Дорога на Берлин

Мгновенно вспомнилась подслушанная им давеча фраза. Значит, он не ошибся. В костюме нимфы был действительно Таген. Но кто же был с ним?

— Я согласен, ваше высочество, — произнес он на этот раз твердым, отчетливым голосом. — Исполню все, что вы прикажете.

— Я не забуду того, господин Шатилов, — сказала Екатерина, протягивая ему руку. Он прикоснулся губами к ее пальцам и невольно поразился теплоте и какому-то особому трепетанию этой руки, словно по ней непрерывно пробегал электрический ток.

— Слушайте же внимательно, господин Шатилов, — сказала великая княгиня новым, жестким и повелительным голосом. — Король Фридрих хочет посадить на русский престол малоумного царевича Ивана, чтобы тем легче своих целей добиваться. Вам надлежит…

Дверь в комнату отворилась, и вошел, вернее, вкатился, быстро семеня своими ножками, Грибов.

— Екатерина Алексеевна! От государыни посланец идет.

Екатерина вся подобралась. Бросив предостерегающий взгляд Шатилову, она заговорила немного ленивым и вместе наивным голосом:

— После битвы при Франкфурте, в которой Фридрих тяжкое поражение имел, генерал Браун говорил, что, будь он король, а Фридрих генерал, он бы ни одного раза больше не доверил Фридриху командовать войском. Что же теперь, после Кунерсдорфа, можно сказать о военных качествах прусского короля, хотя он ими столь кичится?

В открытую дверь вошел и остановился на пороге молодой, болезненного вида поручик:

— Ее величество приказать изволили премьер-майору Шатилову немедля к ней явиться.

Алексей Никитич встал и склонился в прощальном поклоне.

— До свиданья, господин Шатилоф, — безучастно произнесла Екатерина. — Желаю вам здоровья, удачи и радости не быть ничем никому обязанным. Это суть самые цепные блага в жизни.

Она слегка кивнула ему и, взяв со стола книгу, углубилась в чтение. «Ну что же, — думала она, — кажется, одним преданным человеком больше». И как верно она взяла нужный тон! Именно так легче всего завоевать его доверие!

Шатилов в сопровождении офицера вышел из боскета.

Неслышно притворил снаружи дверь и долго глядел вслед удаляющимся Грибов.

— Должно, объегорила молодца наша-то, — ворчал он сквозь зубы. — Она на это горазда. С одним гордая, с другим — тихонькая. Знает всегда, кому какую приманку бросить. Ну, да мне что!

Он еще долго бормотал что-то, прохаживаясь вдоль анфилады комнат и всматриваясь, не идет ли кто к боскету.

Следуя за своим провожатым, Алексей Никитич перебирал в уме всевозможные резоны, по которым его могла вызвать императрица. Может быть, не следовало итти к великой княгине? Или он провинился в чем-нибудь другом? Либо его ждет новое поручение?

Он искоса посмотрел на поручика, и так как лицо того показалось ему приятным, он обратился к нему:

— Не известно ли вам, господин поручик, зачем государыне благоугодно видеть меня?

— Опасаюсь попасть впросак, — любезно ответил поручик. — Я только недавно прибыл из кампаментов[26] и недостаточно осведомлен еще в здешних порядках. Впрочем, имею предположение, о коем вам сейчас сообщу. В самый разгар большого миновета[27] к государыне подошел некто, одетый пейзанином-амантом, и что-то шепнул ей. После же того она вскоре удалилась из залы, а за нею почти все члены Конференции. И думается мне, — что вас на сие собрание требуют.

Поручик, оказавшийся мелкопоместным дворянином Степаном Андреевичем Щупаком, то и дело пускался в рассуждения, так что Алексей Никитич, которого одновременно и раздражала и забавляла эта особенность его спутника, не всегда даже мог уловить смысл его речей.

— Да вы бы, Степан Андреич, попроще, — не выдержал он наконец.

— Не могу-с. Так сыздетства отцом Прокофьем обучен и отвыкнуть не могу. А кстати, между прочим, вот и цель нашего странствия. В этих покоях вас примет государыня. Я же туда невхож и останусь здесь.

Маленький арапчонок с лукавыми глазенками проводил Шатилова в кабинет Елизаветы Петровны. За большим овальным столом, в массивных старинных креслах с высокими резными спинками сидело пять человек. Кроме самой государыни, здесь были оба Шуваловы, Воронцов и Бутурлин.

Алексей Никитич невольно почувствовал робость и стеснение и подосадовал на себя за это. «Расстояние состояний», вспомнились ему слова Микулина в их последнюю встречу.

— Присядьте, господин премьер-майор, — обратился к нему Воронцов, указывая, впрочем, на кресло не за столом, а немного поодаль. — Конференция облекла вас доверием отвезть важный рескрипт, ныне обсуждаемый. К нему вы должны будете сообщить фельдмаршалу Салтыкову изустно. Затем вас и вызвали сюда… Так что граф Петр Семеныч пишет? — повернулся он к Бутурлину, не глядя более на Шатилова.

— Граф Салтыков своей ближайшей задачей почитает поход на столицу прусскую, — сказал Бутурлин, перебирая лежащие перед ним донесения. — Военная добыча в Познань отослана, пленные — в Восточную Пруссию; при этом, как сообщает фельдмаршал, двести сорок три прусских артиллериста петицию подали о желании поступить в нашу службу. Поход на Берлин предполагалось предпринять совместно с цесарскими войсками. Однако генерал Гаддик от имени Дауна потребовал, дабы сперва был взят Дрезден, — и лишь после того приступлено было к экспедиции на столицу Фридерика.

Петр Шувалов пробормотал что-то вроде проклятия. Елизавета Петровна укоризненно посмотрела на него.

— В городе Губене, — продолжал Бутурлин, — оба главнокомандующих встречу имели. Граф Салтыков заявил фельдмаршалу Дауну такие слова… — Бутурлин поднес к глазам маленький золотой лорнет и прочел: «Я достаточно сделал в этом году, я выиграл два сражения. Прежде чем мне снова начинать действовать, я ожидаю, чтобы вы тоже выиграли два сражения. Несправедливо, чтобы действовали только войска моей государыни».

— И что же Даун? — отрывисто спросил Александр Шувалов.

— Невзирая на основательность доводов графа, фельдмаршал Даун не согласился принять участие в походе на Берлин. Посему Петр Семеныч принужден сперва ждать взятия австрийцами Дрездена.

— Каков Даун! — с возмущением сказал Александр Шувалов. — После столь славных побед нашей армии не помочь ей завершить успешно начатую кампанию! Хорошо же цесарцы себя показали! Недаром господин Вольтер отозвался, что Франция за шесть лет союза с Австрией истощилась людьми и деньгами больше, чем за два века войны с нею.

Тонкие губы Воронцова сложились в улыбку.

— Злоязычный философ, — сказал он. — Но правительство римско-католической империи и в самом деле стоит того отзыва. Граф Петр Семеныч сообщает, что Даун предложил ему взамен продовольствия деньги. На это граф ответил: «Мои солдаты денег не едят».

— Ответ острый, — произнес, попыхивая трубкой, Петр Шувалов. Подобно другим министрам, он, идя на совещание, сменил маскарадный наряд и теперь был в камзоле, по-обычному усыпанном бриллиантами.

— Но что же все-таки делают войска моей августейшей союзницы Марии-Терезии? Ведь их там такое множество! — проговорила Елизавета Петровна и с раздражением добавила: — Видать, важное дело и впрямь не бабьего ума.

— На вопрос вашего величества, — сказал, сощурившись, Воронцов, — лучше всего ответствовать можно словами фельдмаршала Салтыкова.

Воронцов извлек длинное письмо.

— Граф Петр Семеныч о поведении австрийской главной квартиры неутешительного мнения. Перед кунерсдорфской баталией граф просил секурсу и у Дауна и у Гаддика. Первый стоял в девяти милях от Кунерсдорфа, второй — в семи милях. Однакоже ни один из двоих не подошел, а после поражения Фридерика Гаддик даже не принял участия в преследовании, дабы довершить низложение противника. В кунерсдорфской баталии из девяти полков Лаудона были в деле только два. Короче, и тяжесть и честь войны падает на нас, а в то время как все наши части понесли потери, цесарская армия почти вовсе оных не имеет.

26

Кампаменты — летние лагеря.

27

Миновет — менуэт.