Цареградский оборотень

-- Отец, теперь ты ответь мне! Где Уврат?

-- Он тоже вольный! -- бросил отец через левое плечо слова, которые были ему уже не нужны.-- И своей дорогой замежной хочет хвалиться, как ты. Одна беда -- без мудрости, какую ты уж обрел, да вторая беда -- что без власти, какую ты еще обретешь по моему слову. А слово мое крепко... В бродниках ныне брат твой. Храбрый, говорят!

-- А где брат мой Коломир? -- крикнул Стимар вдогонку отцу и громче, и злее.-- Знаю, он уходил с тобою на Поле! Почему нет его здесь?

Конь князя-воеводы уже спустился вниз, переступая через бревна и мертвые тела и унося князя с большого Переславского холма. Хорог уезжал, не доставая из ножен меч.

--  Коломир спрашивал о тебе раньше, чем ты о нем! -- дотянулись до вершины холма дальние слова князя-воеводы.-- Потому и остался раньше -- взять виру за тебя. У Лучиновых он меды пьет, пока досыта не напьется.

Ярость проснулась в Стимаре и поднялась в рост. Ярость, похожая на шерсть волка, вздыбившуюся на морозе. Такую ярость княжич Туров не ведал в себе раньше, даже когда дрался во дворце с сыном варяжского ярла, служившего василевсу. В драке нурманский отпрыск злил Стимара, как никто другой из дворцовых малых, потому что был очень силен, протяжно сопел, его пальцы цеплялись, как железные крючки, а изо рта всегда воняло рыбными потрохами. Но та ярость казалась теперь только мягким подшерстком.

Княжич кликнул северского воина, конь которого уже лениво брел вдоль склона холма. Тот подъехал, вытирая об колено остывающий меч.

-- Слезай! -- рявкнул на него Стимар, хватая коня под уздцы.

Воин выпучил глаза.

-- Слезай, смерд! -- зарычала в Стимаре его ярость.-- Здесь я -- князь!

Воин живо спрыгнул на землю.

-- Меч! Меч отдай! -- властно протянул к нему княжич свободную руку.

Северец попятился на закат.

-- Меч! Мой отец, князь-воевода, велел! -- соврал княжич по-ромейски.-- Отдай, говорю!

У воина дрогнули колени, и он, взяв меч за клинок левой рукой, протянул его рукояткой вперед. Он едва успел разжать и спасти пальцы.

Стимар схватил меч за теплую рукоятку, вскочил на коня и пустил прямиком вниз, на лесную дорогу, по которой его везли вятичи в свой разоренный по неразумию кремник.

Князь-воевода Хорог двинулся к той же дороге немногим раньше сына -- только со стороны, неторопливо собирая за собою вдоволь погулявшую у вятичей дружину. Готы, одетые в свои темные кожи и потому уже едва различимые под гаснущей краснотой зари, тоже стали сбиваться в свою отдельную стаю.

Стимар мчался к лесу мимо них, своих и чужих, и князь-воевода придержал коня и дружину, пропуская сына на дорогу.

Он ничего не сказал вслед сыну, даже не усмехнулся, как бывало, свистнув ветром в бороде.

Стимар разогнал коня во весь опор. Он хотел достичь Лучинова града  намного раньше отца, если князь вдруг опомнится и погонит его след. Он хотел скопить по дороге столько времени, чтобы его хватило на встречу с братом -- на узнавание в ночи, на приветствие, на объятия... или на схватку.

Стимар скакал к лесу так стремительно, что зацепил с собой, как паутину, и всю оставшуюся зарю. Только в лесу заря сразу порвалась на лоскутки и, повиснув кое-где на кустах и ветках древьев, осталась позади.

Впереди, по дороге, словно молчаливой царской стражей во дворце василевса, стояла тьма.

“День кончился!”-- с облегчением думал Стимар, пригибая голову к самой гриве, чтобы не потерять ее, угодив гортанью на ветку.

Вместе с тем, вторым, пришедшим с ним из Царьграда, он стал ждать, что ярость наконец уймется, уляжется как шерсть, но ярость не унималась.

“Чья это шерсть?”-- уже с тревогой спросил тот, второй, но сквозь стук копыт и своего сердца Стимар не расслышал вопроса.

Кто-то отскакивал с дороги в кусты, кто-то с испугу ломал ветви -- зверь или иной, оставшийся в живых и пуще мыши опасливый вятич. А впереди постепенно усиливался и расходился от дороги в обе стороны такой густой треск, словно княжич невольно догонял в панике убегавшую со своей земли несметную орду плодовитых вятичей.

Приподняв голову, Стимар пригляделся: далеко, среди деревьев, мерцали головни, как будто в ночном жилище он приближался к догоравшей печке.

Но когда княжич наконец покинул оцепеневший лес, насквозь пронизанный его яростью, то увидел он, что печка вовсе не догорала, а, напротив, была во всю мощь растоплена.

На земле радимичей стоял жаркий свет самого худого дня, что всегда начинается посреди ночи. Горел град Лучинов. Раздольно, размашисто полыхали княжьи хоромы. Трещали и крутились огромными, поднебесными снопами уцелевшие после Броги вежи радимичей. Петушиным хороводом приплясывало пламя по пряслам стен и по зубьям тына. Разливалось огненное половодье кругом, все шире -- по амбарам и овинам. Звезды от высокого жара смешались и теперь носились роем по небесам.

Внезапно конь под княжичем встал, будто уперся в стену, захрапел и задрожал всем телом.

Угольная тень всадника возникла против огня, метнулась навстречу Стимару, стрельнула искра по лезвию чужого меча.

Княжич отбил удар. Тень исчезла, нырнув с огня во тьму.

-- Шустрый пес! -- донесся сбоку родной северский голос.

Княжич едва успел поворотить уставшего коня и откинуть в сторону еще один крепкий удар, метивший уже не в темя, а в ухо.

-- Северский я! -- злобно крикнул он, брызнув слюной в огонь.-- Не маши попусту!

Нападавший двинулся по кругу и так выступил на свет человеком, а не черной тенью. Конь его тоже оказался не слишком поворотлив -- по обе стороны седла висело добро, добытое у радимичей. Два холщовых мешка и еще два снопа куньих шкур.

-- Хоть не шамкаешь, как радимич,-- едва расслышал Стимар его голос сквозь гул и треск пламени,-- а все не наш. Откуда такой?

-- Князь-воевода Хорог -- отец мой,-- назвался Стимар.-- Послал к брату моему, Коломиру.

-- Княжич?! -- обомлел воин, искры посыпались у него из глаз, хоть и не ударился он головой обо что твердое.-- Из Царьграда?!

-- Из Царьграда! -- подтвердил Стимар, а первое поправил: -- Отец князем назвал! Где брат мой, Коломир?

-- Там он! -- указал воин, будто через гору, через пламя, затопившее амбары под кремником.-- Поледнюю виру с Лучиновых берет. Ему князь-воевода велел. Коли не веление отца, так он сам бы тебя нашел, княжич, а не ты его.

-- Не княжич, а князь! -- строго поправил Стимар.

Воин отступил еще на один шаг своего коня, пригляделся, щурясь от пламени.

-- Будь по-твоему, князь,-- с сомнением кивнул он.

-- Веди меня к брату! Живо! -- велел Стимар.

Одна холодная, как звезда, искра блеснула в левом глазу воина.

-- Езжай вперед... князь! -- сказал он.-- Покажу дорогу.

Больше той ярости, что Стимар уже нес в себе, в нем не поместилось -- не задели, не озлили его слова воина.

-- Показывай! -- велел он.-- Только держись сзади подальше от моей тени. Куда ехать?

-- Если по короткой дороге, то прямо через огонь,-- донесся уже за плечами Стимара насмешливый голос.-- Если не труд тебе... князь, так и сам напрямик доедешь-согреешься. А в объезд -- тогда держись сперва на закат.

Стимар тронул коня вдоль леса, мимо тех строений, что уже не пылали, а стелились синеватой поземкой по головням. Жар, однако, не спадал и с той стороны, глубоко пропитывая лес.

Лес еще не горел, но выступавшие из него толстые ветви уже обуглились и чадили. В чаще огонь моросил тлевшими на лету листьями.

За овинами, принеся последние плоды, погибал яблоневый сад. Когда кремник занялся, поздние яблоки на жару дозрели, а теперь падали печеными, звонко лопаясь и брызгая плотью, обжигавшей коням бока. Стимар услышал, как провожавший его северец, поплевал на ладони и поймал одно, закряхтел, когда слюна зашипела, покидал яблоко с руки на руку, а потом попробовал на вкус.

-- Доброе, князь, яблочко! Сладкое! -- крикнул он.-- Попробуй! Поймать тебе какое потеплее?