Страница 55 из 61
Как видите, все это довольно туманно. Одни истолкователи признают в нем пророческий прообраз Спасителя, другие — святого Иосифа, и все согласны, что приношение Мельхиседеку Авраамом хлеба и вина, от которых он отделил сперва жертву Господу, прообразует, по выражению Исидора Далматского, таинство божественное, или, другими словами, святую Литургию.
— Прекрасно, но это не объясняет нам, почему доктор Иоганнес наделяет жертву эту свойствами чудодейственного противоядия? — заметил де Герми.
— Вы, господа, хотите от меня слишком многого! — воскликнул Гевенгэ. — Ответить на это мог бы лишь сам доктор. Скажу вам только следующее:
— Богословие учит нас, что служение творимой Литургии воссоздает жертву Голгофы. Но не единосуще ей жертвоприношение славы. Оно некоторым образом являет собой Литургию будущего, то достославное богослужение, которое познает мир, когда настанет царствие божественного Утешителя, когда вознесет жертву Господу человек перерожденный, искупленный пришествием Духа Святого, Бога любви. И недоступен одолению волшебством адовым человек, сердце которого очистится и освятится Утешителем и который совершит жертвенное моление это, чтобы рассеять духов зла. В этом объяснение могущества доктора Иоганнеса.
— Объяснение не слишком понятное, — спокойно возразил звонарь.
— В таком случае пришлось бы допустить, что Иоганнес — существо избранное, опередившее свой век, что он апостол, устами которого глаголет Дух Святой, — прибавил де Герми.
— Да, он таков и есть, — убежденно ответил астролог.
— Прошу вас, будьте добры передать мне пряник, — попросил Карэ.
— Я научу вас, как надо лакомиться ими, — сказал Дюрталь. — Отрежьте тоненький ломтик, возьмите кусочек простого хлеба, но не толще… Намажьте его маслом, положите пряник на хлеб и ешьте: я убежден, что вы почувствуете изысканный вкус ореха!
— Скажите, — осведомился де Герми, — помимо этого, я так долго не видел доктора Иоганнеса, как поживает он?
— Жизнь его протекает в неге и вместе с тем полна мучений. Живет он у друзей, благоговеющих перед ним, обожающих его. К несчастью, ему чуть не каждый день приходится отражать покушения, чинимые против него чернокнижниками Рима.
— Но почему?
— Это слишком долго объяснять. Иоганнес ниспослан небом, чтобы сокрушать смрадные ковы сатанизма и проповедовать блаженное пришествие Христа, божественного Утешителя. Естественно, что курия, приютившаяся на пороге Ватикана, стремится отделаться от человека, молитвы которого мешают ее заклинаниям и уничтожают силы ее волшебства.
— А, — воскликнул Дюрталь, — не будет нескромностью спросить вас, как предугадывает и отражает Иоганнес эти чудодейственные посягательства?
— Ничуть. Полетом и криками известных птиц доктор извещается об опасности. Самцы-ястребы служат ему как бы часовыми. Наблюдая, летят ли они к нему или улетают, направляются ли на восток или на запад, испускают ли один или несколько криков, черпает он знамения о часе борьбы и принимает меры. Раз как-то он объяснил мне, что ястребы легко доступны воздействию духов и что он пользуется ими подобно тому, как магнетизер пользует сомнамбулу или спирит столы и аспидные доски.
— Они — телеграфные провода колдовских депеш, — заметил де Герми.
— Да, в сущности опыты эти отнюдь не новы, происхождение их теряется во тьме времен. Следы этого учения вы найдете в Священном Писании, и Зогар свидетельствует, что многие прорицания даются человеку умудренному, умеющему понимать полет и крики птиц.
— Но почему такое предпочтение ястребам перед другими летунами? — спросил Дюрталь.
— Еще в глубокой древности ястреб считался посланцем тайных чар. В Египте бог с ястребиной головой владел божественной мудростью. Жрецы этой страны в старину глотали сердце и кровь ястреба, готовясь к магическим обрядам. Еще сейчас втыкают себе в волосы ястребиное перо волшебники африканских царей, а в Индии летун этот, как зовете вы его, почитается священным.
— Как только удается вашему другу, — спросила жена Карэ, — выращивать и приручать этих животных, по природе своей диких и хищных?
— Он не выращивает и не приручает их. Ястребы эти вьют себе гнезда на высоких береговых утесах возле Лиона. Когда нужно, они навещают его.
— Пусть так, — еще раз подумал Дюрталь, рассматривая столовую, такую уютную и своеобразную, вспоминая странные беседы, которые велись на башне, — но как далеко чувствуешь себя здесь от мыслей и речей современного Парижа!
— Все это уносит нас в средние века, — громко досказал он свою думу.
— К счастью! — воскликнул Карэ, уходя звонить в колокола.
— Да, но заметьте, какими необычными кажутся в наши дни грубого неверия и жестокой корысти эти битвы, которые разыгрываются в пространстве над городами, над житейской суетой, между лионским священником и римскими прелатами, — добавил де Герми.
— А во Франции между тем же священником и розенкрейцерами и каноником Докром.
Дюрталь вспомнил, как госпожа Шантелув рассказывала ему, что вожди розенкрейцеров стремятся завязать сношения с дьяволом и наводить порчу.
— По-вашему, господа эти также служат сатане? — спросил он Гевенгэ.
— Они хотели бы, но не владеют никакими знаниями. Они ограничиваются механическим воспроизведением некоторых спиритических и колдовских действий, в которые их посвятили трое браминов, приезжавших несколько лет назад в Париж.
— Как я довольна, — сказала жена Карэ, распрощавшись с гостями и удаляясь спать, — что стою в стороне от всех этих козней и страхов. Ничто не смущает моей молитвы, и на душе спокойно.
Де Герми занялся по обыкновению варкой кофе, Дюрталь достал рюмки, а Гевенгэ набил свою трубку. Стих, растаял, как бы растворился в порах стен гул колоколов, и астролог, глубоко затянувшись табаком, прервал молчание:
— Я провел несколько восхитительных дней в семье, в которой живет в Лионе доктор Иоганнес. После испытанного потрясения неоценимым благодеянием было мне довершить мое выздоровление в столь любовной, умиротворяющей обстановке. Иоганнес один из наиболее выдающихся знатоков теологии и наук оккультных, какого я только знаю. Никто, за исключением, быть может, противника его, чудовищного Докра, не проник столь глубоко в сокровенные тайны сатанизма. Скажу даже, что в наши дни оба они — единственные люди во Франции, преступившие земной предел и обретшие каждый в своей области тайны сверхъестественного. Но Иоганнес пленил меня не только беседой своей, искусной и содержательной, обнаружившей изумительные его познания даже в астрологии, в которой я, однако, превосхожу его, но также и своими возвышенными суждениями о грядущем перевоплощении народов. Клянусь вам, в лице его ниспослан Всевышним истинный пророк, предназначенный во славе и муках вещать здесь, на земле, волю пославшего.
— Все это прекрасно, — заметил, улыбаясь, Дюрталь. — Но, если не ошибаюсь, учение об Утешителе не что иное, как древняя ересь Монтана, открыто осужденная церковью.
— Да, но все зависит от того, как исповедовать пришествие Утешителя, — вмешался входивший звонарь. — Оно возвещается отцами церкви: святым Иринеем, святым Юстином, Скоттом Оригеном, Амори Шартрским, святым Дульсином и таким недосягаемым мистиком, как Иоахим де Флор! Верование это царило в средние века, и, сознаюсь, оно захватывает, пленяет меня, в нем слышу я отклик на заветнейшие свои желания…
Сев и скрестив руки, он продолжал:
— Согласитесь, что упование на третье царствие есть единственное утешение христиан пред зрелищем разлагающегося мира, который, следуя заповеди кротости, мы не смеем ненавидеть!
— Признаюсь, я лично чувствую себя искупленным в весьма слабой степени, — добавил де Герми.
— Дано три царствия, — продолжал астролог, пальцем сооружая холмик из пепла в своей трубке: — царствие страха, Бога Отца, Ветхого Завета. Царствие Нового Завета, Сына Божия и искупления. И наконец, третье, возвещенное Евангелием Иоанна, царствие Духа Святого, которому суждено стать царствием освобождения и любви. В них воплощены прошлое, настоящее и будущее. Они подобны зиме, весне, лету. Или, как выражается Иоахим Шартрский: первое принесло стебель, второе колосья, третье уготовит пшеницу. Открылись два лица святой триединой ипостаси, и логически вытекает пришествие третьего лица.