Страница 15 из 28
— Хочешь, поехали вместе, — предложил он.
— А ты разве не в первом классе? — поинтересовался Биркин.
— Терпеть не могу тамошнюю публику, — ответил Джеральд. — Третий будет в самый раз. Там есть вагон-ресторан, можно будет выпить чаю.
Мужчины стали рассматривать вокзальные часы, поскольку тем для разговора больше не находилось.
— Что пишут в газете? — спросил Биркин.
Джеральд быстро взглянул на собеседника.
— Даже смешно, что они тут печатают, — сказал он. — Вот две передовицы, — он показал на «Дейли Телеграф», — в них нет ничего, кроме обычной газетной болтовни.
Он мельком просмотрел статьи.
— Потом есть еще небольшое — как бы его назвать… — эссе, что ли, рядом с передовицами. Оно утверждает, что среди нас должен появиться человек, который наполнит жизнь новым смыслом, откроет нам новые истины, научит нас относиться к жизни по-новому. В противном случае через несколько лет наша жизнь разобьется на мелкие кусочки, а страна ляжет в руинах…
— Полагаю, это очередная газетная чушь, — сказал Биркин.
— Нет, похоже, автор говорит искренне и причем сам в этом верит, — ответил Джеральд.
— Дай-ка мне, — попросил Биркин, протягивая руку за газетой.
Подошел поезд, они прошли в вагон-ресторан и сели друг против друга за маленький столик возле окна. Биркин просмотрел газету, затем взглянул на Джеральда, который дожидался, пока тот закончит.
— Мне кажется, он действительно думает искренне, — сказал он, — правда, если он вообще о чем-нибудь думает.
— Так ты считаешь, что дела обстоят именно так? Ты правда считаешь, что нам нужны новые убеждения?
Биркин пожал плечами.
— Мне кажется, что люди, которые утверждают, что им нужна новая религия, принимают это новое самыми последними. Им действительно нужна новизна. Но досконально изучить жизнь, на которую мы сами себя обрекли, и отказаться от нее, — вот этого мы не сделаем никогда. Человек должен всей душой жаждать отринуть старое, только в этом случае сможет появиться что-то новое — это истинно даже в масштабах одной личности.
Джеральд неотрывно смотрел на него.
— Ты считаешь, что нам нужно разорвать все ниточки, что связывают нас с этой жизнью, и просто взять и расправить крылья? — спросил он.
— С этой жизнью — да. Нам нужно полностью ее разрушить или же она задушит нас, как старая кожа душит выросший из нее организм. Потому что больше растягиваться она уже не сможет.
В глазах Джеральда зажглась загадочная легкая улыбка, хладнокровная и заинтересованно-удивленная.
— И с чего же, по-твоему, нужно начинать? Ты считаешь, что следует перестроить весь общественный порядок? — спросил он.
Маленькая, напряженная морщинка прорезала лоб Биркина. Ему тоже не терпелось продолжить разговор.
— Я вообще ничего не считаю, — ответил он. — Если нам и правда захочется лучшей доли, то придется уничтожать старые порядки. А до тех пор всякие предложения — это лишь скучная забава для людей с большим самомнением.
Легкая улыбка в глазах Джеральда постепенно угасла, и он поинтересовался, пристально смотря на Биркина ледяным взглядом:
— Ты правда думаешь, что все настолько плохо?
— Абсолютно.
Улыбка появилась вновь.
— И в чем ты усмотрел признаки краха?
— Во всем, — ответил Биркин. — Мы все время отчаянно лжем. Одно из наших умений — лгать самим себе. У нас есть идеал совершенного мира — мира понятного, лишенного путаницы и самодостаточного. И, руководствуясь этим идеалом, мы наполняем его грязью; жизнь превращается в уродливый труд, люди — в копошащихся в грязи насекомых, только для того чтобы твои шахтеры могли поставить в свою гостиную пианино и чтобы в твоем современном доме был дворецкий, а в гараже автомобиль. А в масштабах нации наша гордость — это «Ритц» и «Эмпайр», Габи Деслиз[8] и воскресные газеты. Это же просто чудовищно.
После такой тирады Джеральду потребовалось некоторое время, чтобы собраться с мыслями.
— Ты хочешь заставить нас отказаться от домов и вернуться к природе? — спросил он.
— Я вообще не хочу никого заставлять. Люди вольны делать только то, что им хочется… и на что они способны. Если бы они были способны на что-нибудь другое, они бы и были совершенно другими.
Джеральд вновь задумался. Он не собирался обижать Биркина.
— А ты не думаешь, что это, как ты сказал, пианино этого самого шахтера является символом искренности, символом подлинного желания привнести в шахтерские будни возвышенное?
— Возвышенное? — воскликнул Биркин. — Да уж. Удивительно, на какие высоты вознесет их это роскошное пианино! Насколько же оно поднимет его в глазах соседей-шахтеров! Его отражение увеличится в глазах соседей, как увеличилась фигура того путника в Брокенских горах, с помощью пианино он вырастет на несколько футов, и будет самодовольно этому радоваться. Он живет ради этого брокенского эффекта, ради своего отражения в глазах других людей. Как и ты. Если ты — важный человек в глазах человечества, то ты важный человек и в своих собственных глазах. Вот поэтому-то ты так усердствуешь в своих шахтах. Если ты производишь уголь, на котором в день готовят пять тысяч обедов, то ты становишься в пять тысяч раз важнее, чем если бы ты готовил ужин только для себя одного.
— Думаю, ты прав, — рассмеялся Джеральд.
— Разве ты не видишь, — продолжал Биркин, — что помогать своему соседу готовить пищу — это то же самое, что есть ее самому? «Я ем, ты ешь, он ест, вы едите, они едят» — а дальше что? Нужно ли каждому спрягать глагол до конца? С меня довольно и первого лица единственного числа.
— Приходится начинать с материальных ценностей, — сказал Джеральд.
Однако Биркин проигнорировал его слова.
— Должны же мы ради чего-то жить, мы ведь не скот, которому вполне хватает пощипать травки на лугу, — сказал Джеральд.
— Вот расскажи мне, — продолжал Биркин, — ради чего ты живешь?
На лице Джеральда появилось озадаченное выражение.
— Ради чего я живу? — переспросил он. — Думаю, я живу ради работы, ради того, чтобы что-то создавать, поскольку у меня есть свое предназначение. Кроме того, я живу, потому что мне дана жизнь.
— А из чего складывается твоя работа? Ежедневно извлекать из земли как можно больше тонн угля. Когда мы добудем нужное количество угля, когда у нас будет обитая бархатом мебель, и пианино, когда мы приготовим и употребим рагу из кролика, когда мы согреемся и набьем животы, когда мы наслушаемся, как юная красавица играет на пианино, — что будет тогда? Что будет после того, как все эти материальные ценности выполнят свою роль прекрасной отправной точки?
Джеральд улыбнулся словам и саркастическому юмору своего собеседника. Однако в то же время они пробудили в нем серьезные мысли.
— Так далеко мы еще не зашли, — ответил он. — Еще очень много людей ждут своего кролика и огня, на котором будут его жарить.
— То есть, пока ты добываешь уголь, мне придется охотиться на кролика? — подшучивая над Джеральдом, спросил Биркин.
— Совершенно верно, — ответил Джеральд.
Биркин изучал его прищуренным взглядом. Он заметил, что Джеральд великолепно умеет превращаться как в добродушно-бесчувственного, так и в необычайно злорадного субъекта — и все это таилось под располагающей к себе внешностью владельца компании.
— Джеральд, — сказал он, — иногда я тебя просто ненавижу.
— Я знаю, — ответил Джеральд. — И почему же?
Биркин задумался, и на несколько минут его лицо стало непроницаемым.
— Мне хотелось бы знать, сознаешь ли ты разумом свою ненависть ко мне, — наконец сказал он. — Ты когда-нибудь сознательно ощущал отвращение ко мне — ненавидел ли меня непонятно за что? В моей жизни бывают странные мгновения, когда я просто смертельно ненавижу тебя.
Джеральд несколько опешил, даже немного смутился. Он не вполне понимал, что от него хочет услышать его собеседник.
— Разумеется, иногда у меня возникает к тебе ненависть, — сказал он. — Но я не отдаю этому отчет — по крайней мере, я никогда не ощущал ее чересчур остро.
8
Габи Деслиз (1881–1920) — английская актриса.