Страница 35 из 52
21 февраля
Продолжу с того места, где остановилась. Но сначала о сессии. Я сдала ее здорово: одни пятерки. Просто удивительно, откуда что берется! Можно подумать, что я только и делала, что занималась. А я действительно много занималась — надо же было заставлять себя не думать. О чем? Ни о чем. Бог ты мой, об Алике конечно! Если не себе, то уж дневнику-то своему можно было бы, кажется, признаться...
И на первенстве вузов тоже здорово выступила. Елена Ивановна потом говорила, что если я так дальше буду, то попаду когда-нибудь в сборную страны. Очень хвалила, и девчонки — тоже. Да я сама знаю, что выступала здорово. Второе место! Его так, запросто не дают.
Словом, все здорово, все удачно, все хорошо. «Кругом аншлаг», как говорит моя мама.
Виктор позвонил на следующий день. Я очень ждала его звонка. Да, да, ждала. Мы пошли в театр — у него были билеты в третий ряд (нет, все-таки интересно, где он берет деньги). А после театра — опять в кафе. И опять пили шампанское. А он — свой коньяк. Но, по-моему, на этот раз выпил больше, чем надо.
По крайней мере он очень много говорил. Он мне растолковывал свое «понимание жизни».
Довольно оригинальное.
Он считает, что все мы должны приносить пользу обществу. Но это нелегко. Всюду масса дураков, кретинов и бюрократов, которые мешают это делать и от которых, к сожалению, многое зависит. Чтобы иметь возможность быть сильнее, надо «пробиться». А чтобы «пробиться», приходится идти с этими дураками на компромисс, использовать все средства, иногда, может быть, и не очень красивые. Зато потом, когда «пробьешься», ты сможешь обратить все свои силы на пользу общества. Уж тогда никто судить тебя не будет.
В общем, он разоткровенничался.
Я слушала и дивилась — ведь теория-то подлая. Гадкая. Но, может быть, верная? Нет, не верная! Именно подлая. А между тем Виктор — не подлый человек. Вот он смело вступил в борьбу с бандитом, когда Алик-то струсил. Он никогда, даже теперь, не говорит об Алике плохого — наоборот, хвалит его. И за это я уважаю Виктора еще больше. Он ведет себя со мной безупречно.
А теория эта — цель оправдывает средства — неверная!
Об Алике я теперь от Виктора только и узнаю. У него неудачи. Тренер его тяжело болен — все эта контузия, которую он на войне получил. Алик тренируется один, а ведь скоро у них первенство (между прочим, они с Виктором — главные соперники). В редакции какие-то неприятности. Да я еще. Мне его очень жалко. Но, в конце концов, он это заслужил. Ну что я могу сделать, если не могу любить трусов!
И все-таки Алик — молодец. Мне Виктор рассказывал, что он, прямо стиснув зубы, тренируется каждый день. Да еще к Ростовскому бегает, помогает чем может. В журнале ему попало — что-то не так отредактировал, — а он три новых очерка написал. Один забраковали, два пошли. Виктор говорит, декан Алика в пример приводил.
Но Виктор — тоже молодец. Он о себе ничего не рассказывает. Я всегда сама узнаю. Однажды он принес мне многотиражку университетскую. Большой абзац красным отчеркнул. Остальное, говорит, здесь не интересно. В абзаце действительно расхваливают Алика — статья декана.
Потом я стала многотиражку просматривать и вижу целое письмо о Викторе. Из газеты, где он проходит практику, написали, что он делает блестящие материалы, замечательно все схватывает, всем помогает и т. д. и т. п.
Виктор заметил, что я читаю, вырвал газету, скомкал, выбросил, даже покраснел от досады.
— Ерунда! — говорит. — Вот Луговой, тот действительно...
И пошел его расхваливать. Говорит, наверняка чемпионом Москвы станет. А мне ребята рассказали, что Виктор сейчас в такой форме, что Алику с ним не тягаться.
28 февраля
Все-таки Виктор — молодец. Он действительно скромный парень. Я думаю, вся его теория — это больше от винных паров. Я заметила, что чем он больше пьет, тем больше болтает. И вот этого я не могу понять — ну зачем он пьет?
— Ты ведь теперь не волнуешься. Мы уже двадцатый раз встречаемся, а не первый. Ты давно привык ко мне, как, скажем, к своей пижаме. Так зачем пить? Ты же не пьешь от волнения, когда надеваешь пижаму?
— Не пью, — говорит, — потому что никогда пижамы не ношу. А с тобой у меня каждая встреча первая, и я каждый раз волнуюсь. И потом что это за сравнение: ты — и пижама. Как неизящно!
Что правда, то правда — неизящно. Погрубела я. Это на почве устойчивого алкоголизма. Я теперь каждый раз, как мы бываем с Виктором в кафе — а это случается минимум три раза в неделю, — пью шампанское. Скоро, вероятно, сопьюсь окончательно!
Вчера я, наверное, все же выпила больше, чем следует — не один бокал, как обычно (вот уж и «норму» знаю), а два, — и говорю (ну до чего ж я с ним выгляжу глупой!):
— Если ты когда-нибудь, когда мы будем с тобой в кафе, не выпьешь ничего, я тебе выдам премию (слово-то какое нашла — стыд и срам!) — поцелую.
Он никакого внимания — пьет себе.
3 марта
Я уж забыла про тот глупый разговор. Позавчера пошли в кафе «Космос»; ничего там, разумеется, не пили, ели мороженое. Он провожает меня, входит, как всегда, в подъезд. И вдруг берет меня за плечи и говорит:
— Сегодня я ничего не пил. Где моя премия?
Ну взрослая же я! Ну большая! Почти старая баба — скоро двадцать один! И целовалась не один ведь раз. А тут красная стала, как кумач, вся, наверное, пятки и те покраснели. Что сказать-то? Сама ведь напросилась! И почему мне так не хотелось? И как-то стыдно... Все не то... Он обнял меня и поцеловал. Это-то он, конечно, умеет. А мне было неприятно. Ну не знаю, не могу объяснить... В этом подъезде, где мы с Аликом...
Словом, я убежала домой, как девчонка. Заперлась в комнате и реву, а чего реву, сама не могу понять.
На следующий день встретились, были в кино, проводил он меня. Вошли в подъезд. Я вся как струна. А он спокойно, как всегда, попрощался и ушел. Честное слово, вот за одно это я готова была ему на шею броситься!
6 марта
Моя маман провела со мной беседу на морально-этическую тему.
В связи с важностью вопроса она надела свой «главный халат», образца 1925 года, и, наоборот, сняла бигуди. Беседа происходила за чаем. Это чтоб рассеивать мое внимание и снижать бдительность, отвлекая на борьбу против коржиков и варенья.
— Люсенька, я хочу знать истину. Почему Алик больше не приходит?
(Новый и внезапный тактический маневр — обычно мама подбирается к главному тихой сапой, а тут сразу быка за рога.)
Я избираю метод пассивной обороны:
— Он готовится к первенству Москвы.
— Но он и раньше готовился к разным первенствам — и приходил.
— Это очень ответственное.
— А он готовится в Москве?
— Да, — отвечаю, не заметив ловушки.
— Тогда, — вопрошает мама торжествующе, — почему он не звонит?
— Не знаю, — говорю, — может быть, он думает, что у нас выключили телефон за неплатеж.
— Люсенька, я серьезно. — Мама предпринимает обходной маневр. — А вот молодой человек, который тебя провожает, он очень симпатичный и видный, по-моему. Он мне напоминает нашего суфлера — это когда я еще была в Экспериментальном. Тоже такой элегантный, культурный, говорил о литературе, театре. Только вот суфлер он был плохой, все время фальшивил, не то подсказывал...
Пока мама углубляется в свою жизнь в искусстве, я соображаю. Внешность — это ясно: поджидает у окна. А культура? Ага, тоже ясно: наши телефонные разговоры. Мама ведь феномен. Во время войны как дешифровщику ей бы цены не было. Я читала про какого-то немецкого шпиона в Америке. Он по тому, как матрос прощался с девушкой, мог установить, куда и когда идет крейсер, с каким заданием и т. д. Так и мама. Я говорю по телефону «Здравствуй», а она уже знает, кто и зачем звонит, где мы были вчера и где будем завтра и не хочет ли ОН меня соблазнить.