Падение Трои

— Я бы приказал подать тебе золотую колесницу, София, но сейчас они все заняты.

Возница носил характерную для данного региона феску с белой льняной подкладкой, на белом ободке проступали пятна пота. Он ткнул везшую их пару лошадей заостренной палкой, и они начали медленно продвигаться по улицам Чанаккале.

София сидела рядом с мужем, который широко улыбался и, сняв белую панаму, приветствовал многочисленных владельцев лавок, мимо которых они проезжали. Трое мальчишек бежали за повозкой, выкрикивая: "Хаким! Хаким[4]!"

— Что они говорят, Генрих?

— Здесь, на равнине, я для них великий доктор. У меня есть большая коробка с лекарствами от всех мыслимых болезней, поэтому они обращаются ко мне. Я их лечу.

— Я не знала, что ты обучался медицине.

— Обучался? Разумеется нет. Мне хватает того, что англичане называют здравым смыслом. Я вижу, что у ребенка лихорадка, и даю ему две капли хинина. Вижу анемию и прописываю железо в порошке. Вижу рвоту и даю мел и настойку опия. Здесь нет европейских болезней вроде кори. Они живут здоровой жизнью, как их предки. У меня нет платана, под каким отец медицины принимал больных. Я не Гиппократ. Но имею дело с теми же людьми.

— А ты не боишься заразить их европейскими болезнями?

— Я? Чепуха. Я самый здоровый человек в мире. Добрый день, сэр! — Он приподнял шляпу, приветствуя человека в европейском костюме. — И, помимо всего прочего, мои пациенты приносят мне подарки: монеты и сосуды, извлеченные из земли.

Я, как магнит, притягиваю находки! — И он погрузился в раздумье.

Телемак сидел впереди, рядом с возницей, и София, наклонившись вперед, дотронулась до его плеча.

— Вы грек?

— Я? О нет, мадам. Я из Санкт-Петербурга. — Он по-прежнему держался с удивительной холодностью.

— Но у вас греческое имя.

— Имя Телемак дал мне профессор. По-настоящему меня зовут Леонид Плюшин.

— Леонид, сын моего оставшегося в России коллеги, хитроумного банкира, поэтому я стал называть его сына Телемаком.

Оберманн в течение семи лет занимался торговлей в Санкт-Петербурге; в основном, он имел дело с индиго и селитрой, что в нестабильные времена позволило нажить приличное состояние. Он вложил его в собственность в Берлине и Париже и приобрел солидную долю акций железных дорог на Кубе.

Выехав из Чанаккале, они оказались на пыльной дороге, неровной и ухабистой.

— Здесь нет настоящих дорог, — заметил Оберманн. — Мы вернулись в бронзовый век.

Кругом расстилались поля с высокой травой, качавшейся под ветром, словно морские волны. София ощущала, как спину холодит северный ветер.

— Здесь всегда дует, — сказал Оберманн. — По- моему, это потрясающе. Я вижу в этом особый замысел. Гомер так и называл ее: открытая ветрам Троя.

Тот же ветер насквозь продувает историю, София. Ты чувствуешь? — Повернувшись, он подставил лицо потокам воздуха. — В пятой песни "Илиады" поэт воспевает северный ветер. Борей. Он дует с вершин гор и гонит по небу мрачные тучи. Это доказывает, что Гомер был в этих местах. — Они переехали каменный мостик через речку, и теперь до Софии доносилось только звяканье лошадиных колокольчиков, да время от времени блеяние коз. — Посмотри на запад, София, в сторону моря. Видишь два маленьких холма у берега? — Она увидела два кургана, поросшие кустами и деревьями; позади них светилось море, казалось, они мерцают у самого горизонта. — Считается, что это могилы Патрокла и Ахилла. Двое юношей-любовников лежат рядом! А мужеложество до сих пор карается смертью! Мы должны вскрыть эти могилы, Теле мак. Я хочу посмотреть в лицо Ахиллу. Palai katatethnotos. Ты поняла, София?

— Тот, кто давно умер.

— Тебе близок язык твоих предков. Вот что нам непременно надо сделать. Мы станем читать вслух длинные отрывки из Гомера и заучивать их наизусть. Мы должны знать их на память.

Когда они оказались на равнине Трои, пыльная дорога сузилась.

— Добро пожаловать на луга Азии, София! — сказал Оберманн.

Вокруг стояла высокая трава, которая, казалось, растет на заболоченной почве, дальше тянулись поля, усеянные красными и желтыми цветами. На западе плоская равнина простиралась до моря, а на востоке уступала место далеким горным хребтам, вершины которых были покрыты снегом. По всей равнине росли дубы, согнувшиеся под ветром, словно мрачные карлики. Оберманн повернулся к ней и показал на ряд маленьких домиков у дорога.

— Сейчас здесь весна, София, и на этих плоских крышах гнездятся аисты. Видишь их? — спросил Оберманн. Она разглядела неопрятные корзинки из веток и камыша. — Они возвращаются в это время года.

Они ехали вдоль реки, заросшей кустами и деревьями. София заметила камыши по берегам и вдруг ощутила покой зеленого приюта, служившего защитой от пыли и ветра. На середине реки был ряд островков, поросших ивами и вязами.

— Это Скамандр, — сказал ей Оберманн. — На человеческом языке. На языке богов он известен как Ксанф, или золотисто-желтая река. Интересно, что реки по всему миру с удивительным упорством сохраняют свои названия. Гомер называет Скамандр dineis, "с водоворотами", или dios, "божественным". Считалось, что Скамандр ведет происхождение от Зевса, и люди почитали его как бога. У него был свой жрец в Трое. Тебе кажется это странным? Но здесь нет ничего странного. Мы поедем вдоль него до его слияния с Симоентом. Посмотри, как он течет! Гектор называл его "дружище Скамандр". — Казалось, пейзаж изменил Оберманна. Он пребывал теперь не в обществе людей, а среди богов. Так она объяснила это-себе. — Вода — самое древнее, что есть на земле. Но у нее нет возраста. Она всегда свежа и всегда нова.

Вдруг София поняла, что очень проголодалась, и вынула из своей матерчатой сумки пакет с маленькими шоколадными кексами. Она предложила один мужу. Он взял пакет и сунул несколько кексов в рот.

Она собиралась передать сладости вознице, но Оберманн остановил ее.

— Никогда ничего не дари туркам. Они не могут отказаться. И потом будут обязаны ответить на твою любезность.

— Но, как я понимаю, к русским это не относится?

— К Телемаку — нет. Но он не любит сладкого. Он, как лев, пожирает огромное количество мяса, но не может съесть ни кусочка сахара. Ведь это правда, Телемак? — Молодой человек в ответ рассмеялся. — Видишь? Он смеется над собственной слабостью. На русский манер. — Оберманн наклонился вперед и похлопал его по плечу. — Когда ты умрешь, я воздвигну курган в твою честь. Гробницу Телемака.

— Собираетесь пережить меня, профессор?

— О, да. Я вечен. Кроме того, у меня молодая жена.

Возница показал своей палкой на что-то на равнине и, казалось, выкрикнул две ноты.

Смотри, София, ты видишь? Волк! — В высокой траве среди деревьев мелькнул зверь с темной шерстью, и вдруг она почувствовала себя счастливой. — Какой красавец! — У Оберманна был ликующий вид. — Он спустился с горы Иды, матери диких зверей. Смотри, как он бежит. Равнина приветствует тебя, София. Показывает свое очарование. Скоро ты услышишь Зевсов гром, и все сложится прекрасно.

— Это удача — увидеть волка, — отозвалась она. — В моей стране. Не стаю, разумеется. Но одинокий волк — хорошая примета.

— Слышишь, Телемак? Боги к нам благосклонны.

Некоторое время они ехали в молчании. Дорога отвернула от берега Скамандра и теперь шла по болотистой местности; затем начались невысокие холмы, покрытые дубами и низкими кустарниками.

— Мы приближаемся, — сказал Оберманн, — к mysterium tremendum[5]. — София снова услышала шум реки, по берегам которой росли деревья. Они проехали по другому мосту из грубо вытесанных камней и оказались на окраине деревушки с глиняными домами, крытыми соломой. Тут она увидела холм. Вернее, не холм, а на самом краю хребта большой раскоп среди скал и земли. Увиденное показалось ей похожим на замок с бастионами и земляными башнями. Под пристальными взглядами нескольких женщин и детей они проехали по узкой деревенской улице и приблизились к кургану.

4

Хаким—лекарь, мудрец (арабск.)

5

Тайна поражающая (лат.).