Страница 39 из 44
«Малышка моя… Доченька… Вырастет невестой, наденет белое платье, воздушное, легкое… Жених у нее будет». (Так думала мать.) А еще думала: «И дом у нее будет, свой».
Она взглянула вдаль, за проволоку: «И виноградник будет».
— Мама, скажи ему, чтоб он пришел… Мама, я хочу апельсин… Хочу апельсин и чтоб пришел папа Джасим, слышишь, мама?
Азза называла своего старшего брата Джасима папой. Хамад, ее отец, умер шесть лет назад. А было тогда Аззе полтора месяца и один день. Хамад умер в этой самой палатке, где живут теперь мать с дочерью. Тело его было холодным и бледным как воск. Он умер. Лежал в палатке, на циновке… уснувши навеки! Мать сказала тогда мужчинам, которые рыли могилу в песке: «Неправда, неправда это… он умер с голоду. Будь он сыт, не умер бы так скоро». И был там один европеец со значком Фонда помощи беженцам. Все видели, что ему грустно и стыдно. А она кричала:
— Разве люди не умирают с голоду? Умирают, я вам говорю.
Там, в Яффе, Хамад был сильным… сильным и неутомимым. Его называли: «Море». А еще называли: «Ночь». Он смеялся шуткам… и всегда улыбался ей, его жене… и был счастлив… там, в Яффе. Но пришли чужие, обступили со всех сторон. И сейчас там чужие. А он добрался сюда и умер. Умер на чужой земле. Нос, да брови, да глаза с легкой косинкой — вот все, что осталось от Хамада в чертах Джасима, их сына.
Малышка подбросила в теплый воздух пригоршню теплого песку и крикнула:
— Где он, мама? Почему не идет так долго? Куда подевался?
Мать ответила:
— Он там, — и указала рукой за проволоку.
«Он там», — повторила она еще раз про себя. Девочка спросила:
— А почему он там?
— Потому что там чужие. Потому что надо заставить их уйти оттуда, тогда он придет за нами и возьмет нас с собой.
Девочка вскочила, но тут же снова опустилась на колени, закинула головку и стала смотреть вдаль, за проволоку. Шепотом она повторяла: «Он придет и возьмет нас отсюда».
— Мама, он придет и возьмет нас, да?
— Только когда их там не будет, он сможет прийти и забрать нас…
А потом, уже про себя, продолжала: «Хоть один из нас должен быть там, чтобы впредь там были не они, а мы».
Девочка подошла, прильнула к матери, которая сидела теперь на песке. Та обняла ее, прижала к груди, крепче, крепче. Малышка пискнула, хотела высвободиться. А матери нравилось дразнить ее, и она не размыкала объятий. Девочка напрасно пыталась ускользнуть. Это удалось ей, лишь когда мать сделала вид, будто не может с ней справиться. Тут она стала колотить мать по спине обеими ручонками:
— Они оттуда уйдут… Там папа Джасим… Он придет и возьмет нас с собой. Мама, я люблю папу Джасима. Папа Джасим заберет нас туда.
— Когда они уйдут, папа Джасим придет и возьмет туда нас обеих, тебя и меня.
— А он принесет мне апельсин? Я так люблю апельсины, мама. Пускай принесет мне апельсин.
— Там у нас три апельсиновых дерева.
— И они большие, эти деревья?
— Да, большие, очень большие.
Мать показала руками, как велики деревья, и сказала:
— Вот такие.
— И я буду спать под апельсиновыми деревьями, мама?
— Да, да, ты будешь спать под тремя большими апельсиновыми деревьями.
— И буду кушать много апельсинов?
— Будешь кушать много-премного апельсинов, радость моя.
— А смогу я залезть на большое апельсиновое дерево?
Нет, на апельсиновые деревья нельзя лазить.
— А я залезу… На все три дерева залезу.
— Ты еще маленькая и не должна лазить по большим деревьям.
— Но тогда я уже не буду маленькая.
— Правда, моя крошка, не будешь.
И снова мать обняла дочку, прижала к себе. Сказала ей:
— Ты будешь большая… И пойдешь на базар за свежими овощами к обеду… У нас там есть базар… В Палестине много базаров. У нас в городе очень большой базар. Я буду старая. Ты станешь вести все хозяйство. Будешь одна спать на кровати. Не станешь уже спать со мной. Вырастешь. У тебя будет своя кровать, а у меня своя. На твоей кровати будет белая простыня. И на моей тоже белая простыня…
— Нет, зеленая простыня, мама! — запротестовала девочка.
Мать согласилась:
— В нашем городе на базаре продают и зеленые простыни.
Обрадованная девочка воскликнула:
— И зеленые платья, да, мама?
Желая еще больше порадовать дочку, мать подтвердила:
— У нас на базаре продают и зеленые платья, и красные, и желтые.
— Зеленые и красные?
Прихлопывая в ладоши, мать запела:
— Зеленые, зеленые, и желтые, и красные. Зеленые, зеленые, и желтые, и красные!
А дочка запела вслед за матерью:
— Желтые, и красные, и зеленые платья! Зеленые, и желтые, и красные платья!
Мать сказала:
— К твоей свадьбе я испеку большой торт.
А малышка подхватила:
— Красный!.. Большой красный торт!
— И сверху покрою его миндалем.
— Желтым и красным!
— Посыплю фисташками.
— Желтыми и зелеными… и красными.
— И орешками.
— Они будут зеленые, и желтые, и красные.
Мать поправила:
— Орешки бывают красные и желтые.
Девочка тотчас подхватила:
— Красные и желтые.
Мать продолжала:
— И еще на торте будут толченые грецкие орехи… много-премного.
Девочка захлопала в ладоши:
— Зеленые и красные!
Мать спросила:
— Ну как, добрая у тебя мама?
— Да, мамочка, ты очень добрая.
— Я добрая и старая.
— Да, старая и добрая.
— А дочка у меня добрая и маленькая… и красивая.
— Я добрая и маленькая.
— А когда вырастешь, будешь большая, добрая и красивая.
— Буду большая и красивая.
— Будешь стирать платья… красные, и желтые, и зеленые.
— Все-все — и красные, и желтые, и зеленые.
Девочка уснула. Она улыбалась во сне. Ей снилось красное солнце, расплескавшееся красными бликами по желтому песку. Песок и дальние холмы тоже стали красные. Ей снилась красная вода, и красные платья, и много-премного красных птиц с красными крыльями, трепещущими в красном воздухе. А потом птицы садились на землю и клевали красными клювами красные крошки. Вокруг было много-премного красных крошек, и птицы, трепеща крыльями, то опускались, то взмывали в красную даль.
Ночь окутала палатку мраком. Снаружи ветер обрушивал на нее песок и приносил запахи Яффы, пронизанные ароматом зацветающих апельсиновых деревьев.
А откуда-то из угла — матери не удалось разглядеть, откуда именно, несмотря на сочившийся в палатку лунный свет, — доносилось дыхание еще одного человека… Она прошептала:
— Хамад…
И сказала себе:
— Это Хамад. Как всегда, он пришел, когда там, в Яффе, апельсиновые деревья одеваются белыми цветами и дивно благоухают. А по ночам ветер доносит сюда запахи Яффы, и Хамад появляется вместе с ними. Сильный, каким он был в Яффе. Я слышу его могучее дыхание. В эту пору он всегда со мной и с Аззой здесь, в этой палатке. Они оба здесь: Хамад и Джасим…
И она позвала:
— Хамад…
Но ответа не было. Там его называли: «Море». А иногда называли: «Ночь». А здесь он умер… вот здесь, в этой палатке… Умер на чужой земле… Он пришел сюда из Яффы ночью и принес с собой запах цветущих апельсиновых деревьев, а сейчас он спит и ровно дышит во сне.
Она вновь позвала:
— Хамад…
Но услышала только его дыхание и дыхание Аззы, их дочери. Она сказала себе:
— Когда зацветают апельсиновые деревья и по ночам ветер из Яффы доносит их запах сюда, в эту палатку, к нам всегда приходит Хамад… И ты, Джасим, приходишь к нам из Египта. Джасим, сын мой. Ты давно уж выучился грамоте. И всякий раз, когда зацветали апельсиновые деревья, ты приходил сюда из Египта и присылал письма!
Сын мой Джасим, ступай в Яффу, где наш дом и где наши враги. Бей их. Возьми в Египте оружие и бей их, бей, чтобы следа их не осталось в Яффе. А потом приходи сюда и забери нас в Яффу, где наш дом и где растут три больших апельсиновых дерева.