Влюбленные женщины (Женщины в любви)

— Мне кажется, она прекрасна — кто только осмелился соединить эти яркие цвета…

В комнату неслышно вошла служанка Гермионы, и Урсула, охваченная сильным влечением, в панике ускользнула.

Биркин сразу же лег в постель. Он чувствовал себя счастливым и хотел спать. А счастливым он себя почувствовал, когда начал танцевать. Но Джеральду непременно нужно было поговорить с ним, поэтому он, не раздеваясь, уселся на кровать Биркина, как только тот лег, и завел разговор.

— Кто такие эти сестры Брангвен? — спросил Джеральд.

— Они живут в Бельдовере.

— В Бельдовере! И чем же они занимаются?

— Преподают в школе.

Молчание.

— Преподают! — через некоторое время воскликнул Джеральд. — Вот почему мне казалось, что я их уже где-то видел.

— Ты разочарован? — спросил Биркин.

— Разочарован? Нет — но как они оказались в гостях у Гермионы?

— Она познакомилась с Гудрун в Лондоне — это та, которая помоложе, с более темными волосами; она художница, занимается скульптурой и лепкой.

— Так она не преподает в школе — только другая?

— Они обе преподают — Гудрун учит рисованию, а Урсула исполняет обязанности классной дамы.

— А чем занимается их отец?

— Он преподает основы ремесла.

— Вот это да!

— Рушатся, рушатся классовые барьеры!

Джеральду всегда, когда в голосе друга появлялась насмешка, становилось не по себе.

— Да, их отец преподает в школе основы ремесла. Мне-то что до этого?

Биркин рассмеялся. Джеральд посмотрел в его лицо, выражающее насмешку, язвительность и равнодушие, и не смог уйти.

— Я не думаю, что тебе повезет часто встречать Гудрун в обществе. Она птичка беспокойная, через пару недель она сорвется с места.

— И куда же она полетит?

— В Лондон, Париж, Рим — только одному Богу известно. Я всегда жду, что она устремится в Дамаск или Сан-Франциско; это райская птичка. Бог знает, что она забыла в Бельдовере. Наверное, этот убогий городишко предвещает ей, что ее ждет что-то грандиозное, подобно тому, как дурной сон порой предвещает удачу.

Джеральд немного поразмыслил.

— Откуда тебе так много про нее известно? — спросил он.

— Мы встречались в Лондоне, — ответил приятель, — в кружке Алджернона Стренджа. Она знает о Киске, Либидникове, об остальном — хотя лично она с ними не знакома. Она никогда не была одной из них — она более консервативна. По-моему, мы знакомы уже около двух лет.

— И она зарабатывает деньги не только как преподавательница? — поинтересовался Джеральд.

— Иногда, довольно редко. Ее модели хорошо продаются. Вокруг ее имени была шумиха.

— И за сколько?

— От одной до десяти гиней.

— Они недурны? Что они из себя представляют?

— Мне кажется, что некоторые просто восхитительно как хороши. Те две трясогузки, что у Гермионы в будуаре — ты их видел — ее работа, она вырезала их из дерева и раскрасила.

— А я думал, это опять туземная резьба.

— Нет, это ее. Вот такие они и есть — животные и птицы, иногда странные человечки в повседневной одежде; так интересно, когда они выходят из-под инструмента. Они очень забавные, и одновременно непонятные и тонкие.

— Возможно, когда-нибудь она станет известной художницей, — предположил Джеральд.

— Возможно. Но я не думаю. Она забросит искусство, если что-нибудь другое захватит ее. Ее противоречивая натура не позволяет принимать все это всерьез — она никогда не увлекается на полном серьезе, она чувствует, что не должна до конца отдавать себя какому-то делу. И она не отдает — в любой момент она готова дать задний ход. Вот чего я терпеть не могу в таких, как она. Кстати, как у вас все устроилось с Киской после того, как я ушел? Я ничего не знаю.

— Да отвратительно. Халлидей начал выступать, и я едва не дал ему тумака — мы устроили самую настоящую драку, теперь таких не бывает.

Биркин молчал.

— Понятно, — сказал он. — Джулиус в некотором смысле безумец. С одной стороны, он ужасно религиозен, а с другой, его завораживают всякие непристойности. В один момент он целомудренный прислужник, омывающий ноги Иисуса, а в другой уже рисует на него неприличные карикатуры; действие, противодействие — а между ними нет ничего. Он и правда ненормальный. С одной стороны, ему нужна девственная лилия, девушка с личиком младенца, а с другой стороны, он во что бы то ни стало должен обладать Киской, осквернять себя ее телом.

— Вот чего я не пойму, — сказал Джеральд. — Любит он ее, эту Киску, или нет?

— И любит, и не любит. Она шлюха, в его глазах она самая настоящая развратная шлюха. И его страстно тянет с головой окунуться в грязь, которую она олицетворяет. А затем он выныривает с именем девственной лилии, девушки с личиком младенца на устах и наслаждается самим собой. Старая история — действие и противодействие, а между ними ничего.

— Я не думаю, — после паузы ответил Джеральд, — что Киску это очень уж оскорбляет. Я с удивлением обнаружил, что она и правда невероятно развратная.

— Но мне показалось, что она тебе понравилась! — воскликнул Биркин. — Я всегда испытывал к ней теплые чувства. Но лично у меня с ней никогда ничего не было, честное слово.

— Пару дней она мне и правда нравилась, — сказал Джеральд. — Но уже через неделю меня бы от нее выворачивало. Кожа этих женщин пахнет так, что в конце концов ты чувствуешь крайнее омерзение, даже если раньше тебе и нравилось.

— Я знаю, — ответил Биркин. Затем, с некоторым раздражением добавил: — Отправляйся в постель, Джеральд. Бог знает, сколько сейчас времени.

Джеральд взглянул на часы и вскоре поднялся с постели и направился в свою комнату. Через несколько минут он возвратился, уже в ночной рубашке.

— Еще кое-что, — сказал он, вновь усаживаясь на кровать. — Мы бурно расстались, и у меня не было времени заплатить ей.

— Ты про деньги? — спросил Биркин. — Она вытянет все, что ей нужно, из Халлидея или из одного из своих дружков.

— Но тогда, — сказал Джеральд, — мне бы хотелось отдать то, что я ей должен, и закрыть этот счет.

— Ей до этого нет никакого дела.

— Да, скорее всего. Но я чувствую, что надо мной висит долг, а хочется, чтобы его не было.

— Правда? — спросил Биркин. Он смотрел на белые ноги Джеральда, сидящего на краю кровати в своей рубашке. Это были белокожие, полные, мускулистые ноги, красивые, с четкими очертаниями. И в то же время они пробуждали в Руперте жалость и нежность, которые возникают при виде ножек ребенка.

— Я бы все же выплатил долг, — сказал Джеральд, рассеянно повторяя свои слова.

— Это не имеет совершенно никакого значения, — сказал Биркин.

— Ты всегда говоришь, что это не имеет значения, — несколько озадаченно сказал Джеральд, с нежностью смотря на лежащего собеседника.

— Не имеет, — повторил Биркин.

— Но она вела себя вполне прилично, правда…

— Отдай кесарю кесарево, — сказал, отворачиваясь, Биркин. Ему показалось, что Джеральд говорит только ради того, чтобы говорить. — Иди отсюда, я устал — уже слишком поздно, — сказал он.

— Хотелось бы, чтобы ты сказал мне что-нибудь, что имеет значение, — сказал Джеральд, не отводя взгляда от лица другого мужчины и чего-то ожидая. Но Биркин отвернулся в сторону.

— Ну хорошо, засыпай, — сказал Джеральд, любовно положив руку на плечо Биркина, и ушел.

Утром, когда Джеральд проснулся и услышал шаги Биркина, он крикнул ему:

— Я все равно считаю, что я должен был заплатить Киске десять фунтов.

— Бог ты мой, — ответил Биркин, — не будь таким педантичным. Закрой счет в своей душе, если пожелаешь. По-моему, именно там ты не можешь его закрыть.

— Как же ты это понял?

— Я тебя неплохо знаю.

Джеральд задумался на несколько секунд.

— Мне кажется, что самый правильный метод обращения с Кисками — платить им.

— А правильный метод обращения с любовницами — содержать их. А правильный метод обращения с женами — жить с ними под одной крышей. Integer vitae scelerisque purus…[18] — ответил Биркин.

18

Живущий правильной жизнью, с незапятнанной репутацией. (лат.).