Страница 47 из 57
Ильчишин просмотрел еще несколько документов и вернул их Соколюку.
— Что вы на это скажете, Ильчишин?
— Я, разумеется, не мог видеть этих документов, но со слов Бандеры, Лебедя и самого Гриньоха знал о переговорах с гестапо и абвером. Знал, что по заданию абвера мы оставили много диверсионных и террористических групп в тылу Красной Армии. То есть, как член руководства ОУН, знал обо всем…
— Я наблюдал, как вы читали эти трофейные документы, и мне показалось, что вас кое-что поразило. Так?
— Да, — признался Ильчишин. — Первым делом я подумал, что абверовцы так драпали, что вынуждены были оставить важнейшие документы. Но это не все. Обидно, что они, абверовцы, не нашли других слов для нас, как бандиты. Бандиты — и все тут… Разве нельзя было найти другого слова для тех, кто в действительности были их сообщниками?
— А вы, Ильчишин, до сего дня не знали, что и гестапо, и абвер вас, националистов, именовали только бандитами? — спросил Соколюк.
— Не знал. Хотя Гриньох мне рассказывал, что по поручению руководства он просил оружие для УПА, а гестаповский генерал Димг его высмеял и даже сказал: «Вы любезный, в другом месте можете говорить про УПА, а не здесь. То, что вы называете УПА, мы, немцы, считаем бандой. Но не это самое страшное. Смотрите, чтобы народ не подумал о вас так, как мы, немцы». Я тогда не поверил Гриньоху, а теперь убедился, что он говорил правду.
Соколюк поднялся и дал понять, что допрос окончен, но Тарасюк заметил, что Ильчишин что-то хотел сказать еще.
— Вы хотите добавить?
Ильчишин тяжело вздохнул и равнодушно махнул рукой.
— Хотел бы, да не знаю, стоит ли.
— Смотря что. Говорите.
— Выходит, что только оуновцы вели борьбу против Советской власти и больше никто?
— А если точней? — спросил Соколюк.
— Чего уж точней? А мельниковцы, или бульбовцы, или так называемый Украинский вспомогательный комитет во главе с Кубийовичем? Или гетманцы? Все из кожи лезли, а теперь только бандеровцы — и террористы, и диверсанты, и душегубы, а про тех ни словечка. Что они, не заслужили, чтобы их вспомнить?
— Заслужили, — спокойно ответил Соколюк, — но в данном случае речь идет о вас, Ильчишин, о вас как оуновце, как бандеровце.
— Прошу занести в протокол: как бывшем бандеровце.
— Хорошо, занесем: как бывшего бандеровца, но как кадрового оуновца, кадрового агента абвера, кадрового агента американской разведки. Так?
— Так, — подтвердил Ильчишин.
— Наш народ знает своих врагов, Ильчишин, и если в данном случае все сводится к бандеровцам, к оуновцам, к агентам-диверсантам, то только потому, что следствие ведется по конкретному делу. И только! Может быть, вы еще что-то хотите добавить?
— Нет.
— Вы забываете, Ильчишин, нам известно и то, с чем вы прибыли на Украину, — добавил Тарасюк.
Эмиссар опустил голову.
— Я ничего не отрицаю.
— Но вы, Ильчишин, обходите в своих показаниях чистку в подполье, навязанную зарубежными руководителями.
— Я знаю, что члены зарубежных частей ОУИ рекомендовали оздоровить подполье на Украине. Уничтожению подлежали только ненадежные, а также те националисты, легализация которых пошла бы во вред ОУН.
— И много «ненадежных» было ликвидировано?
— Думаю, что немало, — спокойно ответил Ильчишин.
— Перебили тех, кого под страхом смерти или обманом втягивали в организацию. Как же это должно выглядеть для так называемой истории ОУН?
— Когда принимались эти решения, было не до истории. Мы хотели сберечь хотя бы часть подполья.
— И все для того, чтобы было кому выполнять задания империалистических разведок?
— Те остатки, которые я разыскал в Карпатских лесах, не способны были выполнять задания американцев. Правда, часть поручений разведки я передал референту пропаганды краевого руководства «Карпаты» Песне. Чтобы приохотить его к работе, я обещал ему отправку за границу, но ни он, ни его боевики уже не могли показываться на люди.
— Что же это за поручения?
— Песня со своими людьми должен был добывать документы — паспорта граждан, которые проживают в разных областях республики и Советского Союза, военные, студенческие билеты, служебные удостоверения, справки из учреждений, предприятий, партийных и общественных организаций.
— Какими методами вы советовали пользоваться Песне?
— Скупать, красть, отбирать, а если придется… Я дал ему деньги, яд. Оружие у него было.
— Вы и вправду намеревались переправить Песню за рубеж?
— Да, только мне нужно было согласие руководства «Карпаты». Кроме Песни, я готовил к переброске и других.
— Кого именно?
— Я больше всего рассчитывал на Мамчура и его боевика, потому что Миколу когда-то сам завербовал в О УН.
Ильчишин замолк.
Полковник прошелся по комнате.
— Ищете, где ошиблись? Подскажу: вы ошибались не раз, и там, за границей, тоже, когда согласились лететь на Украину. Сколько бы иностранные разведки ни засылали в нашу страну таких, как вы, агентов — на каждого из них у Советской власти найдется сто, тысяча помощников в народе.
В тот день допрос закончился очной ставкой Ильчишина с Песней, захваченным в бункере вместе с его подручными.
Очная ставка проходила спокойно. Но наступил момент, когда Дипломат стал отрицать свою причастность к послевоенным преступлениям националистов. Песня хитро прищурился и покачал головой:
— Э нет, господин Ильчишин. Хотите сказать, что мы тут жгли, душили, вешали без вашего благословения? А ну посмотрите мне в глаза! Я докажу перед целым миром, что подполье действовало по вашему приказу, по приказу Бандеры, Лебедя, Гриньоха и других заграничных проводников.
— Вы же знаете, друже, мы осудили террор и его вдохновителя!
— Снова вранье! Вспомните наши разговоры в бункере. Разве не вы, друже проводник, оправдывали указания о чистке в подполье, разве не вы настаивали на дальнейшей ликвидации ненадежных? Вы подговаривали нас к новым убийствам и диверсиям, обещая награду за границей. Теперь и я могу выкручиваться, но в это никто не поверит. Приведу хотя бы такой факт: Серого взяли тогда, когда он пошел на хутор выполнять наше с вами задание. Боевик во всем сознался. Сознавайтесь и вы. Я выложил все.
Тарасюк и следователь с любопытством слушали этот диалог. Чаще всего на следствиях случалось так: националист, воспитанный на принципах «вождизма», сразу сознавался в совершенных преступлениях, если рядом стоял его зверхник и говорил: «Сознавайся. Органы все знают. Я выложил все». Но теперь вышло наоборот: подчиненный понуждал к признанию зверхника.
И Дипломат не выдержал. Потупившись, он пробормотал:
— Если можно, пусть все делается без очной ставки, она нам не поможет.
Эмиссар исподлобья взглянул на Песню, и того словно скорчило, перекосило.
— Ну что же, если так, будем продолжать допрос. Пусть выведут, — и Тарасюк показал глазами на Песню.
Когда следствие по делу Ильчишина было закончено, он попросил дать ему возможность еще раз встретиться с работниками органов безопасности.
Шпиона привели в кабинет Виктора Владимировича Тарасюка. Ильчишин сел и некоторое время молчал, не зная, с чего начать.
— Я вас слушаю, — сказал Тарасюк.
— Следствие по моему делу закончено, и то, о чем я хочу рассказать, наверное, уже не повлияет на приговор. За преступления придется ответить. Но я хочу передать список людей, которых американская разведка готовит для переброски на территорию СССР.
Ильчишин вынул из кармана список и подчеркнул карандашом несколько имен.
— Вот с этими двумя я знаком лично. О других слышал, знаю их клички. Здесь описана внешность и приметы каждого. Прошу поверить, что к их вербовке и подготовке я никакого отношения не имел.
— Еще что-нибудь хотите спросить? — спросил полковник.
— Что же еще сказать? Жду приговора. Лезут в голову разные мысли. За все, что творила организация, меня — под суд, на виселицу…
— Судят не только вас, судят всю организацию националистов, даже тех, кто ее содержит, кто направляет ее подрывную деятельность.