Страница 48 из 67
Правильная баня, не ограниченная по времени, обязательно располагает к здоровому сну. Распаренный Алеша, отведавший здесь же домашнего пирога с пенной бражкой, впервые за многие месяцы определив свое состояние, как блаженство, не смог найти в себе никаких сил, чтобы переместить свое тело куда-то на сеновал, а уснул тут же на полатях, заботливо укрытый легким покрывалом. Добрая женщина подложила ему под голову набитую свежим сеном подушку и ушла в дом, сладко и томно потянувшись всем своим телом.
Именно в эту ночь Поповичу приснились чьи-то глаза. Вполне возможно, что и другие части тела, например пятка, или ноздря, тоже приснились, но он помнил только глаза. Эти очи были страшные и от того, что казались нечеловеческими, могли принадлежать только человеку. Только люди способны придавать своим зеницам подобное дикое выражение. Глаза ничего не говорили, но от этого не делалось легче. По жизни очень неприятно, если кто пялится на тебя, не моргая, пусть даже и несознательно. Сразу хочется дать по голове, ну, или сказать какую-нибудь гадость. "А у вас косоглазие", — например.
Алеша не мог проснуться — усталость и расслабление всего организма взяла свое, а теплого и мягкого тела доброй женщины, чтобы лягнула под коленку, уже не было. Она не привыкла проводить ночи напролет в банной чистоте, дома все-таки кровать с периной. Попович метался, потел и поскуливал, но продолжал упорно "отдыхать". Милостью Божьей это продолжалось недолго, даже полночи не прошло.
Поутру голова была ясной, пасмурными были только воспоминания о сне. Алеша хотел об этом поразмышлять, но тут в баню пришла добрая женщина с кислым молоком, кашей и хлебом. Пришлось наскоро решить, что дурной сон — последствие легкого угара, а потом и вовсе выбросить его из головы, потому как зачем же портить себе утро, которое может начаться с полнейшей радости, а закончиться прекрасным завтраком?
Попович продолжил свой путь, хотя предательская мысль "задержаться" возникала после каждого нечаянного прикосновения к гостеприимной хозяйке. Однако именно она первая произнесла слова прощания. Алеша растрогался еще больше и пошел дальше, чтобы следующую ночь провести в развилке старого вяза, всякий раз напоминая себе при просыпании, что он — не сыч и, стало быть, летать не может. Именно это обстоятельство послужило прекрасным барьером между ним и чужими безумными глазами. Они даже испугать, как следует, не успели.
Добрый старец оказался не очень добрым, да и не старцем вовсе. Наверно, его ввела в заблуждение великанская риза, до сих пор упорно не меняемая Алешей: как-то не получалось пока разжиться приличной одеждой. Поэтому он был немногословен и несколько напряжен. Чудотворец все-таки предложил слегка помочь ему, тем самым сгладив неловкость, будто прочитал мысли Поповича. А тот — рад стараться: начал таскать валуны и булыжники для устройства неведомой купальни с таким азартом, что из зарубцевавшейся, было, глубокой царапины на плече потекла кровь.
Простой лист подорожника совершил чудо: рана вновь затянулась. Ну, такие вещи и без всякого волшебства случаются. Тем не менее "старец" предложил отужинать, строго предупредив при этом, что у него никаких разносолов нет, еда скромная, но полезная. "Рыбу жарим, рыбу парим, рыбу так, сыру…" — подбирая слова, подумалось Алеше, — "потребляем".
Изловленная в озере рыба образовалась на столе в самом разнообразном исполнении. Похвальная скромность! Попович такую еду любил, о ней он иногда мечтал.
— И чего ж ты ко мне пришел? — неожиданно задал вопрос "старец".
— Так я… — попытался сказать Алеша.
— Понимаю, понимаю, — оборвал его хозяин. Говорил он преимущественно на весьегонском языке, поэтому всегда приходилось вслушиваться в его слова. Впрочем, как и прочие вепсы, к пространным речам "старец" был не склонен.
От заходящего солнца поверхность озера горела, как в огне, кое-где плескалась пока еще непойманная рыба, вода, сохранившая воспоминание о совсем недавно сошедшем льде, была стылой, и от этого, наверно, казалось хрустально чистой.
Пока хозяин предавался уединению и мыслям о вечном, Алеша бродил по берегу, временами опуская в воду обе ладони. Какую цель он этим омовением пытался достичь — не смог бы, пожалуй, объяснить. Видимо, стремление прикоснуться к красоте и бесконечности.
На ночь ему была выделена непонятного назначения хибарка с выложенным внутри маленьким очагом. На статус гостевого дома она не тянула. Скорее всего, раньше она служила временным пристанищем для решившего поотшельничать человека. Теперь-то добротный пятистенок, небольшой, правда, но для одного человека вполне пригодный, чтобы жить в нем зимой, позволил перебраться в более комфортные условия. Думается о Боге лучше всего в труде, а лучший труд — это созидание. В том числе и строительство.
Алеша завалился спать, укутавшись в заботливо предоставленное ему одеяло из шкур, отбросил все мысли, типа "а дальше — что?" и с чистой совестью отбыл в страну дрем.
Поговорка "Утро вечера мудренее" в его случае сработала без всяких осечек. Посреди ночи две руки "старца", державшиеся за его плечи, на несколько мгновений выдернули его прочь от гнетущего ужасного взгляда, потом сухая и холодная ладонь на лбу отправила его обратно в сон, в котором уже ничего не было, только горящая под лучами заходящего солнца вода.
— Уходить тебе, паря, надо, — сказал утром "чудотворец".
Попович согласно кивнул: действительно, надо идти к людям. Только так можно избавиться от дурного кошмара, прилепившегося к нему неизвестно почему. Общаясь с ними, разделяя их собственные страхи, поощряя, или наоборот — отвергая их поступки, можно побороть свою напасть, притупить ее другими эмоциями. Хотя к людям-то идти не очень хочется: слабы они, паразиты.
— Не все случается по человеческому хотению, — сказал, словно прочитав мысли, хозяин. — Одиночество тоже надо заслужить. Его надо выстрадать и понять. Тогда и оно тебя поймет — полная гармония.
Он окинул рукой необъятные просторы вокруг.
— У тебя в голове что-то страшное, мне непонятное. Будешь один — оно тебя сожрет. Конечно, я тебе могу помочь, но для этого придется снять твою юную голову с плеч. Боюсь, что в таком случае жить дальше тебе сделается несколько затруднительно.
Алеша усмехнулся.
— Ливония гибнет, — продолжал "старец". — Слэйвины ее уничтожат, они ж ничем не ограничены, кроме инстинкта выживания. Потом и самих слэйвинов поглотят черные люди, у которых уже будет два инстинкта: выживания и уничтожения слэйвинов. Но сгинут и они, потому как только созидая можно жить на этой планете. Они созидать не умеют и не захотят научиться. Вот и все.
— Вот и все? — переспросил Попович.
— А что ты хочешь? Подмена Бога самозванцем никакого другого развития событий не предполагает. Только гибель. Лишь я выживу.
— Почему это ты? — недоверчиво покосился на него Алеша.
— Да потому что сижу тут с тобой, дураком, и беседую о конце света.
Попович фыркнул и пожал плечами в полнейшем недоумении.
— Знаешь, Иуда Искариот был самым великим мучеником своего времени, — вдруг, сказал "чудотворец". — Он показал, что система насилия нежизнеспособна. Она продажна, причем очень дешево — тридцать сребреников. Она не способна управлять, потому как признает одно лишь средство управления — смерть. Она лжива — ибо не может ответить на самые простые вопросы, предлагая пустые нравоучения. И она не имеет будущего. Иуда просил прощения своим "предательским" поцелуем Учителя. Он очистился, будучи удавленным на осине, все равно, что на серебре. И только он помог занять сыну Божьему уготованное ему место во всем сущем.
7. Чудотворец Александр.
Алеша решил, что ничего с ним не случится страшного, если действительно дойдет до Обжи. Может, на то она и Пижи, что внесет какую-то ясность с его навязчивым ночным кошмаром. Глядишь, одеждой удастся разжиться, не век же ходить в таком балахоне.