Идти полным курсом

— Самое слабое место, — вставил Ян Янсен, — судовые команды. Капитаны — те люди надежные, а вот среди матросов часто встречаются такие типы… Многих из них нанимают за гроши прямо в захудалых портовых кабаках. Недаром ведь говорится: море и виселица не отказывают никому. И таких людей потом приходится обучать военному делу, от них зависит боеспособность корабля. Тем не менее, судовладельцам вроде Томаса Утенхольта все это только на руку.

На последнее де Рюйтер заметил, что слова штурмана «Мерсвина» звучат не очень-то ободряюще, и спросил Карфангера, как, на его взгляд, можно было бы поправить положение. Капитан «Мерсвина» решительно заявил, что лично он против крупных эскадр кораблей сопровождения, каковые имеются, к примеру, у Англии и Голландии или у Ост-Индских компаний этих стран, тем более, что Гамбург не собирается впутываться ни в какие военные аферы. Гамбург не хочет враждовать ни с кем, не помышляет о захвате колоний, единственное его стремление — жить со всеми в мире и вести взаимовыгодную торговлю. Однако частный конвой должен непременно уступить место военным кораблям, принадлежащим городу, для того, чтобы их капитаны и команды мыслили лишь о благе всего города, а не какого-нибудь одного судовладельца.

— И вы, будучи новоиспеченным членом правления капитанской гильдии, намереваетесь приложить все усилия к тому, чтобы претворить эти планы в жизнь? — спросил де Рюйтер.

— Безусловно, — отвечал Карфангер.

— В таком случае вам придется нелегко, ибо ваши намерения подрывают основу существования не только частных конвоиров. Ведь вы отнимаете у них источник надежной прибыли.

— Я ни секунды не сомневаюсь в том, что все эти утенхольты и иже с ними будут чинить всяческие препятствия созданию военной флотилии города. Но кого ещё вы имеете в виду?

— Не исключено, что это будут городские власти. Поскольку город придерживается нейтралитета, — пояснил свою мысль де Рюйтер, — сенату безразлично, с кем сражаются в море корабли Утенхольта. Но если заговорят пушки фрегатов, принадлежащих городу, то это уже перестает быть частным делом отдельных гамбургских судовладельцев, А посему вам не стоит рассчитывать на особый энтузиазм совета, адмиралтейства, сената и парламента — они, скорее всего, останутся глухи к вашим призывам.

Карфангер задумался, тем временем де Рюйтер уже принялся расспрашивать своего гостя, каким образом он рассчитывает покинуть целым и невредимым алжирскую гавань. «Вы же знаете, я связан договором и помочь вам не в силах. Как только бею донесут, кто сидит у вас в трюме, за вашу жизнь никто не даст и ломаного гроша», — говорил адмирал.

Эти опасения имели под собой серьезные основания: во всех испанских и португальских портах пираты держали своих соглядатаев и доносчиков. И даже если с их помощью весть о пленении алжирского рейса пока ещё не достигла ушей бея, он все равно узнает об этом, самое позднее, в момент начала переговоров с де Рюйтером об обмене пленниками, и тогда в любую минуту можно ожидать нападения на «Мерсвин».

Да и сами эти переговоры не обойдутся без сложностей. Через час солнце скроется за горизонтом, а после захода солнца во дворец бея не пускают никого. Еще несколько дней назад бей, пожалуй, и сам прислал бы своих нукеров на борт адмиральского корабля; теперь же рассчитывать на это не приходилось, надо было самим сходить на берег. К тому же визит к бею никогда не считался приятной миссией даже в самые скверные для Алжира времена. Ни послам, ни посредникам не дозволялось въезжать верхом в касбу — крепость, возвышавшуюся над городом: каждому чужеземцу надлежало спешиться, в то время как сопровождавшие его янычары оставались в седле. Затем посланнику предписывалось стоять перед старым дворцом бея с непокрытой головой под палящим солнцем, продолжительность этой «церемонии» зависела от прихоти тех же янычар. Во время аудиенции всем чужестранцам — за исключением французского консула — полагалось целовать бею руку, и никто не смел садиться в его присутствии.

Де Рюйтер рассказал об одном венецианском посланнике, недавно побывавшем у бея. Тот предложил ему вместо кресла колченогую табуретку и потребовал уплатить за это тридцать тысяч франков. Посланник стал протестовать, заявляя, что нельзя требовать денег за оказание гостю почестей. На это ему ответили: «Алжирцы не требуют денег с тех, кто действительно заслуживает почестей, поэтому лучше сразу гони монету и радуйся, что за эту цену тебе оказана такая честь».

После краткого совещания было решено отправить бею послание с известием о том, что на борту «Нептуна» находятся алжирцы, захваченные в морском бою одним гамбургским шкипером. Рассчитывали на то, что бей пришлет посредников. Чтобы обезопасить гамбургский корабль от возможного нападения алжирцев, решили поставить его меж двух голландских фрегатов. В этом случае алжирцы могли бы попасть на «Мерсвин» только через палубы голландцев, что означало бы нарушение договора, а на это бей, ввиду плачевного состояния городских укреплений, пойти сейчас не мог. Бак и ют своего корабля гамбуржцы вызвались охранять собственными силами.

Прошло немногим более получаса. Багровый диск солнца уже коснулся своим нижним краем лазурной поверхности моря, когда «Нептун» и флейт ван Гадена стали по обоим бортам «Мерсвина», и корабли были надежно пришвартованы друг к другу. Карфангер, приглашенный де Рюйтером на ужин, вновь отправился на флагман; тем временем Ян Янсен расставлял ночную вахту. И сколь бы ни радовался Карфангер предстоящей беседе с адмиралом и совместным воспоминаниям о плаваниях и приключениях прошлых лет, он уже не ощущал в себе той непринужденности и приподнятого настроения. Здесь, на рейде алжирской гавани, казалось, сам воздух был наэлектризован опасностью; в душе гамбургского капитана царила тревога.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Когда Карфангер возвратился на «Мерсвин», была уже глубокая ночь. Спал он недолго и беспокойно. Едва лишь на востоке между склонами гор и белой полосой прибоя заалели первые лучи восходящего солнца, капитан «Мерсвина» вышел на палубу. Внешний рейд алжирской гавани был пуст — английская эскадра ночью снялась с якоря и ушла.

Спустя два часа гамбуржцы передали пленных алжирцев де Рюйтеру. Последним перелез через планшир Юсуф ибн Морад. Парусный мастер трижды сплюнул ему вслед: старик, наверное, снова отгонял всякие напасти.

Когда Юсуфа ибн Морада провели мимо Карфангера, он замедлил шаги и крикнул, обращаясь к капитану: «До скорой встречи! Но зачем было делать крюк через Голландию? Или у гамбуржцев недостает смелости самим отправиться к бею?»

Карфангер промолчал, не удостоив его и взглядом. Де Рюйтер подозвал профоса и приказал:

— Этого содержать под особым надзором!

— Слушаюсь, минхер адмирал! — Профос мигнул своим подручным, и те увели рейса на нижнюю палубу. Адмирал пригласил Карфангера разделить с ним на прощание трапезу.

И тут вдруг выяснилось, что бей неожиданно быстро отреагировал на послание адмирала: к флагману голландской эскадры направлялась небольшая алжирская галера, подгоняемая быстрыми ударами весел.

— Отчего это бей так заторопился? — вопросом встретил адмирал ван Гадена, появившегося на палубе.

— Похоже, что этот Юсуф ибн Морад у него в любимчиках. На галере не менее трех дюжин гамбуржцев из числа рабов бея.

— Ясно. Значит этот Морад-реис в действительности стоит раза в три больше, если его повелитель добровольно проявляет такую щедрость.

Однако последнее качество бея адмирал сильно переоценил. Это выяснилось, как только его люди поднялись на борт «Нептуна», и самый важный из них на вид изложил условия обмена:

— Могущественный бей, владыка Алжира, в своей милости снизошел до того, что приказал представить гамбуржцам — хотя они того и не заслуживают — всех их пленных соотечественников, из которых им позволяется выбрать двадцать три человека. Двадцать три гамбуржца в обмен на двадцать три алжирца — вполне честная сделка, к тому же вам предоставляется право выбора.