Проклятие темной дороги

— Еще что-то? — спросил Гартан.

— Еще что-то… — кивнул сотник. — Еще половина людей в заставе у Порога померли в одночасье. Тридцать семь человек.

— Что?! Как это?..

— А вот так… Сели покушать, они там в два захода едят, чтобы дозоры не снимать. Покушали. У них столы в сарае стоят, сами знаете…

Гартан кивнул.

— Вот зашли, поели. Пива выпили. Сторожа от ворот ждут, когда их кто-то подменит, а никто и не идет. Один от ворот отошел, в сарай… в столовую заглянул, а там… Отраву кто-то хитрую подмешал, люди не сразу померли, а так, немного погодя, чтобы все поесть успели… Успели… Моих восемь душ, остальные — наемники.

— Кто? Кто мог?

— Вот и я спрашиваю — кто? Бочки привезли отсюда, из замка. Те, что хранились в подвале этой башни. — Коготь топнул ногой. — Вот этой самой. Пиво привезли вчера, поужинали, сразу и выпили… Я приехал как раз к ночи, все увидел да сюда поехал, чтобы предупредить, чтобы пивка тут никто не пил… А тут — все нормально. Все живы, хотя пиво пили и вчера, и сегодня… Правда, странно?

— Может, по дороге отравили? — предположил Гартан. — Кто-то из тех, что вез. Там же и местные были, сейчас же они у нас тут везде… Я помню, что два старика в погонщиках были, из деревни… из этой, у озера…

— Были два старика, — кивнул Коготь. — Они тоже пивка выпили. Вместе с остальными. И вместе с остальными там остались. Бочки же опечатаны, ваша милость! Сами же вы и приказали, чтобы соблазна ни у кого не было. Нет, с той бочки, из которой пили, печати, ясное дело, сорвали — и с крана, и с крышки, — да только и вторая, нераспечатанная, оказалась отравлена. Я взял грех на душу, собаку напоил. Налил ей, значит, в плошку пивка, хлебушка покрошил, она съела, а я и давай считать. Досчитал до ста — она с ног свалилась, до ста пятидесяти досчитал, она забилась, пустила пену и подохла… В опечатанной бочке яд был, ваша милость, я проверил. Ваша печать стояла, без обмана и нарушения.

— Моя печать… Как это возможно?

— Да откуда я знаю? — не выдержав, взорвался Коготь. — Я откуда могу это знать? Я умерших похоронить велел, сел в седло да сюда. Думал, шею свернем — и я, и конь. И еще думал, что прискачу сюда, а ворота закрыты, а за воротами — все мертвые. В пене, значит, с руками-ногами скрюченными… Прискакал — а все живы. Поспрашивал — нет, все пиво пили. И весь запас, что был в подвале, подчистили. И никто не умер. А на Пороге…

Сотник замолчал и помотал головой.

— Я же вас всех похоронил, — почти простонал Коготь. — Каждого вспомнил, пока доехал. И пока ехал, все думал и думал… Не яд был в пиве. Не яд — наговор на него был. Колдуны так могут — наложить заклятие, не прикасаясь к напитку или к еде… Им все равно — открытая бочка или закрытая. Пиво, мясо или пшеница с яблоками… Колдун, так его… Или ведьма. Только чего эта тварь может хотеть? Убить бы хотела — всех бы отравила. Вас извести намерилась бы — уже давно бы извела, жену вашу… Тогда, в деревне, с Болотными тварями, может, и в самом деле на госпожу Канту ловушка была поставлена? Или случайно так совпало? Теперь же получается что — мы все… каждый… в любой момент можем умереть прямо здесь? От яблочка или от куска хлеба? И теперь все будут по сторонам смотреть, яда или наговора опасаться? А слух пойдет… обязательно слух пойдет. Я новых наемников привел, только они невесело на мертвых глядели, прикидывали небось, как сами бы за тем столом в сарае смотрелись бы… И я не удивлюсь, что завтра…

Коготь, заслонившись рукой, глянул на восходящее солнце.

— Сегодня с Порога кто-нибудь сбежит, и слух пойдет, что опасно сюда наниматься, умереть можно… или еще хуже, скажут, что наместник вместо платы ядом потчует…

— Я? — вспыхнул Гартан.

— Угу, ты! Честное слово всякому прохожему давать будешь, мол, нет, я не убивал? Полагаешь, эти типы, что сами готовы кого угодно обмануть, в эту мыслишку подлую не поверят? Еще как поверят, у них жизнь опасная, а служба хитрая. Тебе отец не рассказывал, как в пограничных провинциях вначале наемное войско собрали, а потом, чтобы не платить, всех убили?

— Рассказывал.

— Вот то-то и оно… То-то и оно… — Коготь прошелся по площадке, держась за поясницу. — А я уже старый. Сколько тут в седле проехал, а спина вон как болит. Думал в Долине на покой уйти, дом построить, молодку какую или вдовушку взять… Да, как же, взял…

— А хочешь баронство? — спросил Гартан.

— Чего?

— Баронство, спрашиваю, не хочешь? — повторил Гартан. — Мне вчера советник Траспи рекомендовал. Предложил клич бросить всем, кто хотел бароном стать. Чтобы ехали в Последнюю Долину, выбирали себе надел, который охранять и защищать смогут, да жили себе баронами. А я чтобы в столицу послал письмо с нижайшей просьбой этим баронам даровать наследные титулы… Или по весне чтобы вырезал их всех к бесам дьявольским. Так и сказал — к бесам дьявольским. Вот я до сих пор думаю, может, он прав? Может, объявить на тракте? Желающие сюда и повалят, будет у меня чем от кочевых обороняться…

Гартан вспомнил, что не рассказывал Когтю ничего о своем пребывании у кентавров. Ни Когтю, ни Канте, ни Траспи. Канту он не хотел пугать и огорчать, да и понимал прекрасно, что она все равно никуда от него не уедет, а Когтю и Траспи не сказал ничего потому, что они-то как раз предложение Барса поддержали бы. Они бы не стали ломать голову. Если есть способ спасти хоть кого-то — нужно действовать. Погубить сотни, чтобы спасти тысячи — какие могут быть вопросы?

Даже капитан Картас с ходу согласился бы: для него соотношение потерь и приобретений — всего лишь арифметика войны. Если второе больше первого — что еще нужно? Вперед!

Поэтому Гартан никому ничего и не сказал тогда, и сейчас ничего не сказал Когтю. Хотя тот, почувствовав в голосе наместника боль, смотрел внимательно и с ожиданием.

— Ладно, — как можно спокойнее сказал Гартан, хотя какое тут может быть спокойствие после того, что произошло на Пороге. — Уже утро. Пора спускаться…

— А… да, точно… У вас же работы много, ваша милость. Я видел виселицу — ладненькая такая, удобная. То есть на дереве просто вздернуть вы его не захотели и меч об его шею тоже марать не стали… За что ж вы его так?

— Я его предупреждал, чтобы без моего разрешения он не смел приближаться к замку. Иначе…

— Ага, ну да… А он, значит, приблизился?

— Да. И не просто приблизился, смог попасть во двор замка. Его опознала служанка из местных, закричала, подняла тревогу… Он ее ткнул ножом и попытался бежать. Как ты думаешь, что ему за это положено?

— Девушку ножом ткнул? — переспросил Коготь. — Вот так вот, с испугу? За то, что она тревогу подняла?

— Да. Так получается.

— Получается… А он сам что говорит?

— А ничего он не говорит. И я полагаю, что и под пытками он говорить не станет.

— Не станет… Так вы его не пытали? Хоть тут поступили правильно. Только чего ж так долго тянули?

— Вначале — я разбирался в этом деле, потом послал за родителями девушки, потом оказалось, что ее деревню выжгли инквизиторы, потом попытались найти каких-нибудь родственников…

— Чтобы они могли помиловать его? — с пониманием спросил Коготь.

— А хотя бы… только не осталось родственников, один старейшина ее деревни выжил, прятался, как оказалось, от него с самой Резни. Дарень из Моховки. Старик потребовал, чтобы убийцу казнили.

— Вот и решили сегодня утром…

— Да, решили сегодня утром, — Гартан потер лоб. — Сегодня утром он будет повешен. И ничто уже не сможет этому помешать. Я должен выполнять законы. И я должен быть беспристрастен. Есть закон, и нет никакой возможности его обойти. И это… Это правильно. Иначе быть не может. Что-то не понятно?

— Понятно, чего тут не понять? А что сказала госпожа Канта?

— А госпожа Канта сказала, что человек, струсивший настолько, что поднял руку на женщину, не должен был рождаться. И уж жить он не должен во всяком случае… — Гартан зажмурился. — Но если бы она сказала что-то другое, если бы попросила бы для него помилования, то я…