Праздник в Коквилле

И когда она внезапно замечала его возле себя — порой так близко, что его присутствие угадывалось по теплоте дыхания, — он не пытался убежать. Лицо его принимало такое грустное и нежное выражение, что она невольно останавливалась, задыхаясь от смущения, и о своем гневе вспоминала лишь тогда, когда Дельфин был уже далеко.

Если бы отец увидел ее в этот момент, он наверняка дал бы ей еще одну оплеуху.

Так дальше не могло продолжаться.

Она напрасно божилась, что в один прекрасный день Дельфин получит от нее обещанную пару пощечин; когда он был тут, ей никак не удавалось улучить момент, чтобы их влепить,

И нашлись люди, которые заговорили, что не к чему ей столько болтать об этих пощечинах, ведь счет-то им она ведет в конце концов сама!

Тем не менее никто не высказывал предположения, что она станет когда-нибудь женой Дельфина. Ее нерешительность объясняли снисходительностью кокетливой девушки. Ну, а что касается брака с одним из Маэ, нищим мальчишкой, у которого вряд ли найдется даже полдюжины рубашек, чтобы внести свою долю в хозяйство, — подобная свадьба показалась бы всем чудовищной.

Злые языки намекали, что Марго не прочь погулять с Дельфином, но уж замуж за него она не пойдет наверняка.

Богатая девушка имеет право развлекаться, как ей вздумается; но если у нее голова на плечах — глупостей она не наделает.

В конце концов весь Кджвилль заинтересовался авантюрой, гадая, как повернется дело: или Дельфин получит свои две пощечины, или Марго уступит и где-нибудь в укромном углублении скалы позволит ему расцеловать себя в обе щеки. Любопытно будет взглянуть.

Одни стояли за пощечины, другие — за поцелуи. Коквилль волновался.

Лишь двое из всей деревни, священник и полевой сторож, не склонялись ни на сторону Маэ, ни на сторону Флошей.

Полевой сторож, — никто не знал его имени, а прозывали его Императором, вероятно потому, что он вышел из служивых царствования Карла X, — был высокий, сухой человек. Ему в сущности никогда не приходилось всерьез оберегать здесь общественные владения, ибо скалы были голы, а ланды — пустынны.

Некий супрефект, который ему когда-то покровительствовал, создал для него эту синекуру, и теперь, никем не тревожимый, он спокойно тратил здесь свои годы и крохотное жалованье.

Что касается аббата Радигэ, то он принадлежал к тем недалекого ума священникам, от которых епархия стремится поскорее избавиться, законопатив их в какую-нибудь грязную дыру.

Он вел жизнь честного крестьянина, вскапывал свой крохотный садик, отвоеванный у скалы, курил трубку и наблюдал, как растет его салат. За ним водился единственный грешок, он которого он старался всеми силами освободиться: будучи лакомкой по природе, он частенько поедал макрели и выпивал сидру больше, чем мог вместить.

Вместе с тем аббат Радигэ был истинным отцом для своих прихожан. Чтобы доставить ему удовольствие, они время от времени являлись в церковь послушать мессу.

Священник и полевой сторож долго держались в стороне. Но, наконец, пришлось вмешаться в дело даже им: теперь Император взял сторону Маэ, а аббат начал поддерживать Флошей. Отношения осложнились еще больше.

Жизнь Императора проходила с утра до вечера в безделье, от скуки он занимался только тем, что считал выходившие из Гранпорта лодки. Занятие это утомило его, и он решил взять на себя функции сельской полиции.

Стать приверженцем Маэ заставил его тайный инстинкт общественной безопасности. Император начал теперь брать сторону Фуасса против Тюпэна, пытался захватить на месте преступления Бризмотта и жену Рыжего и особенно старательно закрывал глаза на Дельфина, когда тот проскальзывал во двор к Марго.

Но самое неприятное было то, что его вмешательство приводило к крупным ссорам между ним и Хвостом — деревенским мэром и его непосредственным начальником.

Уважая дисциплину, полевой сторож выслушивал упреки мэра, но затем снова поступал по своему усмотрению, и это дезорганизовало общественную власть Коквилля. Всякого, кто проходил мимо сарая, на котором красовалась вывеска «Мэрия», сразу оглушали громкие пререкания.

В другом лагере действовал аббат Радигэ, примкнувший к торжествующим Флошам, и они буквально засыпали его восхитительной макрелью. Аббат втихомолку поощрял сопротивление жены Рыжего и грозил Марго адским пламенем, если она позволит Дельфину хоть пальцем до себя коснуться.

Одним словом, наступила полная анархия: армия возмутилась против гражданских властей, религия стала пособницей утех буржуазии, целый народ численностью в сто восемьдесят человек начал сам себя пожирать в этой дыре, перед лицом необозримого моря и беспредельного неба. Во взбудораженном Коквилле только один Дельфин сохранял свой смех влюбленного парня, которому наплевать на все, лишь бы Марго принадлежала ему.

Он ловил девушку, как ловят в силки зайца. Несмотря на свой несколько странный вид, он был очень рассудителен и предпочитал повенчаться в церкви — тогда блаженство будет длиться вечно.

Однажды вечером, на тропинке, где Дельфин ее подстерегал, Марго решилась, наконец, поднять на него руку. Но она так и замерла, вся залившись румянцем, потому что, не дожидаясь удара, Дельфин схватил эту грозящую ему руку и начал неистово целовать.

Заметив, что она дрожит, он прошептал:

— Я люблю тебя. Хочешь быть моей?

— Никогда! — возмущенно крикнула она.

Он пожал плечами и сказал спокойно и нежно:

— Не говори так... Нам будет очень хорошо вместе. Увидишь, как хорошо.

Погода в то воскресенье стояла ужасная: налетела одна из тех внезапных сентябрьских гроз, когда на скалистых берегах Гранпорта бешеные бури словно срываются с цепи.

К вечеру в Коквилле заметили потерпевшее бедствие судно, его уносило ветром. Но уже стемнело, и о подаче помощи даже нечего было думать.

Еще накануне «Зефир» и «Кит» были отведены в небольшую естественную бухту влево от пляжа, между двумя гранитными мелями.

Ни Хвост, ни Рыжий не дерзали выйти в море. Хуже всего было, конечно, то, что тогда же, в субботу, представитель вдовы Дюфё, г-н Мушель, взял на себя труд явиться к ним собственной персоной, чтобы уговорить рыбаков серьезно приняться за лов. Он даже пообещал им премию, — ведь если они пропустят прилив, рынок начнет жаловаться.

Итак, в воскресенье вечером, укладываясь спать под грохот шквала с дождем, весь Коквилль чувствовал себя не в духе и ворчал:

— Вот уж вечная история! Заказы приходят тогда, когда море прячет свою рыбу.

Говорили в деревне и о судне, пронесенном мимо ураганом, которое наверняка уже покоится под водой.

На следующий день, в понедельник, тучи все еще закрывали небо. Ветер несколько ослабел, но море продолжало вздыматься, ворчать и не хотело успокоиться.

Вскоре ветер утих совершенно, однако волны и не думали прекращать свою яростную игру. Несмотря ни на что, обе лодки вышли после полудня в море. К четырем часам «Зефир» вернулся, ничего не поймав.

Пока матросы Тюпэн и Бризмотт отводили лодку в маленькую бухту, обескураженный Хвост, стоя на берегу, грозил океану кулаком.

— А тут еще этот Мушель висит над душой!..

Здесь же стояла и Марго, окруженная доброй половиной коквилльцев. Она смотрела на последнюю бурную зыбь и вполне разделяла, злобу отца против моря и неба.

Кто-то спросил:

— А где же «Кит»?

— Там, за мысом, — ответил Хвост. — Счастье, если этот скелет вернется нынче невредимым.

Преисполненный презрения, он во всеуслышание заявил, что так рисковать собственной шкурой хорошо только для Маэ: когда за душой нет ни гроша, можно и подохнуть. Сам же он предпочитает лучше нарушить данное г-ну Мушелю слово.

А Марго тем временем зорко вглядывалась в скалистый мыс, за которым скрывался «Кит».

— Отец, — вдруг спросила она, — разве они что-нибудь поймали?

— Они? — воскликнул Хвост. — Ровнешенько ничего.

Заметив, что Император посмеивается, он сразу успокоился и прибавил тише: