Охвен. Аунуксиста

Когда ладью надежно привязали, бросили сходни, народ возликовал пуще прежнего. Карел попытался подняться со своих носилок, но не смог даже сесть.

— Куда героя? — спросил Ивальд у вождя.

Прежде, чем тот ответил, Охвен сказал сам:

— В мой дом.

Его пронесли сквозь радостную толпу на носилках, и он опять ощутил тот стыд, как когда-то в Дании, где его волокли на поводке и в ошейнике. Следом, как пугливая лань, шла, закутанная в платок, чужеземная красавица. Охвен слышал шепот в толпе, но только бессильно закрывал глаза.

Как ни странно, его маленький домишко стоял на прежнем месте, даже в очаге горел огонь. Все было так, будто Охвен покинул его сегодня утром. Рядом с открытой дверью стоял, пряча улыбку в трусах (простите, конечно же — в усах), Бьорн с сыном.

— Добро пожаловать! — сказал он, когда носилки опустили на землю. — С возвращением!

— Спасибо! — проговорил Охвен и отвернулся.

Внезапно прибежал взмыленный племянник. Тот, что когда-то изображал рыбу, пойманную сетью Охвена.

— Я хотел извиниться за прошлое, — проговорил он и протянул руку.

Карел хотел ответить на рукопожатие, но только слабо шевельнул кистью. Парень сам стиснул его ладонь и осторожно потряс.

— Я тут узнал, что ты — настоящий герой. Защитил раненного Торна и убил сорок человек. Для меня честь быть рядом с таким воином! — пылая глазами, воскликнул он.

Но Охвен не ответил. К этому времени он уже крепко спал. Вообще, теперь карел очень много времени проводил во сне. Впрочем, эта спячка совсем не угнетала — наоборот, позволяла забыться от своей беспомощности.

Первый раз поднялся он со своего ложа только, когда лето перевалило за середину. До этого времени по утрам его выносили кузнец с племянником под устроенный ими рядом с избушкой навес. Когда начинало смеркаться, они же заносили раненного обратно. Девушка продолжала ухаживать за беспомощным воином. Она постепенно обучалась языку, но предпочитала молчать. Странно, они проводили время вместе, но Охвен обращался к ней только на норманнском, словно позабыв свой родной, карельский. Чужестранка вела все дела по хозяйству, заготавливала дрова, умело протапливала дом, готовила и стирала.

Сразу после возвращения, потратив всего несколько дней на радостное пьянство и похмелье, прибежал Рогатый. Он бесцеремонно разбудил Охвена и вручил ему в кожаном мешке его долю от похода.

— А дудочка моя где? — равнодушно приняв богатство, спросил карел.

— Да пес его знает, может, затоптали тогда в суматохе, — ответил норманн. — Да с ней только на охоту ходить. Зверя пугать, или, наоборот, приманивать. Только, думаю, что у нас в лесу такие животные не водятся, чтоб могли также кричать. Так что, прости, брат — нету.

Еще раз Рогатый забрел вместе с Густавом.

— Завтра пойдем в Морской Дом. Говорят, кто-то собирается пойти разрисованных пиктов потрепать. Торн думает присоединиться, — сказал Густав.

— Что, его жена уже требует соболиной шубы? — спросил Охвен.

— А то! — обрадовался Рогатый. — Значит, время идти в моря.

— Ты давай тут выздоравливай, чтобы зимой полностью оклемался! — наказал кормщик. — Надумаешь — подтягивайся к весне в Морской Дом. Или домой подашься?

Охвен только вздохнул и махнул рукой:

— Кому я дома буду нужен? Разве что матери и отцу. К ремеслу меня не приставят, сидеть на шее у родителей — не самое веселое занятие.

— Ну, ты так не кручинься. Чему быть — того не миновать. Придешь в Удеваллу — сделаю из тебя настоящего кормщика. Пойдешь домой — тоже не пропадешь, — сказал Густав. — Точно, Рог?

— Обязательно пропадешь, — закивал головой Рогатый. Он как раз в это время засмотрелся на изящную восточную красавицу, которая ловко рубила дрова у дома. — Как теперь хромому убежать? Навалятся скопом и убьют.

— Кто убьет? — не понял Густав.

— Датчане или пикты. Может быть скотты или саксы, — он пожал плечами. — Да хоть кто!

Охвен засмеялся. Наверно, в первый раз после того памятного пещерного боя.

— Ладно, други! — сказал он. — Бывайте здоровы! И держите глаза на затылке!

На прощанье Рогатый все-таки не выдержал:

— Ох, и красивая у тебя работница! Скоро будет у тебя собольи шубы просить!

Охвен оглянулся на девушку, с которой прожил почти месяц под одной крышей. Действительно, красавица. А он за время своей болезни никого не видел, ничего не слышал. Жизнь текла мимо.

Вечером, прислушиваясь к треску поленьев в очаге, он спросил:

— Как тебя зовут?

Девушка долго оглядывалась, будто Охвен задал свой вопрос кому-то другому, ей не видимому, потом ответила глухим басом:

— Вержина.

Карел чуть со своего ложа не упал. Он закрыл рот только после того, как увидел в открытых дверях кузнеца.

— Вержина ее зовут. Эх ты, вместе живешь, а имени не знаешь.

Охвен только сглотнул, не зная, что и сказать.

— Торн так и не приходил? Завтра они уходят.

— Нет, Бьорн, не приходил. Да и зачем я ему? — Охвен нисколько не переживал по поводу прощания с вождем. — Идут, значит, пора.

— Ладно, не мое это дело, — он чуть махнул кистью руки. — А ты вот что, паря, давай-ка на ноги вставать. Так недолго и бока себе все отлежать. Осенью мы уже к тебе приходить не будем. Давай уж сам.

Следующим утром из дома на костылях, потея и спотыкаясь, Охвен вышел самостоятельно. Нога не сгибалась, на нее больно было наступать, да что там — шевелить пальцами было больно! Но хоть как-то передвигаться получалось, а то мысль, что он полностью беспомощен, стала настолько привычной, что если бы не слова кузнеца, он бы еще долго валялся, как колода.

Вержина улыбнулась ему, когда он оказался во дворе, не дожидаясь помощи норманнов. Улыбались не только губы, но и глаза. Охвен даже засмущался и покраснел, отвел взгляд и начал сосредоточенно изучать истоптанную и куцую траву под ногами.

Бьорн с племянником появились вовремя, но, видя, что подмоги не требуется, заспешили уходить.

— Если помощь какая понадобится — позови! — наказал кузнец.

Он разговаривал с Вержиной, кивнув карелу.

— Погодите, погодите! — едва успел сказать Охвен. Он начал предлагать Бьорну деньги за заботу, но тот отказался.

— Да хоть меч мой возьмите! — воскликнул карел, не зная, как выразить свою благодарность.

Лицо племянника проявило живой интерес, загадочно заблестели глаза, отчего Охвен даже вздохнул с облегчением.

— Бери! — сказал он. — У меня еще один останется. Мне хватит.

Вержина по его просьбе вынесла из дому последний из датских клинков, что носил с собой Охвен. К слову, молодой воин им не пользовался, предпочитая тот, что достался ему от Хлодвика.

Охвен поправлялся. Нога оставалась не совсем рабочей — сгибать ее в колене не очень удавалось. Вернее, почти совсем не удавалось. Он подозревал, что с этим увечьем ему придется теперь мириться всю оставшуюся жизнь.

Лето отшумело стаями перелетных птиц, осень излилась серыми дождями, пришла зима. Вержина, такая красивая и далекая, оказалась самой родной на свете. Иногда по утрам Охвен просыпался, слыша смех любимой девушки, и ему казалось, что нет на свете человека, счастливее, чем он этим морозным зимним утром. Они вместе ходили на лыжах в лес, где Охвен снова занялся, как и год назад, нехитрым охотничьим промыслом. Южная красавица, впервые увидевшая снег только здесь, получала радость от любой прогулки по заснеженному лесу.

Прибегал Рогатый, вернувшийся вместе с Торном. Рассказал, что на островах погибло несколько человек из их прежней команды, в том числе и Ивальд, который всерьез подумывал уйти от Торна и выкупить свой дракар. В общем, у него, Рога, все было хорошо. И весной, может быть, они снова отправятся к тем далеким южным берегам, где так и осталась ненайденной та затерянная деревушка с сокровищами.

Прошло Рождество, когда Охвен, стараясь сохранять серьезность, показывал, как празднуют у него на Родине. Вержина слушала внимательно и помогала, чем могла: снег карелу за шиворот пихала, снеговики лепила и звонко смеялась. В один из таких вечеров Охвен и рассказал, что Торн снова по весне собирается идти в теплые моря.