Страница 69 из 81
— А ты про них знаешь, про другие? Был один — да и того сгубили!
Вспомнив жениха, Кубышечка пригорюнилась.
— Так люди же их как-то ищут! А мы чем хуже?
— У людей — кладовые записи. Кладознатцы опытные! А нам как прикажешь клад искать? Нюхом? Да и где это слыхано? Чтобы мы — мы! — клад искали?!.
— А где слыхано, чтобы один клад другой в тычки из лесу вышиб? Я все думал, думал… Не может же быть, чтобы где-то не лежал клад с сильными сторожами!
— Чтобы лежал и молчал?
— А может, его так закляли! Ты же знаешь — по-всякому заговаривают. Один клад, сказывали, на дурака заговорен был. Чтобы, значит, только дурак его из земли взять мог.
— И что — долго пролежал? Дураков-то не сеют, не жнут — сами во множестве родятся!
Почему-то Алмазке показалось, что Кубышечка в него метит.
— Могу и не рассказывать, — буркнул он.
— Ну, коли тот клад все еще лежит — стало быть, нас дожидается. Дураками нужно было быть, чтобы проклятому деду потворствовать!
— А есть на время заговоренные, как я. Мне пятьсот лет лежать, потом только отдаться смогу. Если только хозяин сам за мной не придет.
— Заботливый тебя дядя поклал… Только нам от твоих баек не легче. Может, ближайший клад где-нибудь на Муромской дороге прозябает! И со сторожами своими вместе!
— А сказывали, на дальней опушке кто-то лежит, — почему-то оглядевшись, прошептал Алмазка.
— Что ж он к нам носу не кажет? — обиделась Кубышечка.
— Может, ему раз в сто лет выходить велено? — предположил парень.
— Кем велено-то?
На этот нелепый Кубышечкин вопрос Алмазка ответил так: поднес к губам палец и сказал «Тс-с-с…»
— А что, коли его поискать? — Кубышечка словно ожила. — Коли он раз в сто лет является, то, может, и силы накопил, и сторожа у него знатные? Поклонимся ему в ножки — поможет деда укротить! Пошли!
Не имея кладовых росписей, а полагаясь лишь на чутье, Кубышечка с Алмазкой отправились наугад. Они знали, что люди норовят привязать местоположение клада к приметному дереву или камню. Таким образом они набрели на Варвару Железный Лоб.
Этот клад являлся в образе своей хозяйки, немало нагрешившей бабы-разбойницы. Перед смертью Варвара в злодеяниях раскаялась и закляла клад диковинным образом: чтобы дался в луки только бабе, только по имени Варвара, только такой, что нравом тиха и богобоязненна, чтобы незабытно поминать разбойницу в молитвах и служить по ней панихиды. Все бы ладно — да только станет ли такая святая баба бродить по лесам с лопатой, домогаясь кладов?
Выслушав историю с дедовыми новообретенными сторожами, Варвара Железный Лоб (и точно, что железный, поскольку являлась в низко надвинутом шлеме-мисюрке с острым навершием и кольчужной бармицей до плеч) высказалась неожиданно и сурово:
— Дед прав! Покайтесь!
— Да в чем каяться-то? — удивились Алмазка с Кубышечкой.
— А в чем велит — в том и каяться!
— Да какие же они бусурмане, Алмазка с Бахтеяркой и конь Елисей? Свои они, триста лет в лесу пролежали!
— Вот в том пусть и каются.
Махнув рукой на свихнувшуюся Варвару, отправились дальше.
Маленький медный клад, надо полагать — крестьянский, выскочил на дорогу рябой курочкой. Алмазка кинулся догонять — и курочка рассыпалась, раскатилась полушками и денежками, редко где круглился бок огромного екатерининского пятака. Собираться обратно не пожелала — и Кубышечка с Алмазкой ползали по пыли, складывая в кучу всю эту мелочь, которой в итоге оказалось восемьдесят два рубля. Тогда только курочка соизволила явится в пернатом образе. О ближних кладах она ничего не знала, а сама спросила — скоро ли отменят ассигнации.
Кладоискатели решили уже, что про знатный клад со стражей лишь байки ходят, но ошиблись.
Он действительно лежал на опушке, являлся снежной белизны человеком в длинной рубахе. Как полагалось кладу, возник внезапно, потребовал, чтобы рукой прикоснулись, и встал, как вкопанный — обморока, надо думать, ожидал или безумных воплей.
— Тебя-то нам, дядя, и надобно! — обрадовался Алмазка.
Клад сунулся поближе. Прямо весь подставился.
— Да погоди ты! — памятуя о рассыпавшейся курочке, вмешалась Кубышечка. И удержала Алмазкину руку. Рассыплется — и неизвестно, пожелает ли снова собираться…
Видя такую нерешительность, клад обиделся.
— Так я вам не надобен? Сто лет пролежал — еще сто лет пролежу!
С тем и растаял.
— Стой, дядя, стой! Свои мы! Свои! — с такими криками Алмазка и Кубышечка метались по опушке, заглядывая под каждый куст. Но клад не отзывался, хоть тресни!
Эта неудача совсем подкосила кладоискателей. Не столь велик был лес, чтобы там клады десятками лежали. Можно было перейти в соседний, изрезанный просеками. Но соседний был чересчур обжит людьми. Главный его клад уже добыли, а второстепенный Кубышечке с Алмазкой не был нужен — они ведь искали сильного заступника, а не горшок меди.
— Выходит, придется нам первому встречнему отдаваться, — сказала Кубышечка и, предвидя возражения, сразу объявила: — Хоть запойному пьянице, а под дедом не буду!
— Ты его тут еще сыщи, первого встречнего, — буркнул Алмазка.
Забрели они в сущую глухомань, куда ни один человек среди лета добровольно не полезет. Вот осенью тут еще можно на охотников напороться, но осень-то далеко, а зловредный дед — близко…
— А знаешь ли, Алмазушка? Коли чего-то очень захотеть — так сбудется непременно! Вот я сейчас так сильно отдаться хочу…
Кубышечка сжала кулаки и отчаянно зажмурилась. Алмазка посмотрел на нее с немалым испугом — он и не подозревал, что желание отдаться проявляется таким образом.
— Тихо!.. — вдруг вскрикнула Кубышечка. И тут же прошептала:
— Алмазушка, люди…
— Где?..
Но теперь слышал и он. Не так чтобы совсем далеко, но и не близко пробирался кто-то по лесной тропе.
— Трое идут, — сказал Алмазка. — Ступают тяжко, тащат что-то… Мешки, что ли?..
— Может, клад хоронить идут?
Они переглянулись.
Это было бы просто изумительно!
Подстеречь волнующий миг хоронения клада, своими ушами услышать, какие теперь бывают заклятия! А потом, пожелав хозяевам скатертью дороги, вызвать новорожденный клад (коли втроем в мешках несут — значит, немалый!) и попросить о помощи!
Когда Алмазка и Кубышечка, выйдя потайными тропками наперерез троим парням, увидели их заплечные мешки, то даже за руки схватились. Мешки были знатные — так устроены, что выше головы торчали.
— Но куда же это их несет? — тихонько удивилась Кубышечка. — Вот дерево приметное! Тут бы и клали…
Очевидно, парни вышли в дорогу рано и уже притомились. Найдя подходящую полянку с поваленным деревом, они устроили привал. Костра разводить не стали, а вынули какую-то сухомятину и фляжку. За едой они совещались, но так, что трудно было их понять. Только и удалось уразуметь, что ищут какое-то совсем особое место. Наконец из бокового на мешке кармана достали и развернули широкий пестроватый лист.
Тут только до Алмазки с Кубышечкой дошло, что эти трое тоже, как и они сами, домогаются сокровищ.
— Гляди, гляди! Кладовая запись у них! — зашептал Алмазка. — По записи ищут!
— Наконец-то! — отвечала Кубышечка. — Теперь главное — от них не отстать… А как к кладу выйдут — мы их пугнем…
— Ага — выйдешь и ласки попросишь…
Они смотрели из кустов на парней, которые сдвинули лбы над ровным глянцевитым куском бумаги и водили по ней пальцами, сверяясь при этом с пометками в записной книжице. Парни совещались такими словами, каких ни Кубышечка, ни Алмазка сроду не слыхивали. Но ясно было главное: эти ищут великое сокровище! Вот ведь и деньги перечисляют, какие за отдельные вещицы можно получить! А деньги — преогромные! Рубли — не только сотнями, а и тысячами поминают! По старым, запавшим в память Кубышечке и Алмазке, ценам пуд говядины стоил двадцать восемь копеек, живую овцу можно было сторговать за тридцать копеек. Три рубля месячной платы считались достаточными для сытой жизни хозяина с женой и детками. Что ж там у парней за клад такой?