Слепцы

Спал Хорек долго. Ему что-то снилось – веселое, яркое, радостное, словно праздник Веснянки. Он видел лица, разговаривал, даже пел и плясал, но, когда проснулся, в памяти не осталось почти ничего.

Только яркие пятна и ощущение счастья.

Он лежал на шкуре в пещере, возле самой стены.

Посреди пещеры горел костер, дым стелился понизу, в горле першило, но было тепло. И не было стылой сырости, от которой Хорек не мог спрятаться всю неделю перед нападением на обоз Жмота.

Хорек снова закрыл глаза, намереваясь досмотреть свой яркий сон, но перед глазами вдруг встало белое лицо и широкая рана на горле. И пузыри, лопающиеся в крови.

Спать больше не хотелось.

Хорек сел на шкурах, посмотрел на свои ладони, не разобрал в неверном свете костра, протянул руки к огню – крови на них не было.

Хорек взял свои сапоги, стоявшие у костра, намотал онучи, кем-то заботливо развернутые у самого огня, обулся. Ногам стало сухо и тепло.

«Теперь бы поесть чего-нибудь», – подумал Хорек, – и в животе заурчало. Последний раз они ели прошлым вечером, перед самым уходом. Тогда есть совсем не хотелось, съел лепешку и кусок оленины. Сейчас бы он мог съесть целого оленя.

А где все остальные?

Хорек набросил на плечи тулуп, подошел к выходу из пещеры, завешенному сшитыми оленьими шкурами. Приоткрыл завесу и быстро выскользнул на мороз.

Было темно и холодно.

Снег скрипел под ногами, завывал ветер, врываясь в ложбину, на дне которой и была расположена пещера.

Никого не было.

Хорек оглянулся – темнота. Только несколько звезд вверху видны между краями ложбины.

Осторожно переставляя ноги, чтобы не влететь ненароком в незамерзающий ручей, Хорек прошел к дальним пещерам, где обычно хранились запасы.

Отодвинул завесу.

Рык и Полоз сидели посреди пещеры, у костра, остальные расположились возле стен полукругом.

Все разом оглянулись на вошедшего Хорька, словно он застал их на чем-то нехорошем.

– Проснулся, – сказал Рык. – Проходи. Мы тут разговаривали, без тебя совет не начинали.

Хорек прошел к своему обычному месту, ближе к выходу. Советы собирались нечасто, а его на них звали так вообще редко. Хотя, когда звали, именно ему предоставлялось первое слово, когда нужно было выслушать всех. Такой был обычай.

Рык подождал, пока Хорек сядет на свое место.

– Взяли мы обоз удачно, – сказал он, глядя на Хорька. – Никого не потеряли, даже раненых нет. Спасибо Вралю.

– А чего? Мне даже весело было, – Враль засмеялся легко, как обычно.

Ему не много было нужно, чтобы захохотать, – веселый человек.

– Жмот хитрый, а я хитрее, – сказал Враль. – Уж как он на меня зверем на постоялом дворе смотрел поначалу, а все-таки заговорил; да еще угощение выставил и с собой ехать сам предложил, когда монеты увидел да про золото Старого Царства услышал. Прям руки затряслись. Я вроде как по пьяному делу болтать начал, а он услышал… Полагаю, он меня решил по дороге прижать, все выпытать и зарыть где поглубже. Или зверям оставить.

– Все делим на десять частей, – сказал Рык. – Делить будут Дед и Заика. Все им верят?

Ватажники загомонили, что да, верят, пусть делят, как всегда, только без одежи пусть делят, голыми, как обычай советует, чтоб даже и подозрения не было…

– Вы не отказываетесь животом заложиться в честном дележе? – спросил по обычаю вожак Деда и Заику, те встали чинно и поклонились всем ватажникам, каждому по очереди. Даже Хорьку.

– После совета начнете, – сказал Рык, когда Дед и Заика сели. – А сейчас я говорить буду, а Полоз свидетельствовать.

Хорек увидел, как лица ватажников посуровели, и сам насторожился.

Пока он спал, а все остальные переносили добычу в пещеру, Рык и Полоз укрылись с Жлобом в подпещерке, чтобы расспросить купца, выпытать, где он казну свою прячет. Как опять же обычай велит.

Но был еще один вопрос к Жлобу, о котором остальные ватажники и не знали.

Когда потрошили сани, нашли под мешками живую девку, связанную, с заткнутым ртом, испуганную, заголосившую пронзительно, как только тряпку у нее изо рта вынули.

Пришлось тряпку сунуть обратно, чтобы не выдала дура всех ненароком. Так и привезли к пещерам, где уже всех ждал Дед. Ужин он до возвращения ватажников не готовил, чтобы не наврочить плохого; когда же сани появились, то бросился хозяйничать, всем найдя работу, – кому за водой идти, кому дрова рубить.

Девку развязывать не стали, только вынули снова тряпку, а когда она заголосила, тряхнули как следует и предупредили, что могут ей вообще глотку камнем забить, если она, дура бестолковая, сама не замолкнет.

Девка, как ни странно, уразумела, орать не стала, только запричитала тихонько, запрокидывая голову и подвывая.

Послушав ее немного, Рык поглядел на Полоза, тот – на вожака, и оба поняли, что и самим им впору сесть рядом с девкой и завыть в голос. Непонятно только было – от страха или от ужаса невыразимого.

Выходило, что девка была нянькой. И не просто нянькой в семье какого-то там дружинника или купца. Нянькой она была у единственной дочери князя. Несколько дней назад понесла ее нелегкая с княжеской дочкой за ворота: взбрело в голову показать девочке, как посадские с ледяной горки катаются. Ну, и к своему парню заглянуть. На минуточку только.

Хватило, правда, ума с собой взять стражника, чтобы в толпе – если что – с ребенком не помяли. Все ж таки три годочка девочке – махонькая совсем.

Как все вышло, нянька и не запомнила. Только вот пошли ко двору, свернули в закоулок, чтобы покороче идти, как откуда ни возьмись навалились из темноты, ударили, повалили, стражника сразу зарезали – здоровый был парень, просто так с ним бы не совладали.

Его, значит, убили, няньку связали, тряпку в рот сунули. А девочку – в мешок да в сани, что подъехали. И няньку в сани. Отвезли куда, нянька не знала, помнила подвал, сырость и квашеной капустой пахло.

Там ее развязали, но не кормили, поставили лишь ведро с водой. По нужде пришлось, как зверю, в угол подвала ходить. Потом снова пришли к ней, связали, рот заткнули, опять – в мешок да в сани. А потом уж ее ватажники нашли. А куда дочка княжеская исчезла, нянька того не знает. За это ее накажут – тут она даже не князя боялась, а гнева княгини. Та за малейшую провинность могла косы повыдергать.

Няньке снова рот заткнули, чтобы не кричала да мужиков, по бабьей части изголодавшихся, не тревожила, и занялись Жлобом.

– Не знаю ничего, – сразу ответил купец, как только ему про няньку да княжну сказали. – Ведать не ведаю. Девку – да, купил. Справная девка, тонка да усадиста, за такую на черной ярмарке или денег отвалят степняки, или табун коней пригонят. Человечек один, незнакомый, подошел на постоялом дворе. Товар красный предложил, а я и не отказался. Зашел, глянул – ничего так девка.

Нянька затрясла головой при этих словах, сделала большие глаза.

– Ну что? – спросил Рык, вытаскивая кляп.

– Не было этого, не смотрел меня никто, все время в подвале просидела, света белого не видючи…

Кляп Рык вставил обратно, а Полоз за обман купцу сломал палец на ноге. Заорал купец, ногами засучил, будто и впрямь от боли да от пытки убежать мог, связанный, со спутанными ногами.

Но снова начал плести про незнакомого: мол, по говору вроде как из приморских краев… медленный такой говор, с шепелявинкой.

За шепелявинку ему выбили зуб. Полоз ударил легонько, но зуб у Жмота вылетел, и потекла кровь по лицу.

– Да что ж вы делаете? – зачастил купец, и голос его рыкающий стал вдруг жалостным и робким. – Ни за что же муке предаете… Я ж всю правду, как перед Сторожами. Доченьками своими клянусь, всеми четырьмя… Ради них пожадничал, ради кровинок моих… Подрастают, старшей уже пятнадцать – замуж пора. А без приданого кто ее возьмет? Перекати-поле, безродный какой, без дома, без дела… Вот и кручусь, как могу. Головой рискую, господа ватажники, в пасть ко зверю дикому ее кладу. Монетку к монетке собираю, там чешуйку, там ноготок, а там, глядишь, змейку золотую…