Страница 63 из 78
— Давай пройдемся, — предложил Джон, когда они с Джозефиной вышли в изменившийся до неузнаваемости послеполуденный мир.
Жара спала; с озера Мичиган потянуло первым ветерком.
— Давай пройдемся, — повторил он. — Меня чуть не вывернуло, когда она стала тебя задирать.
— Неприятная особа, но сейчас мне ее немного жаль. Кто она такая?
— Газетчица, — туманно ответил он. — Послушай, а ты сама не хочешь сыграть в моей пьесе?
— Ой нет, не получится… Я уже репетирую водевиль в Лейк-Форесте.
— Светская чушь! — презрительно бросил он и принялся паясничать: — «Вот идут наши веселые-развеселые девушки-гольфистки. Наверное, они споют нам песенку». Если сделаешь выбор в пользу моей вещи, получишь главную роль.
— Почему ты решил, что я справлюсь?
— Да ладно тебе! С твоим-то голосом! Вот послушай. Героиня пьесы похожа на тебя. Расовый бунт устраивают два парня, черный и белый. Черному надоела его черная жена, и он влюбился в яркую блондинку, отчего сам терзается, понимаешь? А белый парень по молодости влип и оказался в такой же ситуации. Но когда они улаживают свои семейные пертурбации, расовый бунт сам собой сходит на нет, понимаешь?
— Оригинально, — похвалила Джозефина. — И кого же, по-твоему, я могла бы сыграть?
— Девушку, в которую влюблен женатый человек.
— Белую?
— Естественно. В этой пьесе нет и намека на мисцегенацию.
Джозефина решила, что дома непременно залезет в словарь.
— На эту роль претендовала та девушка?
— Да. — Помрачнев, он добавил: — Моя жена.
— Ох… Ты женат?
— По молодости влип, как тот парень в пьесе. В принципе, мне это не помешало: мы с самого начала не разделяли старомодные буржуазные предрассудки — жить в одной квартире и все такое. Она даже фамилию мою не взяла. И все равно мы с ней на ножах.
Когда первое потрясение прошло, Джозефину больше не удивляло, что он — женатый человек; пару лет назад только дотошность сельского мирового судьи помешала Джозефине стать миссис Тревис де Коппет.
— У каждого свой крест, — заметил он.
Они свернули на Лейк-Шор-драйв и миновали Блэкстон, где к окнам льнула тихая танцевальная музыка.
Зеркальные стекла автомобилей, стремившихся на природу или на северный пляж, не давали огненному закату упасть на мостовую, но город мог легко обойтись без них, и воображение Джозефины не спешило лететь вслед за автомобилями. Она рисовала себе электрические вентиляторы, омаров на льду в ресторанных витринах, жемчужные вывески, сверкающие и крутящиеся на фоне тусклого городского неба, жаркого и темного. А над всем этим властвовала невероятно странная, тягучая мистерия крыш и опустевших квартир, белых платьев на аллеях парка, звездных пальцев и лунных лиц и прохожих со странными прохожими, которые знали друг друга разве что по имени.
Джозефину охватила чувственная дрожь; ей стало ясно, что Джон Бейли заворожил ее куда сильнее, признавшись, что женат. Жизнь понемногу входила в колею, запретные и запертые двери распахивались, открывая заколдованные ходы. Не это ли влекло ее отца — авантюрная жилка, которая передалась и ей?
— Жаль, некуда нам пойти, чтобы побыть наедине, — сказал Джон Бейли, а потом вдруг добавил: — Эх, мне бы автомобиль!
«Мы и так наедине», — говорила про себя Джозефина. Она придумала подходящие декорации — летние городские улицы. Здесь они с ним оставались наедине до первого поцелуя; потом уединение чуть-чуть нарушится. Тогда наступит его время, а сейчас время принадлежало ей. Переплетение их рук притягивало Джозефину к его высокому боку.
Немного позже, в последнем ряду кинозала, где стрелки на желтом циферблате висевших в углу часов неумолимо подкрадывались к шести, она прижалась к его покатому плечу, и к ней склонилась прохладная, бледная щека.
— Обрекаю себя на муки, — шепнул он.
Джозефина видела, как в темноте его черные глаза углубились в раздумье, и постаралась разубедить его взглядом.
— Я к таким вещам отношусь серьезно, — продолжал он. — Но чем мы можем стать друг для друга?
Она не ответила. Вместо этого она позволила знакомому току, подъему, течению любви сомкнуться вокруг них и уверенным касанием руки лишила его отчужденной исключительности.
— Что подумает твоя жена, если я соглашусь на эту роль? — шепотом спросила Джозефина.
В этот самый миг на станции Лейк-Форест ее мать встречала припозднившегося мужа.
— В городе адская жара, — сообщил он. — Ну и денек!
— Ты с ней встретился?
— Конечно, и с первого взгляда понял, что повести ее на обед можно только в «Ла-Гранж». Не хотел рисковать остатками своей репутации.
— Вопрос решен?
— Да. За пожизненную ренту в размере трех сотен в месяц она согласилась оставить Уилла в покое и отказаться от его фамилии. Я уже телеграфировал на Гавайи твоему разборчивому братцу — пусть возвращается домой.
— Бедняга Уилл, — вздохнула миссис Перри.
III
Через три дня Джозефина, коротавшая прохладный вечер на веранде, обратилась к отцу:
— Папа, ты не хочешь поддержать театральную постановку?
— Мне такое даже в голову не приходило. Вот написать пьесу действительно хотел. А что, водевиль Дженни Макрэй терпит бедствие?
Джозефина нетерпеливо щелкнула язычком:
— Я в этом водевиле участвовать не собираюсь. Речь о другом — есть возможность сделать доброе дело. У меня только один вопрос: какие у тебя будут условия?
— Условия?
— Против чего ты бы стал возражать?
— Ты даже не дала мне собраться с мыслями.
— Я считала, ты захочешь найти достойное применение своим деньгам.
— А что за пьеса? — Он сел рядом, и она незаметно отстранилась.
— Ее ставит иллинойсское объединение «Маленький театр». Мама знает кого-то из патронесс, так что с этим все в порядке. Но человек, обещавший финансовую поддержку, — страшный ретроград: он требует многочисленных переделок, которые разрушат весь замысел, потому и было решено найти другого спонсора.
— А пьеса-то о чем?
— Не беспокойся, пьеса нормальная, — заверила она. — Автор еще жив, но пьеса уже вошла в историю литературы.
Он задумался:
— Что ж, если тебе дают роль и если мама не возражает, могу пожертвовать пару сотен.
— Пару сотен? — воскликнула Джозефина. — И это говорит человек, который привык сорить деньгами! Им требуется по меньшей мере тысяча!
— Привык сорить деньгами? — повторил он. — О чем ты?
Джозефине показалось, что он съежился; на следующей фразе голос его слегка дрогнул:
— Если ты намекаешь на то, как мы живем, довольно бестактно бросать мне упреки.
— Нет, речь не об этом. — Джозефина помедлила и решилась на неприкрытый шантаж. — Думаю, ты не захочешь, чтобы я марала руки, обсуждая…
В холле послышались шаги миссис Перри, и Джозефина вскочила. Автомобиль подкатил к входу.
— Надеюсь, ты сегодня ляжешь пораньше, — сказала ей мать.
— Лиллиан с ребятами зайдут.
На прощанье Джозефина с отцом обменялись короткими, враждебными взглядами; автомобиль отъехал.
Звезд на небе высыпало столько, что при их свете можно было читать как днем. Сидя на ступенях веранды, Джозефина слушала, как мечутся бессонные птицы, позвякивают тарелки в кухне и печально завывает гудок поезда Чикаго — Милуоки. Сосредоточенная и невозмутимая, она ждала, когда он позвонит. Увидеть ее он не мог, поэтому она разглядывала себя за него — это было примерно одно и то же.
Ее мысли занимали грандиозные перспективы ближайшего будущего — премьерный шепоток в зале: «Узнаете? Ведь это малышка Перри». Последний занавес, гром аплодисментов — и она, с охапками цветов в руках, выводит на сцену высокого застенчивого молодого человека, который произносит: «Я всем обязан ей одной». А в публике — перекошенная физиономия миссис Макрэй и виноватая физиономия школьной директрисы, мисс Брертон, проездом оказавшейся в городе. «Если б знать, насколько она талантлива, я бы так с нею не поступила». Со всех сторон — торжествующие, оглушительные возгласы: «Величайшая молодая актриса американской сцены!»