Пешки Хаоса

Тем временем Релф получил такой удар в правую руку, что кости треснули. Он выронил нож, но все равно не смог бы им воспользоваться, даже если бы его онемевшие пальцы удержали рукоять. Второй удар стволом тяжелого огнемета сбил его с ног. Его падение было еще более тяжелым и болезненным, чем у его более крупного товарища.

Теперь, когда двое неудачливых охотников лежали на земле, имперские солдаты рассчитывали каждый следующий удар. Хотя они продолжали использовать свое странное оружие как примитивные дубинки, они наносили удары с беспощадной эффективностью.

Дафан, глядя на конвульсивно дергающиеся тела и кровь, льющуюся на сухую землю, понимал, что его земляки больше не встанут. Не нужно было слишком много воображения, чтобы представить подобные сцены, повторяющиеся двадцать или тридцать раз. Он слышал выстрелы другого оружия, взрывающиеся и грохочущие; он слышал вдалеке крики, но в его разуме убийство его друзей и соседей было чередой бесконечных повторений того, что он только что видел: сильные солдаты, хорошо обученные и хорошо вооруженные, забивали до смерти беспомощных, ни в чем не повинных крестьян – и, убив, добавляли еще несколько ударов, для большего унижения.

Тем временем дети уже бежали.

Салтана и Гицилла, должно быть, сразу поняли, что нельзя оставаться посреди лесного пожара, и, вероятно, решили, что лучший шанс на спасение  - бежать как можно быстрее в направлении, противоположном деревне – на запад. Дафан не знал, они решили рассеяться обдуманно, или это была просто паника, но они рассеялись.

Дафан осознал, что было бы лучше, если бы на имперских солдат не напали. Тогда они, вероятно, просто вернулись бы назад, не оглядываясь. А сейчас они все еще продолжали оглядываться в поисках других возможных угроз, когда дети попытались сбежать из пещеры.

Шум от горящих деревьев и звуки бойни в деревне были достаточно громкими, чтобы заглушить звук шагов, а едкий дым уже заволакивал все непроницаемой завесой, но один из солдат все же что-то заметил, и бросился в том же направлении, что и беглецы. Его спутник, поколебавшись, последовал за ним.

Густой дым, поднимавшийся над скалой, заставил Дафана слезть с ее края. Его глаза уже жгло, и понимая, что нужно найти более чистый воздух для дыхания, он тоже решил направиться на запад. Спускаясь по склону утеса, он знал, что, когда окажется в лесу, придется быть очень осторожным.

Следующие десять минут прошли в сплошном смятении. Дети бежали изо всех сил, но Дафан не решился поступить так же. Он был уже слишком далеко от них, но недостаточно далеко от солдат, которые гнались за ними. Нужно было двигаться тише, соблюдая все предосторожности, и Дафан, когда было возможно, прятался за стволы деревьев, несмотря на шипы, раздиравшие его лицо и руки.

К несчастью, огонь двигался почти с той же скоростью, что и Дафан. Он уже слышал страшный шум пожара позади, а едкое зловоние дыма становилось все более удушливым.

Он услышал солдат еще до того, как увидел их, и первым, что он услышал, было слово:

- Нет!

Голос прозвучал слишком близко, и Дафан укрылся за необычно приземистым кустом, прежде чем осторожно выдвинуться в положение, из которого он мог разглядеть говорящего и того, с кем он говорит.

Один из солдат, истекавший кровью из ножевой раны в плече, доходящей до ключицы, стоял над патером Салтаной, лежавшим на земле и пытавшимся защитить маленького Хойюма. Казалось, что солдат собирался размозжить голову священнику своим оружием, пока его спутник приказал не делать этого.

Дафан был рад заметить, что второй вражеский солдат тоже ранен, хотя и легко – его щека была разрезана ударом ножа, который пришелся меньше чем на ширину пальца от глаза.

- Взять его живым! – сказал имперец с порезанной щекой, хотя, казалось, он сам был не уверен в правильности своего приказа. – Разве не видишь, это кто-то вроде жреца. Посмотри на его лицо, если одежда ни о чем тебе не говорит. Нам может пригодиться информация, полученная от него.

- Зачем? – спросил второй. Если он колдун, тем лучше убить поганого еретика сейчас!

Дафан понял, что голос второго солдата напряжен от тревоги, а причина, по которой первый солдат не уверен в правильности своего решения, была в том, что он боялся: боялся патера Салтаны! Дафан и сам боялся патера Салтаны, но лишь так, как ученик может бояться учителя. А это были сильные воины и безжалостные убийцы. Почему же они смотрели на старика с таким ужасом и трепетом?

Дафан снова подумал о том впечатлении, которое производила Гицилла на тех, кто не знал ее так же хорошо, как он. Может быть, долгое знакомство уменьшило его страх перед патером Салтаной, и старый священник казался менее зловещим, чем был на самом деле?

- Не будь дураком, - сказал первый солдат, хотя в его голосе явно звучала тревога. – Нам нужна информация о местности, если мы хотим создать здесь базу снабжения, а остальные эти глупые крестьяне наверняка ничего не знают. Нам нужно все, что есть в его голове, и вытянуть все это надо очень аккуратно. Мы должны передать его инквизиторам.

Дафан воспринял замечание о «глупых крестьянах» как личное оскорбление. Он достаточно слышал о жизни в городах, чтобы понять, что его земляки бедны, и слышал, как проезжавшие через деревню торговцы снисходительно говорили о невежестве тех, кто никогда не видел, что находится за горизонтом, но он совсем не был глуп. В деревне были свои ремесленники, заслуженно гордившиеся качеством своей работы, и даже ее пахари и пастухи знали больше, чем требовала их работа и религия.

- Что насчет ребенка? – спросил солдат с раной в плече, хотя он наверняка уже знал ответ.

- Он нам не нужен.

Солдат с раненым плечом уже потянулся, чтобы выхватить Хойюма из рук Салтаны. Салтана не отдавал ребенка, но когда за него взялся и второй имперец, старый священник не мог сопротивляться.

Солдат с порезанной щекой, отобрав Хойюма, схватил его за ноги и, размахнувшись, разбил голову ребенка о ствол дерева с такой силой, что шея хрустнула. Дафан отчетливо слышал ужасный треск, несмотря на шум лесного пожара.

- Дерьмо и скверна! - сказал солдат с раненым плечом, вцепившись в  обмякшее тело Салтаны. – Отсюда нелегко будет выбраться даже без этого груза.

- Дай его мне, - приказал второй. – Ты пойдешь впереди. Только смотри, не заведи нас в другую засаду – и если снова придется стрелять, постарайся не сжечь все вокруг. Пойдем туда, если обойдем пожар, сможем легко выйти к деревне.

Солдат с раненым плечом не стал медлить, но, выходя вперед, спросил:

- А остальные?

- Они просто сопляки. Мы можем убрать их позже, если надо. Скорее всего, пожар покончит с большей их частью, а голод и жажда доделают остальное. Пока нам нужен вот этот. Если повезет, поймаем еще нескольких, так что парочка для допроса найдется. И женщины, конечно…

К тому времени, как он договорил, оба солдата уже вышли из поля зрения Дафана.

Если бы у него было оружие, хоть какое-нибудь, Дафан последовал бы за ними. Но так у него хватило здравого смысла позволить им уйти. Он стоял над изувеченным телом Хойюма, чувствуя бессильную ярость – более ужасную, чем любое другое чувство, которое он когда-либо испытывал.

Он не заметил, как сзади подошла Гицилла, пока она не коснулась его плеча. Дафан обернулся, отчасти желая, чтобы это был враг – враг, с которым он мог бы сражаться.

Когда Дафан увидел, что она не враг, он опустил руки, но его кулаки были сжаты, ногти вонзились в ладони. Он вздрогнул, но не потому, что присутствие Гициллы пугало его – по крайней мере, так он себе сказал.

- Мы должны идти, - сказала Гицилла, - как можно дальше и как можно быстрее – в Эльвенор, если сможем найти дорогу. Мы должны сказать кому-то, кто сможет передать Гавалону, что Империум создает здесь базу снабжения. Это может быть важно.

- У нас не было ни шанса, - прошептал Дафан. – Ни у кого из нас. Релф, Павот, патер Салтана – мы все так же беспомощны, как Хойюм, всего лишь твари, которых можно убивать, или мучить, или…