Кайкки лоппи

С другими курсантами, если так можно сказать, Ромуальд не встречался, какие-то строгие парни кувыркались в спортзалах, бегали, бряцая оружием, но внимания никто друг на друга не обращал. Это было даже, в некотором роде, неплохо.

За первый месяц обучения Ромуальд понял, что вся его прежняя жизнь была похожа на блуждание впотьмах: можно было миновать торчащий угол, а можно было со всего маха приложиться о него. Теория Вернадского, неевклидова геометрия и еще многое другое, о чем, как оказывается, всегда знало человечество, раскрывало глаза. Точнее, способствовало видеть в темноте. Единое информационное пространство было круче и доступней интернета, чуть измененная метрика рядом с собой способствовало эффекту «невидимости», или, как говорили в старину, «отводу глаз». С прошлым нельзя было контактировать, но его можно было знать. И это было самым важным и поистине драгоценным даром, обучению которому он отвел самое важное место в своем «учебном плане».

В самом начале лета он устроил себе первое «пробное» дело. Надо было начинать зарабатывать, оплачивая услуги странных педагогов, переходить на «рациональное» питание, не вредящее организму, обзаводиться необходимыми приспособлениями и устройствами. Словом, нужны были деньги.

Ничего более стоящего не подвернулось, как поездка с информацией в город Майами, штат Флорида. Куратор от души повеселился, если, конечно, у него была душа, узнав об этом первом заработке. Можно было организовать все гораздо ближе и доступнее, но тогда еще Ромуальд этого не видел. Ему даже сначала не поверили, устроив подобие допроса.

— На какой машине к тебе подъехал «бандит»? — спросил маленький неприметный мужичок, специалист по человеческим нравам и привычкам. В другом месте его бы назвали «психологом».

— На Кадиллаке, — ответил Ромуальд.

— Номерной знак какой у машины был, когда она подъезжала к тебе?

Ромуальд задумался, вспоминая, пытаясь себе представить заново ту картинку.

— Никакого, — сказал он.

— А когда она от тебя отъехала, тоже без номера?

— Да нет, что-то было. Два помидора, вроде, нарисованных на знаке. Вот цифр — не помню.

Этого оказалось достаточно. Нельзя было расплачиваться за обучение деньгами, взятыми в долг, в подарок. Только средства, «заработанные» личным участием. В противном случае Конкач жестко наказывался.

Чтобы получить тогда визу в США пришлось помучиться, искать выходы на Доминикану, получать приглашение и еще решать целую кучу формальностей. Он удивлялся, как в кино легко и просто любой страждущий проникал на территорию суперсерьезных надзорных мер. Выйдя из самолета, он усомнился в правильности заполнения своих таможенных, карантинных и еще каких-то карточек. У стойки, где можно было свериться с образцом, стояла женщина, донельзя похожая на совсем взрослую Ирину Аллегрову. Она сосредоточенно выводила в своем бланке «Irina», но подняла голову, перехватив невежливый взгляд Ромуальда.

— Проблемы? — спросила она хриплым голосом, и у него отпали все сомнения — ну да, она, та самая, что пела в микрофон что-то, а Россия слушала.

— Иногда — да.

— Тогда не забудь в этих квадратиках галочки поставить, — она указала на синюю бумажку в руках Ромуальда.

В Майами было спокойно, тепло и немноголюдно. На следующий день он уже вылетел обратно. Куратор повеселился, но никакой критики не допустил.

Постепенно финансовые проблемы, благодаря участиям в некоторых акциях на российской территории, перестали быть проблемами. Ромуальд добросовестно передавал деньги Куратору во время учебы, ну, а закончив которую через пару лет, отстегивал приличные взносы, как партийные.

Узнавая все больше из истории, да и настоящей действительности, становилось просто страшно: куда мы катимся? Вернее, конечная остановка была известна, но вот причины, побуждающие к этому движению — оставались тайной.

Однажды в Питере в бане на Балтийской довелось пересечься с человеком, имя которого Ромуальду ничего не говорило. Положение того в обществе его тоже как-то не особо интересовало. Но вот слова, которые на прощанье он произнес, запомнились:

— Вот ты, мил человек, можешь работать и на ментов, и на воров. Тебе это без разницы. А не задумывался никогда, в чем различие этих двух сословий? И те, и другие существуют за счет беды и горя, но менты, кроме этого, еще и отнимают у людей то, чем наделил всех Господь Бог в равной степени.

— Что, жизнь человеческую? — спросил Ромуальд, когда пауза затянулась.

— Да нет, мил человек, — сказал собеседник и хлебнул из бокала пива. — Свободу.

Ромуальду следовало уйти, но время было неподходящее. Невежливо было вот так просто исчезнуть, как-то не по-человечески. Нужно было дождаться последнего слова, нацеленного пистолета или разрешающего жеста руки.

— А вот ты кто? — неожиданно прервал молчание компаньон.

— В смысле? — удивился Ромуальд.

— Ну, вот мент всегда может стать вором. Не в смысле — коронованным авторитетом, а просто душегубом, вором, насильником. А вот вор ментом — никогда. Кем себя ты считаешь?

— Да обычным человеком, — пожал плечами Ромуальд. Он даже как-то смутился от вопроса. Думая о природе вещей, он никогда не задумывался о своем в ней месте.

— А вот тут ты лукавишь, мил человек. Работая на воров и ментов одновременно, нормальным человеком с доброй душой остаться невозможно. Ты теперь — чудовище, — сказал собеседник и, сбросив простыню, в два шага прыгнул в бассейн. Переплыл на другой берег и там замер, отвернувшись. Можно было подумать, что он испугался.

Но это было не так. Испугался Ромуальд.

Скоро выбравшись из бани, он позвонил маме.

— Мама, где мой нательный крестик?

— Ромка, его же у тебя в милиции забрали тогда, несколько лет назад. А что? Тебе надо новый купить? Я куплю.

Ромуальд отключил трубку и вспомнил: Куратор вернул ему все документы и вещи. Разве что этого маленького серебряного крестика не было. А он и забыл тогда.

Бежать на покаяние в церковь было как-то для него неестественно, все равно, что покупать индульгенцию. Надо было поговорить с нормальным человеком, у кого есть душа и совесть. Пусть это не будет праведник, пусть это не будет священник, но пусть это будет тот, кто в данный момент может быть искренним перед собой, кто не озлоблен и не лжив.

Однако дел навернулось неожиданно много, стало не до крестиков. Ромуальд прекрасно научился извлекать информацию из всего, что было доступно: книг, фильмов, тошнотворных газет, продажного телевидения, рекламы всякой дряни, выступлений политиков (в живую), даже разговоров вокруг. Как ни странно, именно в настоящее время, когда избыток и доступность новостей позволяли избирательно к ним относиться, было сложнее докопаться до истины. Он мог назвать имена китайцев и латышей, делавших октябрьский переворот 1917 года, мог рассказать, в каких штатах сейчас проживают евреи-выходцы с юго-запада Нью-Йорка, носящие еврейскую фамилию Ленин. К примеру, бодрая старушенция Маргарет Ленин, прославившаяся в узких кругах своими феминистскими выходками. Но не мог сказать, кто из нынешних пустословов является действительно ширмой, а кто — действующим подстрекателем, провокатором или идейным лидером. Главное, за что его ценили определенные люди, это способность разобраться в степени продажности того или иного субъекта. Конечно, если, у них хватало денег. Ромуальд старался никого самостоятельно не убивать, за него это делали пышущие гневом проданные товарищи, обворованные компаньоны и прочие, прочие. «Белая стрела» безобразным образом мутировала. Отдельные Робины в «капюшонах», умело направляемые ложью, клеветой и передергиванием фактов, сменились бессистемной бандой полуграмотных парней в погонах неармейского образца. Чем меньше город — тем больше беспредела позволяло себе то сообщество, организованное по принципу: я хозяин — ты говно. Это уже не «Белая стрела» была, а какая-то вязкая болотная жижа совсем не белого цвета.

Ромуальд поехал в былой родной город, чтобы навестить могилку отца. Город еще больше захирел, грязь и дорожные провалы были такими, что в них могли жить какие угодно существа, именующиеся нечистой силой, нисколько не опасаясь быть потревоженными. В первый же день своего приезда он встретил на улице одинокую женщину, злобно оглядывающуюся вокруг. Был обеденный перерыв, она вышла из памятных шикарных апартаментов, откуда простые люди редко выходят счастливыми. Перед ней быстро выскочили молодые девушки и, поминутно оглядываясь, заспешили в ближайшее кафе. «Секретарши, что ли?» — подумал Ромуальд. Когда же появилась эта женщина, то, казалось, даже птицы перестали петь: воробьи, вороны и голуби. «Точно, секретарши», — решил он. — «А это та толстая тетка, что самым беспардонным образом убавила мне жизни». Без всякой плохой мысли он пошел к ней навстречу.