-то и осторожно улыбнулся.
— Твой акцент, посланник, и черты твоего лица заставляют поверить в любое чудо… Но как?
— Чудес не будет. Я хочу замуровать шкатулку в стене Колизея. Колизей будет стоять через пятнадцать веков… Пусть и пустой. Без гладиаторских боёв.
Префект неопределенно кивнул и подумал.
— …Таким образом, убрать охрану? И вынести тело? Прямо сейчас?
В ответ на второй вопрос я покачал головой, проводил его до ворот и вернулся. Гунны, лишь ворота закрылись, вновь улеглись вокруг багровых углей.
Я еще раз заглянул к Демарату, вдруг, на миг, понадеявшись, что он пошутил… Потом я еще посидел четверть часа в своей комнате. В полной тишине. Затаив дыхание. Но Демарат молчал.
Однажды мне показалось, что по внутреннему дворику пронёсся ветер. Я встал и снова пошел к нему. Ночь во дворе стояла все так же душна и неподвижна.
Ниса сидела рядом со стратегом, на ложе, замерев взглядом на очертаниях головы под плащом.
«Она не пропадёт…» — словно услышал я.
На столике мутно мерцал зловещий пузырёк.
«Спрятать от греха…» Я подкрался к столу, но Ниса услышала мой манёвр.
Она посмотрела на меня, лицо ее было пустым.
— Ты убил его… — Лёгкий ее выдох коснулся моего лица.
— Прости… — тотчас, второпях, обескуражено ответил я, еще не осознав смысла трех слов.
— Ты убил его! — повторила она звонко.
Меня проняло. Я как-то весь вмёрз в душный, горьковатый воздух.
— Ниса…
Она положила красивую обнаженную руку на серый плащ и смяла, стянула его пальцами на груди Демарата.
— Ты убил его! — пронзительно крикнула Ниса.
Плащ сорвался с покойника и комом попал мне в лицо.
Я подхватил его — и тут же получил крепкий удар в скулу, другой — в губы. У Нисы были тяжелые, сильные руки.
Я пытался схватить ее за руки, плащ трещал.
— Ниса!
Свет метнулся — был еще удар по голове, не рукой, а чем-то твёрдым — и я сорвался в бездну.
Потом, когда-то, я очнулся. Глухая боль распирала череп. Я с трудом разомкнул веки. Матовый шар света висел на треноге, лиловый туман плыл по комнате. Демарат был вновь прикрыт плащом, и, увидев его руку, я обругал себя последними словами: я не позаботился о его руке. Так она, в стороне, криво и закоченела. Закоченела раньше, чем вернулась Ниса… Если бы не это…
Нисы не было. Не было и пузырька на столе.
«Все плохо, — согнулся я. — Хуже некуда.
Я встал на колени перед Демаратом.
— Я всех убил, Демарат! — возопил я к нему. — И вот видишь, сам не могу подохнуть. Мне нельзя так…
Ответа не было. Казалось, что Демарат молча улыбается под плащом.
Я потрогал свою голову — на лбу горела целая гора. Я выполз вон и сбросил себя в тёплый после душного дня, тёмный водоём. Утопиться в жидком звёздном крошеве — нет! Нелепость!
Надо было заняться делом. Люди префекта были наготове. Ждали. Тело стратега вынесли по всем правилам, с первыми почестями…
Тогда я вернулся в свой угол, лёг в темноте и забылся.
…Тяжелое жаркое тело теснило меня. Я отстранялся прочь и слышал, что стону…
Ниса, тяжелая и жаркая, теснила меня и обвивала сильными руками, я задыхался, мне не оставалось никакого пространства.
— Прости… прости… это не ты… — шептала она и наваливалась всё тяжелей и жарче. — Мы одни… никого… совсем никого… никого больше… возьми меня, а то я умру… мне страшно.
Из последних сил я высвободил из-под неё руку, думая отстранить… Ниса была нага и нестерпимо горяча.
— Нет! Нет! Я не хочу умирать… забери меня отсюда…
…Я очнулся вновь — когда, не знаю — в необыкновенной, лихорадочной лёгкости. Стены бледнели. Близился рассвет. Ниса спала рядом, но спала как бы одна, положив голову на сгиб локтя. Я осторожно перебрался через нее на пол, накинул на нее тонкую патрицианскую простынку.
«Другой ночи в Риме может больше не быть», — предупредил я себя, нашёл свой кинжал, хватился шкатулки, но она оказалась на месте.
Гунны храпели посреди Рима, вокруг чёрного кострища. Вот было оно — дурное предзнаменование для Вечного Города.
Я вышел на улицу, огляделся и решил поверить префекту. Что еще оставалось?
До Колизея, и впрямь, было рукой подать.
Я побоялся прятать шкатулку на уровне роста и нашёл подходящее местечко в стене — приличную щель — ярусом выше.