Мельница

Как же было Халилю Хильми-эфенди не состариться в столь печальных обстоятельствах и не свыкнуться с мыслью, что старость уже наступила?! Если бы не ревностное отношение к службе, к своему долгу, не страх за будущее, не боязнь, что в один прекрасный день его возьмут да прогонят, он, пожалуй, и совсем опустился бы…

Теперь, пока ремонтировали их дом, супруга каймакама с детьми находилась в Испарте, а Халиль Хильми- эфенди жил в здании управы.

Хуршид советовал своему господину располагаться на ночлег прямо в канцелярии, но тот счел это неудобным и распорядился прибрать в соседней комнатушке, служившей кладовой, и там поставить койку.

В первую ночь, оставшись в одиночестве в своем новом обиталище, каймакам почувствовал себя ужасно бесприютным. На душе было сиротливо и неспокойно; несколько раз он просыпался от каких-то звуков, напоминавших ему стоны жены, и, не находя никого рядом, пугался. Спустя несколько дней он стал просыпаться уже по совсем непонятным причинам (наверное, так просыпается мельник, когда вдруг останавливается мельница). Началось со странных пробуждений, а затем пошли и другие странные перемены в его жизни.

По вечерам, в своей каморке, где были свалены фонарики для иллюминаций, флаги и прочий ненужный хлам, хранившийся только потому, что еще не составили акта на списание, он съедал ужин, принесенный ему Хуршидом из ближайшей харчевни, а потом отправлялся в кофейню или же в аптеку Ованеса и засиживался там допоздна.

Для него это было величайшей переменой, началом совершенно новой жизни. К себе в каморку он возвращался поздно, но спать не ложился, а читал сентиментальный роман «Под липами»[4], который ему весьма настойчиво рекомендовал Ованес. Когда же аптекарь, большой знаток и любитель литературы, сказал ему, что роман этот перевел в бытность свою курсантом военного училища сам Махмуд Шевкет-паша [5], которого как раз недавно убили, каймакам стал читать его с еще большим увлечением. Дойдя до очередной любовной сцены, Халиль Хильми-эфенди приговаривал: «Смотри-ка ты… Он и в этом деле знал толк!.. Вот же не повезло бедняге!..» — и слезы сострадания невольно навертывались ему на глаза и, скатившись по щекам, застревали в бороде.

IV. ДЕВУШКА-БОЛГАРКА, ИЛИ НАДЖИЕ ИЗ КАЗАНЛЫКА

С каймакамом, предшественником Халиля Хильми- эфенди, произошла в Сарыпынаре скандальнейшая история, в которой была замешана девушка-болгарка. Хотя этому развратнику, по имени Нусрет, распоряжением министерства внутренних дел его величества проживание в Сарыпынаре было запрещено, и он вынужден был покинуть город, однако избавиться от болгарки — несчастья и позора уезда — оказалось невозможным.

Халиль Хильми-эфенди, который являл собой образец осмотрительного администратора, однажды не выдержал и написал в донесении, адресованном мутасаррифу, следующее:

«Считаю своим долгом уведомить, что ради блага уезда было бы весьма желательно вышеозначенную болгарку Надю, или, как её ещё называют, Наджие из Казанлыка, поведение коей остаётся таким же, что и в бытность вышеупомянутого Нусрет-бея, из города удалить в другие местности…»

Но господин мутасарриф в неофициальном письме напомнил Халилю Хильми-эфенди о том, что Надя в своё время была выслана на жительство в Сарыпынар приказом министерства внутренних дел, и намекнул, что лучше ему не в своё дело нос не совать. Однако, желая, видимо, польстить каймакаму, он тут же приписал: «Мы полагаем, что пока эта женщина находится под наблюдением столь высоконравственного, добропорядочного и серьёзно мыслящего человека, как вы, можно не опасаться с её стороны никаких безобразий».

Конечно, смешно было думать, будто старенькое пальтишко, которое носила эта девица, могло служить доказательством её скромного образа жизни.

А что, если взять да вызвать эту особу в канцелярию? Ведь каймакам её даже в лицо не знает, хотя многие уважаемые отцы города состоят с нею в отношениях весьма близких… Да, именно вызвать и дать ей почувствовать, что он здесь — власть!..

В тот день, когда девица должна была прийти, Халиль Хильми-эфенди с утра вычистил содой зубы, подстриг бахрому на своих панталонах, сходил на базар к цирюльнику и фесочнику, чтобы подровнять себе бороду и разгладить феску.

О, каймакам намерен был начать беседу вполне миролюбиво — с отцовских наставлений, но если она позволит себе какую-нибудь бесстыдную выходку, он ей покажет, с кем она имеет дело!.. Так цыкнет, что не обрадуется!..

Болгарка остановилась в самом тёмном углу комнаты. На ней было старенькое пальтишко, чёрный платок плотно укутывал голову и закрывал лицо. Не зная, куда девать руки, она крепко переплела пальцы, словно пыталась унять охватившую её дрожь.

Ничего предосудительного нельзя было заметить ни в её манере одеваться — особенно благопристойно выглядели тонкие перчатки, плотно облегавшие руки, — ни в её чрезвычайно скромной позе.

Небось раньше, во времена безобразника Нусрета, она не так себя держала, не стояла смиренно у стены, а приходила как к себе домой и оставалась здесь после закрытия канцелярии, до наступления темноты. И, конечно, скромностью такой она тогда не отличалась, и на ней не было ни этого старого пальто, ни этих перчаток… и, чёрт её знает, чего ещё на ней не было…

Халилю Хильми-эфенди тут же представилась картина: Нусрет восседает в кресле, а на коленях у него, закинув ноги на письменный стол, устроилась девица; подол у неё задрался, и обнажённые ляжки возлежат прямо на деловых бумагах; девица обнимает каймакама, теребит его за нос…

Теперь понятно, отчего кресло находится в столь плачевном состоянии, — стоит только сесть, как пружины начинают жалобно стонать, будто сломанная гармоника!

И все эти безобразия творились в кабинете, где он постеснялся поставить свою скромную походную койку, творились, можно сказать, пред ясными очами удивлённо смотрящего со стены, из золочёной рамы, султана Мехмеда…[6] От одной этой мысли Халиль Хильми-эфенди пришёл в страшную ярость. Взгляд его на миг загорелся жестокостью, а в голосе послышался сухой треск револьверных выстрелов. Поэтому разговор с болгаркой он начал словами, которых до сих пор никогда не употреблял. Ах, если бы взор его всегда мог метать подобные стрелы, каких высоких постов он, наверное, достиг бы!..

Однако разящие стрелы пролетали мимо, не задевая девушки. Они дырявили висевшую на стене карту Азии и дощечку со стихами старого арабского поэта-мистика, они впивались в стену или проскальзывали сквозь трещины и дыры от сучков в деревянной перегородке, и только главной цели — женского лица — поразить эти стрелы были не в состоянии. Халиль Хильми-эфенди ничего не мог с собой поделать: за двадцать пять лет службы он ни разу не поднял глаз ни на одну женщину. А сколько их прошло перед столом каймакама — городских дам и барышень в чаршафах и тонких покрывалах, деревенских баб и старух, бубнящих под нос бесконечные просьбы, и ни разу он не разрешил себе посмотреть им в лицо. Он лишь старался, чтобы гнев, сверкавший в его взоре, отразился и в словах, поэтому голос его становился похож на ворчание потревоженного зверя…

Но в этот день он вдруг решился! Когда в руках девушки появился платочек и она стала прикладывать его к глазам, он взглянул на нее…

Девушка плакала! Боже, какое это было трогательное зрелище!.. Правда, его несчастная супруга за последние двадцать пять лет только тем и занималась, что плакала…

А потом девушка принялась платочком вытирать нос… Вообще зрелище это мало эстетическое, поэтому тактичные люди сморкаются, отвернувшись в сторону. И очень

жаль, что подобное правило не принято в супружеском обиходе, что простоте семейных отношений чужды всякие запреты и ограничения. Подумаешь, дозволено или не дозволено! Какие могут быть церемонии между мужем и женой, особенно если они состарились вместе… Вот и его супруга — вечно она прочищает свой красный и опухший от насморка нос…

4

«Под липами» — популярный в середине XIX в. роман французского писателя Альфонса Карра (1808–1890).

5

Махмуд Шевкет-паша (1856–1913) — известный турецкий политический и военный деятель, один из руководителей младотурецкой революции 1908 г.; командовал македонской «Армией действия», свергшей в 1909 г. султана Абдула Хамида II; в январе 1913 г. был назначен великим визирем, но в июле убит противниками младотурецкой политики, ориентированной на союз с Германией

6

Мехмед V (правил с 1909 по 1918 г.) — брат султана Абдула Хамида II, возведённый на престол после неудачной попытки последнего свергнуть младотурецкое правительство.