Страница 52 из 61
— Я задыхаюсь. Запах курений нестерпим!
— Вы привыкнете к ним в несколько секунд.
— Но скажите, почему так смердит, что они жгут?
— Руту, листья белены и дурмана, мирру и сухой паслен — ароматы, угодные сатане, нашему властителю!
Она сказала это горловым, изменившимся голосом, каким говорила иногда в постели.
Он всмотрелся. Она побледнела, губы плотно сжались, и трепетали туманные глаза.
— Он! — вдруг пробормотала она, и женщины устремились мимо них, спешили на скамейках преклонить колени.
Предшествуемый двумя служками, показался каноник в алой скуфье, увенчанной двумя красными рогами бизона.
Дюрталь внимательно рассмотрел священника, когда тот проходил в глубину капеллы.
Докр был высокого роста, но плохо сложен, с несоразмерно длинным туловищем. Открытый лоб переходил без изгиба в прямой нос. Губы и щеки усеяны были густой жесткой щетиной, которая от долговременного бритья появляется у бывших священников. Очертания лица казались угловатыми, грубыми, и сверкали маленькие, черные, близко посаженные глаза, как два яблочных семечка. Создавалось общее впечатление облика помятого и порочного, но вместе с тем энергичного, а глаза, жесткие и твердые, отнюдь не походили на тот бегающий, лукавый взор, который раньше рисовал себе Дюрталь.
Докр торжественно склонился перед алтарем, поднялся по уступам и начал мессу.
Дюрталь увидел тогда, что священнические одежды были надеты на голое тело. Над черными чулками, высоко подхваченными подвязками, нависали мясистые бедра. Нарамник был обычной формы, но темно-красный, цвета запекшейся крови, а посреди, в треугольнике, вокруг которого вились целые заросли можжевельника, барбариса и молочая, стоял, нацелив рога, черный козел.
Докр совершал коленопреклонения, поясные и глубокие поклоны, предписанные ритуалом; коленопреклоненные служки отвечали по-латыни хрустальными голосами, переходящими в пение на конце слов.
— А, да ведь это же обычная малая обедня, — сказал Дюрталь госпоже Шантелув.
Она сделала отрицательный знак. Действительно, в этот момент служки, пройдя позади алтаря, принесли: один — медные жаровни, другой — кадильницы, и раздали их присутствующим. Все женщины утонули в дыму. Некоторые, опустив голову к жаровне, вдыхали аромат полной грудью, а потом, лишаясь чувств, расстегивались и хрипло стонали.
Тогда служение прервалось. Священник спустился спине вперед по ступеням, встал на последней на колени и резким, дрожащим голосом воскликнул:
«Учитель безобразных дел, раздаватель преступных благ, заведующий великими грехами и пышными пороками, мы поклоняемся тебе, Сатана, Бог последовательный, Бог справедливый! Ты посылаешь ложный страх; ты принимаешь убожество наших слез; ты спасаешь честь семейств, вызывая выкидыш плода, зачатого в самозабвении и вспышке страсти; ты внушаешь матерям поспешить с преждевременными родами и твоя акушерская помощь избавляет умерших до рождения детей тоски зрелого возраста, от горечи падений!
Поддержка бедняка, потерявшего надежду, подкрепление побежденных, ты наделяешь их лицемерием, неблагодарностью, гордостью, чтобы они могли защищаться от нападения детей Бога, богатых!
Владетельный князь презрения, счетчик унижений, арендатор старинной ненависти, только ты оплодотворяешь мозг человека, раздавленного несправедливостью; ты подсказываешь ему мысль о подготовке мщения, о злодеяниях без промаха; ты внушаешь е убийства, ты даешь ему изысканную радость умелого насилия, славное опьянение выполненной казни, вызванных слез!
Надежда возмужалости, скорбь бесплодных, ты не требуешь, Сатана, бесполезных пыток целомудрия, ты не восхваляешь бессмыслие постов и неделания; ты один принимаешь прошения плоти и направляешь их в бедные и корыстолюбивые семьи. Под твоим влиянием решается мать продать дочь, уступить сына, ты помогаешь бесплодной и отвергнутой любви, покровитель острых неврозов, свинцового шара истерии, окровавленных насилием тел!
Господин, твои верные слуги на коленях молятся тебе. Они молят обеспечить им легкость восхитительных преступлений, неведомых правосудию; они молят помочь колдовству, непонятные следы которого сбивают с пути человеческий разум; они молят тебя услышать их, когда пожелают они муки тем, кто их любит и служит им; они просят у тебя также славы, богатства, могущества, у тебя, царь обездоленных, сын, изгнанный неумолимым Отцом!»
Потом Докр поднялся и стоя, с протянутыми руками завопил звучным, полным ненависти голосом:
«А ты, кого я, в моем сане священника, заставлю волей-неволей сойти в эту облатку, воплотиться в этом хлебе, ты, Иисус, защитник обманов, мошенничеством получающий почести, крадущий привязанности, слушай! С того дня, как ты явился через посредничество девы, ты не выполнял обязательств, ты лгал обещаниями; века, рыдая, ожидали тебя, Бог-беглец, немой Бог! Ты должен был искупить людей и ничего не выкупил. Ты должен был явиться во славе — а ты спишь! Иди, лги, говори призывающим тебя беднякам: «Надейтесь, терпите, страдайте, вы попадете в больницу душ, ангелы встретят вас, небо откроется». Лжец! Ты хорошо знаешь, что ангелы удаляются с отвращением от твоей бездеятельности! Ты должен был стать переводчиком наших жалоб, носителем наших слез, ты должен был передать их Отцу, но ты не сделал этого, потому что это посредничество, без сомнения, мешало твоему вечному сну сытого ханжества!
Ты забыл нищету, о которой проповедовал, влюбленный вассал банков! Ты видел, как пресс биржевой игры давил слабых, ты слышал хрипение робких, обессиленных голодом женщин, продающих себя за кусок хлеба, и ты отвечал через канцелярию погрязших в симонии, через своих торговых представителей, через наместников-пап, неопределенными извинениями, уклончивыми обещаниями, ты писарь из ризницы, Бог аферистов!
Чудовище, с непостижимой жестокостью создавшее жизнь и навязавшее ее невинным, которых ты же смеешь осуждать во имя неизвестно какого первородного греха, которых ты смеешь карать. В силу неизвестно каких условий мы все-таки хотели бы заставить тебя признаться, наконец, в твоей бесстыдной лжи, в твоих неискупимых преступлениях! Мы хотели бы забить твои гвозди, прижать тернии, вызвать жгучую кровь из твоих запекшихся ран!
Мы можем это сделать, и мы сделаем это, нарушив покой твоего тела, теоретик бессмысленной чистоты, проклятый назаретянин, призрачный царь, подлый Бог!»
— Аминь, — прозвучали хрустальные голоса служек.
Дюрталь слушал этот поток богохульств и оскорблений. Гнусность священника его ошеломляла. За криком последовала тишина. Капелла тонула в дыму кадильниц. Женщины, до той поры молчавшие, внезапно заволновались, когда каноник, поднявшись вновь на алтарь, повернулся к ним и благословил широким жестом левой руки.
Служки вдруг зазвенели колокольчиками.
Это было словно сигналом. Женщины забились, упав на ковер. Одна бросилась плашмя на землю и загребала ногами, словно ее приводила в движение пружина. Другая, страшно скосив глаза, вдруг закудахтала, потом, потеряв голос, оцепенела с открытым ртом, со втянутым язы ком, кончик которого уперся в нёбо. Еще одна, распухшая, свинцово-бледная, с расширенными зрачками, откинула голову на плечи, потом выпрямилась резким движением и начала, хрипя, рвать ногтями грудь. Еще одна, лежа навзничь, развязала юбки и выставила голое брюхо, раздутое, огромное. Потом с ужасными гримасами изогнулась и высунула из окровавленных уст белый надорванный по краям язык, искусанный покрасневшими зубами, не помещающийся более во рту.
Дюрталь поднялся, чтобы лучше видеть, и ясно услышал и рассмотрел каноника Докра.
Тот созерцал возвышавшегося над жертвенником Христа и с распростертыми руками изрыгал оскорбления. Так мерзко и громко не ругались даже пьяные извозчики. Один из служек преклонил перед Докром колени, повернувшись спиной к алтарю. По спине священника пробежала дрожь. Торжественным тоном, но с дрожью в голосе он произнес на латыни: «Hoc est enim corpus meum» (To есть тело мое). Потом, вместо того чтобы преклонить колена перед драгоценным телом Христовым после освящения, повернулся к присутствующим и показал им вспухшее, дикое, залитое потом лицо.