Страница 140 из 164
— Как вам нравится архитектура Палладио? — спросила она лукаво, когда мы покончили с едой (при всей ее простоте восхитительной).
— Она мне очень нравится. То есть, конечно, понравилась бы, если бы я ее видел. А почему вы спросили?
— Потому что вот чем вы восхищаетесь сейчас.
— Неужели?
— Да. Мистер Корт разрешил мне провести день, показывая вам город. По-моему, он полагал, что иначе мне неприлично быть с вами. В центре Венеции это скандала не вызовет.
— А вы его не послушались.
Она кивнула.
— Вы шокированы?
— Ужасно.
Тут я нагнулся и поцеловал ее. Очень неуклюже, даже агрессивно, но я был больше не в силах выдерживать напряжение. Я прекрасно сознавал, что она могла отпрянуть, что мое поведение могло сгубить это мгновение, но мне было все равно. Я был венецианцем. Я мог брать все, чего желал. Я должен был узнать, должен был показать мои намерения, какими бесчестными они ни были бы и как бы я ни рисковал потерять ее уважение, если бы ошибся. Это было возмутительнейшее поведение — посягнуть на замужнюю женщину в уединенном месте, куда она меня доверчиво привела. Могу только сказать, что я пребывал во власти своего рода безумия, порывистости, возникающей от пребывания в чужой стране, где общепринятые правила поведения не так строги, и вдобавок особая магия этого места провоцировала взрывы эмоций, обычно укрытых от посторонних глаз.
Она не отпрянула. Наоборот, она откликнулась на мое нападение со свирепостью, поощрившей меня на еще большее. И мы лежали на земле, сплетясь телами в неутоляемой жажде друг друга, и стоны были единственным средством общения, не считая красноречивого разговора наших тел.
Как это случилось, я не знаю; не могу вспомнить, кому принадлежала инициатива, но я ощущал, как ее руки исследуют мое тело с таким упорством, что я достиг высоты возбуждения, не сравнимой ни с чем, испытанным мною прежде, и я тщетно дергал ее одежду — одежду той эпохи, уподобление средневековым замкам, предназначенным отражать все штурмы, — пока она не отстранилась.
Вновь я был поражен, поскольку ожидал, что она опомнилась, осознала гибельность своего положения, но нет! Она сказала только; «Не так», — и начала медленно расстегивать блузку, затем юбки, пока не открылась мне во всей своей красоте и не легла вновь на одеяло, протягивая ко мне руки с выражением томления и отчаянности на лице.
Он не был хорош, этот первый раз, и, возможно, иначе и не может быть между людьми — настолько не уверенными друг в друге, настолько не знающими желаний и потребностей друг друга. Однако к концу она вскрикнула почти как от боли, и я чувствовал расслабляющуюся напряженность ее тела, как медленно расслаблялось и мое. Потом мы лежали вместе, и я неторопливо ласкал ее живот, все еще не в силах поверить, что подобное произошло. Кем была эта женщина? Какого рода женщина отдается таким образом? Но, опять-таки, мне было все равно. Подобные мысли у меня возникали и прежде с другими, и всякий раз результатом было своего рода отвращение, отделение похоти от уважения и невозможность примирить эти два чувства. Такой трудности теперь не возникло. Я испытывал только блаженную удовлетворенность и не желал ничего, кроме того, чтобы обнимать ее вечно. Впервые в жизни я ощутил себя целым.
Но когда я повернулся, чтобы взглянуть на ее лицо, то увидел слезы, медленно ползущие по ее щекам, и от неожиданности приподнялся и сел.
— Моя милая, я так сожалею, так безумно сожалею, — сказал я искренне, в убеждении, что она наконец осознала всю легкомысленность своего неразумия.
Она засмеялась сквозь слезы и покачала головой.
— Нет, я плачу не из-за этого, — сказала она.
— Так из-за чего?
Она промолчала, только протянула руку, нашла свою блузку и накинула ее прямо на голые плечи.
— Скажи мне, — не отступал я.
— Не знаю, смогу ли, — сказала она. — Сказать это нелегко.
— Попробуй.
Она долго смотрела на море, собираясь с мыслями.
— Мне было двадцать семь, когда я вышла замуж за мистера Корта. Старая дева. Я уже оставила всякую надежду на брак и полагала, что мне кое-как придется перебиваться самой. Затем появился он и сделал мне предложение. Я приняла, хотя знала, что любви между нами не будет никогда. Он не давал мне никаких обещаний, как и я ему. Ему требовалась экономка. О любви или романтике он ни малейшего понятия не имел. К тому же я ничем не жертвовала и думала, что мы поладим. У меня будут дети, а с ними и нежность.
Вскоре я узнала, что и это было лишь мечтой. Он не способен на то… на что способны вы.
— О чем вы?
— У нас отсутствует интимность того рода, какая обычна между мужем и женой, — продолжала она сдержанно. — И у него вообще нет к женщинам подобного интереса. Поначалу я думала, что причина всего лишь в неловкости завзятого холостяка, однако скоро поняла, что тут совсем другое… Нет, мне не следует говорить про это.
— Как вам угодно. Но не молчите из-за меня.
Я видел, почему она сказала, что это будет нелегко: даже слушать было тяжело. Но раз начав, она уже не могла остановиться, будто слова копились в ней годами и при первом же подходящем случае вырвались наружу навстречу первому сочувствующему слушателю. Я ничего не говорил, только слушал, закрепляя нашу интимность, теснее соединяя наши жизни, превращая нас в любовников духом, а не просто телом.
— У него иные вкусы. Ужасные, извращенные, омерзительные. Он исполнил свой долг, и у нас родился сын, но и все. Когда я обнаружила, что он такое, я больше не могла приближаться к нему. Я бы не допустила, чтобы он прикасался ко мне, будь у меня выбор. Вы понимаете?
Я кивнул, но нерешительно.
— Вот почему ему нравится Венеция. Тут есть возможности для таких, как он. Вы считаете его мягким, кротким человеком, верно? Глуповатым неумехой, но с добрым сердцем.
— Пожалуй, таково мое общее впечатление. Да.
— Вы его не знаете. Вы не знаете, каков он на самом деле.
— Мне трудно поверить этому.
— Знаю. Большую часть времени он такой, каким вы его считаете. Затем просыпается безумие, и он меняется. Готов на насилие, жесток. Хотите, чтобы я рассказала вам, что он делает? Когда я не успеваю убежать или запереться, чтобы он не мог войти ко мне, он и люди, которых он находит? Ему нравится боль, вот в чем суть. Она возбуждает его. Только она. В свете он не мужествен и вымещает это на мне.
Я покачал головой.
— Не говорите мне.
Я наклонился и взял ее за руку, ужасаясь ее словам, как мог кто-то обходиться с женщиной — любой женщиной — в манере, на которую намекала она? Это превосходило всякое понимание.
— Но по вашему виду не скажешь, что вы подвергались подобным надругательствам, — заметил я.
— В данную минуту на мне нет синяков и порезов, — сказала она. — Вы сомневаетесь в моих словах? Погодите немного, и вскоре на мне будет достаточно знаков, чтобы удовлетворить вас.
— Ничего подобного я в виду не имел, — ответил я поспешно. — Я указал, что вы не выглядите женщиной, подвергающейся дурному обращению. Ну может быть, пренебрегаемой, нелюбимой.
— Я привыкла, — сказала она. — Так было не всегда. Вначале я решила положить этому конец. Но как я могла преуспеть? У меня нет ни своих денег, ни положения. Он мой муж. Убежать? Но куда? Он меня разыщет, или я умру с голода. Однажды я попыталась, но была застигнута, не успев уйти.
И я выучила свой урок. Думаю про себя, что, может быть, не все мужчины такие. Твержу себе, что это минует. Едва безумие проходит, как он на недели становится вполне сносен, пока оно вновь не возвратится. Он разрешил мне показывать вам город. Разве это поведение монстра? Человек, с которым вы познакомились, разве он жесток и склонен к насилию? Нет. Для внешнего мира он кроток и уступчив. Только я знаю правду о том, каков он на самом деле. Но кто мне поверит? Скажи я что-нибудь, в сумасшествии обвинят меня, а не его.
Тут она совсем надломилась и беззвучно зарыдала, зажав голову в ладонях. Она не могла продолжать и даже повернулась спиной ко мне, когда я попытался утешить ее. Но я не отступил, и в конце концов она сдалась, кинулась в мои объятия и заплакала не сдерживаясь.