Кайкки лоппи

— Откуда Вы знаете? — спросил Конкач, тоже переходя на русский.

— Да на стойке сказали. Вы меня пустите, или удобнее разговаривать из-за двери?

Саша Матросова оказалась высокой и не самой симпатичной женщиной, выглядевшей постарше Конкача. Она улыбалась и внимательно глядела ему в лицо. Для приличия Конкач напрягся, знал, что доверять незнакомцам можно, если ты болван, либо сумасшедший. А к этим категориям людей он себя пока еще не причислял.

Соотечественница не выглядела опасной, но, разговаривая с Конкачом, казалась немного странной. Он не мог понять, в чем это выражалось: или ее манера пристально смотреть в лицо, или какая-то абстрагированность от окружающего мира.

«Как глухая», — почему-то мелькнула у него мысль, и в это время Саша легко извлекла из сумочки пистолет с глушителем. Но выстрелить она не успела: ногой Конкач ловко саданул ей по руке, нырнул за вылетевшим пистолетом и, прежде чем его плечи коснулись коврового покрытия, дважды надавил на спусковой крючок.

Женщина дернулась и безвольной куклой завалилась под журнальный стол. Не успев пока ничему удивиться, Конкач выставил оружие и подошел к ней. Выглядела гостья достаточно мертвой, рядом с левой рукой лежала штука, смахивающая на ай-под.

Конкач наклонился, чтобы поднять ее, и в это время эта вещица, коротко завибрировав, издала такой ужасный звук, словно вонзила спицу прямо в мозг. Лопнул графин с водой, стоящий на столике, Конкач потерял сознание, не успев прижать руки к ушам. Организм отключил всю жизнедеятельность, потому что голова разлетелась на части, как арбуз, упавший на асфальт с высоты второго этажа.

Через несколько минут Саша Матросова слабо пошевелилась, вытащила из ушей специальные беруши, и встала на ноги. Кевларовый жилет принял на себя всю убойную силу пуль, рокового же выстрела в голову удалось избежать. Она подобрала пистолет и странный ай-под, несколько секунд смотрела на труп мужчины без головы, перекрестилась и ушла, бросив в пространство всего несколько слов:

— Каждому воздастся за грехи его.

Часть 4. Кайки лоппи

1

В установленное время в румпельное отделение принесли еды. На Джона внимания никто не обратил. Одним белым больше, одним — меньше, какая разница.

Стратегия восстания выработалась исходя из успешного обезвреживания всех бандитов в надстройке. Если эта часть плана терпела фиаско, то дальнейшие действия превращались просто в бойню: кто кого? Несколько решительно настроенных моряков с обрезками труб в руках, или многотысячная армия вооруженных до зубов черных нацистов. Букмекеры ставок не принимают.

Едва стемнело, в путь двинулись четверо, как и было предусмотрено: Пашка, Юра, Джон и боцман. Каждый запасся метровой длины трубой, старпом взял себе еще заостренный с одного конца маленький ломик. Изначально продумывали вариант напасть в рубку с трех сторон: снизу и с двух бортов, то есть снаружи. Но потом идею эту отклонили, как производящую много шума.

До двери на мостик дошли практически бесшумно. Первым шел, обладающий кошачьим зрением Пашка. За ним, положив руки на плечи, как средневековые слепцы, остальные. Конечно, бывший морпех тоже не видел ни зги, но он руководствовался своим чутьем. Все-таки достаточно долго бегал по этим трапам туда и обратно изо дня в день. Немного помогали слабо фосфорецирующиеся стрелки указателей направления движения по тревогам и вывески обозначения палуб.

Перед рубкой Пашка перекрестился и дал сигнал товарищам, что все, алес махен цюрюк, пришли к критической черте. Он, конечно, ничего вслух не сказал, не шоркал условленно ногами и не испортил воздух, просто пожал руку, лежащую у него на плече.

Джон по цепочке передал сигнал Юре, тот — боцману. Старпом очень осторожно открыл дверь, помня о достаточно тугой пружине. Слава богу, предупредительный красный огонек над дверью не загорелся — электричество-то кончилось, сквозняком не повеяло — кондиционер тоже не работал, словом в рубке ничего не изменилось. Разве что четверка смельчаков увидела какое-то свечение — это луна и звезды освещали сквозь стекла весь мостик.

Боцман остался в коридоре, принимая на себя заботу об осторожном закрытии двери, остальные трое замерли, готовясь к финалу. В рубке было два дивана, по одному с каждого борта. Это, наверно, было для того, чтобы штурмана во время долгих ночных морских вахт могли слоняться с борта на борт: там полежал — перешел — там полежал.

Пашка ловко и совершенно бесшумно пошел на левый борт, Джон более слышно — на правый, Юра же, производя больше всего шума, остался по центру.

На мостике отдыхала штурманская пиратская вахта, оккупировав все диваны, что были в наличие. Они настолько увлеклись сладкими бандитскими грезами, что не обратили никакого внимания на подкравшихся к ним больших белых парней. Это, конечно, было сугубо их делом, никто претензий не предъявлял. Наоборот, каждый из вторгшихся на пока пиратскую территорию постарался как можно надолго задержать отдыхающих после ратных трудов боевиков.

Пашка, например, проткнул «своего» ломиком, как бабочку булавкой, угодив острием точно в сердце. Другой рукой он совершенно напрасно зажал бандиту рот, тот даже не пискнул. Зато свое оружие обратно вытащить он уже не смог: оно прошило не только тело, но и сам диван.

А Джон ударил «своего» трубой прямо по переносице, тот тоже не сказал ни слова против, только тошнотворно хрустнул костями.

Юра же никого не обласкал своим оружием, поднятым на манер бейсбольной биты перед ударом. Он только сопел и крутился на месте. Больше в рубке никого не было.

Пока Юра и Джон привешивали себе на плечи два автомата, оставленных в наследство, Пашка вскрыл какую-то потайную штурманскую нишу, пошелестел там немного передвигаемыми папками и вытащил вполне новый фонарик китайского производства и связку ключей. Потом он скрылся под штурманским столом, где с четвертой или пятой попытки удалось фонарь включить, чтобы выявить необходимый ключ от всех замков — «генерал», как его называли на судне.

Теперь задача предстояла такая же сложная, как и проникновение в рубку. Необходимо было обойти все помещения и обезопасить себя от неожиданного появления «неучтенного» негра. В каюту мастера решили идти в самую последнюю очередь. Верховодящий всем араб должен был быть самым опасным, среди врагов. Сначала думали, вообще не трогать его, просто запереть, как следует, дверь. Но потом, посовещавшись, решили оставить его на концовку. У него обязательно должен был быть телефон, с помощью которого можно запросто вызвать хоть пол-Африки на помощь.

Заперев на все засовы двери на мостик со стороны внешнего периметра, они также осторожно вышли в коридор. Насквозь вспотевший боцман только выдохнул из себя весь воздух, принял в руки один из автоматов и сел напротив капитанской каюты. Если вдруг араб что-то почувствует или, не дай бог, услышит, вряд ли он сразу будет кричать в телефонную трубку «SOS», наверняка попробует сначала разобраться в ситуации. Боцману предложили не стесняться в случае выхода на сцену самого главного злодея.

Существовала также вероятность, что в результате зачистки пострадает сам мастер, запертый в одной из кают, но решили ею пренебречь. В конце концов, никто из негров не был замечен в ношении очков, поэтому приняли принципиальное решение: «очкариков не бить». То, что спящий человек обычно выкладывает свои окуляры на прикроватную тумбочку, как-то выпало из внимания.

В это самое время в румпельном отделении клацали зубами от страха неведения взволнованные палубные урки, а дед, сжав перед собой руки в замок, про себя молился.

«Господи, Боже мой, прости меня за такую просьбу», — думал Баас. — «Пусть у моих товарищей не возникнет ни тени нерешительности. Пусть они не думают о том, что, убивая бандитов, становятся сами такими же. Дай мне, Боже мой, взять этот грех на себя, если бы я не был так стар, я бы был с ними. Ведь это не попытка обретения справедливости, не высокомерное безразличие одних людей к другим. Это всего лишь плата для этих черных парней, которые взялись решать наши судьбы не из-за денег и не из-за идеи. Они готовы нас убивать и мучить для удовольствия, потому что мы не такие, как они. Мы — пришельцы из будущего, недоступного для них еще тысячу лет, если не больше. Раньше мы умели общаться с такими людьми, теперь, почему-то разучились. Господи, не считай, что наша жестокость — проявление слабости и трусости. Господи, прости нас!»