Падение Трои

— Который час? — спросил он у Софии.

— Почти девять.

Оберманн взобрался на насыпь у траншеи и крикнул: "Paidos! Paidos!" Он знал, что сейчас рабочие сразу займутся едой, думая о раскопках не больше, чем крестьяне, перекусывавшие на соседнем поле. Призыв дошел до рабочих, они вылезли из траншей на поверхность.

Оберманн вернулся к углублению и осторожно извлек медную емкость около двух футов длиной и фута шириной. Сразу за ней находилась большая медная чаша, в которой лежало что-то вроде подсвечника. Но сдвинув ее с места, Оберманн увидел, что в ней сложены золотые сосуды, чаши, золотые браслеты и кольца.

— Дай мне свою шаль, — торопливо попросил он. София развязала шаль и положила на землю. Оберманн ловко выгреб из чаши все золотые предметы. — Надо спешить, — сказал он. Когда все было положено на шаль, София связала ее и хотела подвесить на пояс. — Спрячь под одеждой, — велел он. — В нижней юбке.

Они не заметили, что из соседней траншеи за ними наблюдает маленький мальчик, сынишка одного из рабочих, которому было поручено отвозить в тачке камни из раскопа. Он задержался, не успел уйти завтракать вместе со всеми.

— Я не смогу идти свободно, Генрих. Видишь, как выпирает?

— Неважно. Делай, что велю. — Оберманн обнял ее за плечи и, частично закрывая своим телом спрятанное золото, повел к дому. — Если тебя спросят, — прошептал он, — скажись больной.

Они добрались незамеченными. София, вытащив из-под юбки узел, собиралась отдать его мужу, как вдруг раздался стук в дверь.

— Быстрее, — сказал Оберманн. — Брось его на постель и ляг сверху. У тебя приступ боли.

Он открыл дверь, на пороге стоял Кадри-бей. Оба выглядели совершенно невозмутимыми.

— Что вы взяли, герр Оберманн?

— Взял? Я вас не понимаю.

— Вы уносили блестящие монеты.

— Монеты? В Трое не было монет, Кадри-бей. Вам это должно быть известно.

— Что-то золотое. Вас видел мальчик.

— Какой мальчик?

— Сын Хамди.

— Он известный воришка и врун. Я удивлен, что вы позволяете ему оставаться здесь. Его отец тоже мошенник. Мне уже приходилось отчитывать его.

— Я могу войти?

— Если хотите. София заболела. Молю Господа, чтобы это не оказалась лихорадка.

— Лихорадка?

— Взгляните, как выгнуто ее тело. Это симптом. Но входите, Кадри-бей. Я буду при ней. Я не боюсь заболеть. — Кадри-бей оставался на крыльце. — А что этот сын дьявола сказал про меня? Я унес золотые монеты из сердца Трои на глазах у сотни рабочих? Это противоречит здравому смыслу. Входите. Обыщите мое жилище, Кадри-бей. Осмотрите все именем султана. Откройте сундуки и шкафы.

— То есть вы ничего не нашли за все утро?

— Не совсем так. Я нашел обугленные зерна ячменя и окаменевший сыр. Хотите взглянуть на них, Кадри-бей?

Его нескрываемый гнев, казалось, успокоил надзирателя.

— Мне приходится поверить вам, герр Оберманн. Должно быть, солнце ослепило мальчишку.

— Не ругайте его. Оставьте в покое. В Трое мы то и дело видим то, что потом оказывается ненастоящим.

— Передайте мое сочувствие фрау Оберманн. Пусть поправляется.

— Я молю за нее Аллаха, Кадри-бей. Чтобы болезнь прошла. — Как только тот ушел, Оберманн закрыл и запер дверь.

— Быстрее, — скомандовал он. — Нужно спрятать все это под полом. — София встала с постели и принесла шаль с золотыми вещами.

Оберманн приподнял доску пола в маленьком алькове.

— Боже, сколько всего, — произнес он, развязав сверток. Здесь были золотые серьги, диадема, два небольших орнаментированных сосуда с крышками. — Любая из этих вещей бесценна! — С минуту он смотрел на них, потом поднял взгляд на Софию. — Их собирали второпях. Иначе как браслет мог оказаться рядом с соусником? И спрятали в углублении в стене дворца. На какую мысль это наводит, София?

— Что случилось несчастье?

— Надвигалось несчастье. Гибель. Таким несчастьем было то, что греки входили в ворота Трои.

— Если они ломились в двери дворца, женщины должны были спрятать свои сокровища.

— Естественно. — Он взял один из золотых сосудов и стал рассматривать. — Он пролежал в земле пять тысяч лет. Тебя это не пугает, София?

— Что здесь страшного?

— Какой-то сверхъестественный ужас. Не знаю. Мы взяли что-то, принадлежавшее Трое. Мы приняли участие в ее потаенной жизни.

София удивленно посмотрела на мужа.

— Слишком поздно, Генрих.

Он прижал ко лбу сжатую в кулак руку.

— Разумеется. Это ерунда. Скорее нам следует бояться Кадри-бея. А эти сокровища нужно снова спрятать. — Он осторожно разложил их под полом, вернул доску на место. — Такова их участь — быть спрятанными, верно? Такова особенность золота.

— Их нельзя оставлять здесь, Генрих. Если нас не будет несколько часов…

— Знаю. Он придет сюда, всевидящий Аргус. Но я нашел решение. — Он не сделал паузы, и Софии показалось, что мысль его складывалась, пока он говорил, он будто извлек ее из воздуха. — Мы с Леонидом поедем верхом к морю. Я возьму сумку, набитую бумагой. Спустя некоторое время Кадри-бей, несомненно, последует за нами, и в его отсутствие ты с сокровищами отправишься в путь. На берегу за Чанаккале есть небольшая ферма. Я расскажу тебе, как добраться. Возьми коня и скачи туда, как можно скорее. Они тебя узнают.

— Кто они?

— Друзья. Когда-то они оказали мне неоценимую услугу. Поэтому я купил им ферму. Я знаю их еще по Итаке.

Оберманн никогда раньше не упоминал этих друзей. Снова какая-то страница его жизни открылась случайно и неожиданно. Софии тут же захотелось узнать больше об этих людях.

С тех пор как София узнала о первой жене Оберманна, его прошлое все больше интересовало ее. Если он знаком с внезапно обнаружившимися друзьями со времен Итаки, они должны были принимать участие в тамошних раскопках. Но что они делают на анатолийском берегу? И почему он решил купить им ферму?

Оберманн вытащил перо и бумагу.

— Возьмешь письмо, София. Оно все объяснит. — Он принялся торопливо писать. Затем положил лист в конверт и запечатал. — Мы с Леонидом поедем к морю во второй половине дня. Непременно дождись отъезда Кадри-бея. Я нарисую план. Это место легко найти.

— Сколько времени займет поездка?

— Ты останешься у них на ночь.

— Ты не сказал мне, кто они.

— Пожилая пара. Муж и жена. Детей у них нет. Вот гавань Чанаккале. — Он принялся рисовать карандашом на маленьком листке бумаги. — Вот дорога на восток, к деревне Карамык. Вот она отмечена. Проедешь по этой дороге четверть мили. Увидишь каменную хижину. Обычно около нее стоит еда и кувшин с водой. Это дом хранителя моря. Ты о нем знаешь.

— Никогда не слышала.

— Разве Леонид не рассказывал тебе? Удивительно. Это крестьянин, который всегда смотрит на море. Смотрит всю жизнь. Он не может делать ничего другого. Некоторые считают его блаженным. А некоторые думают, что он проклят. Но он всегда смотрит на морские волны.

— Он разговаривает?

— Он молится. Поэтому его считают святым. Говорят, он сдерживает море, чтобы оно не затопило землю, как случалось в давние времена. Ты ведь видела здесь раковины в земле. Я и сам почти верю в его силы. Свернешь направо на дорогу, которая проходит прямо за его домом, и проедешь по ней полмили. Вот так. Я помечу место крестиком. Там увидишь ферму Их фамилия Скопелос.

— Греки?

— Фригийские греки. Перебрались на Итаку из Фригии во время последней эпидемии чумы. Они преданы мне. Я бы доверил им свою жизнь. Тебе все понятно, София?

— Надеюсь, мне не опасно ехать одной.

— Ты фрау Оберманн! Никто пальцем не посмеет тебя тронуть.

В поездку София оделась как местные женщины. Ее кожа теперь так потемнела от солнца и ветра, что, по ее мнению, вряд ли кто мог обратить на нее внимание. Из этих же соображений она решила ехать на муле, а не на лошади. Она положила золотые вещи в кожаную сумку, которую пристроила на спину мула. И отправилась к ферме Скопелосов.