Фрунзе

Приходилось ждать. И Фрунзе умел это делать, не теряя бодрости духа. Во всех приказах и директивах фронту ясно выражалась его уверенность в победном исходе предстоящей операции.

В радужных тонах он с Гусевым направил телеграмму Владимиру Ильичу, в которой сообщалось о полном крушении стратегического плана Врангеля. Тот хотел с Правобережья стать хозяином у Черного моря. Но это оказалось ему не по силам. В семидневных последних боях барон потерпел полное поражение.

Ленин решил охладить их пыл: «Получив Гусева и Вашу восторженные телеграммы, боюсь чрезмерного оптимизма. Помните, что надо во что бы то ни стало на плечах противника войти в Крым. Готовьтесь обстоятельнее, проверьте — изучены ли все переходы вброд для взятия Крыма».

— Ты что-либо понимаешь? — Михаил Васильевич явно был удручен тоном этой телеграммы. — Меня не было два дня в Харькове, в чем дело, Сергей Иванович?

Гусев пожевал мясистые губы, снял и протер пенсне.

— Видимо, виноват я. Елене Дмитриевне Стасовой я подсказал, что о телеграмме Ильичу не плохо бы сообщить в газеты. Она вот и пишет мне, что Троцкий в бешеной злобе потребовал срочной инспекции и полного переворота в нашем штабе: ты и я — мы с ним — антиподы. Но его атаку отбили в ЦК. Разумеется, Владимир Ильич рассердился и окатил нас холодной водой.

Чтобы развеять у Ленина какие-либо сомнения в успехах Южного фронта, Михаил Васильевич 18 октября направил депешу в Кремль:

«Наш успех на фронте 6-й и 2-й Конной армий, несомненно, имеет значение перелома. Операция, предпринятая Врангелем, имела очень широкий размах и при удаче грозила нам фактическим уничтожением всех живых сил фронта. Таким образом, крушение этого плана означает и начало стратегического крушения Врангеля. Что касается наших тактических успехов, то и они очень значительны. Помимо взятых нами крупных трофеев, мы окончательно обеспечили возможность дальнейших ударов с нашей стороны».

В тот день с Каховского плацдарма Василий Блюхер прислал в Харьков танки, отбитые у барона, для срочного ремонта. На одном из них славянской вязью было выведено слово «Сфинкс». Впереди башни, над левой гусеницей, ремонтники поставили скамью и попросили Фрунзе и Гусева сфотографироваться с ними на память.

— Что ж, на первом танке можно! — согласился Михаил Васильевич. — А когда еще отобьем у барона, зовите Сергея Ивановича: он будет печатать их снимки в газетах! — поддел Фрунзе своего старого друга.

По дороге в Апостолово, куда главком Каменев прибыл 25 октября на совещание командармов и членов РВС трех армий — 1-й, 2-й и 6-й, — Михаил Васильевич известил войска фронта, что он подписал приказ о переходе в общее наступление против Врангеля. Барон надломлен, от надвигающейся гибели он будет искать укрытия в Крыму. «Надо разгромить его живые силы и на плечах бегущих белогвардейцев ворваться в Крым».

На совещании мнение было единодушное: разгром в Северной Таврии завершить в четыре дня, крымскими перешейками овладеть 29 октября. Командармы согласовали действия и разъехались в наилучшем настроении.

Но Фрунзе не мог сомкнуть глаз всю долгую ночь. Иногда ему казалось, что он в плену иллюзий. Иногда он отчетливо видел, что победа уже в руках. Не было никаких сомнений, что каждый красноармеец пойдет в бой с самым пылким желанием кончить разом «всю эту волынку с Врангелем». Всем непомерно осточертела эта несусветная буча. И любой боец революции кинулся бы с голыми руками рвать на части офицерье и казару, гореть в огне, вброд стыть в Гнилом море, лбом биться в крепостную стену, чтобы скорее оправдались слова его приказа: «Да сгинет последний очаг контрреволюции и да здравствует наша победоносная Рабоче-Крестьянская Республика!»

Ведь прошел один месяц с его приезда в Харьков, все переломилось в частях, в каждом сердце бойца появилась вера в желанную, близкую победу.

Но чем больше думал Фрунзе о рядовых тружениках войны, о товарищах — живой, главной силе предстоящей победы, — тем суровее спрашивал он себя: «А все ли сделано для нее? Самое страшное — напрасная гибель людей. На руку врагу — бездорожье, холод и голод. Да и надо подпереть порыв в степи и прорыв на перешейках тяжелой артиллерией, а она безнадежно застряла в пути: мосты взорваны, и ей не подойти к сроку. Но и ждать нельзя: всякая отсрочка на пользу барону! И у красноармейцев не безграничен предел терпению. Бить Врангеля, бить! Очистить от него Северную Таврию — эта задача будет выполнена блестяще. Но как с перешейками? Идеальное решение — проскочить их на плечах белых. Но нужна невероятная мобильность фронта, безукоризненная согласованность частей, как в часовом механизме. А ее не добиться: взорваны все переправы, пехота вязнет в липкой грязи, передовые отряды конницы отрываются так далеко, что в безлюдной степи теряется связь с ней».

— Поглядим в деле! Доброе дело лучше любых раздумий! — сказал он себе, направляясь в салон к главкому.

Сергей Сергеевич тоже не спал. В благодушном настроении сидел он за огромным столом, накинув шинель на плечи, отхлебывая горячий чай из стакана, и просматривал сводки: 6-я и 13-я армии уже завязали ночной бой с арьергардами барона.

— Дисциплина отменная, Михаил Васильевич! Я полагал, что наступление начнется на рассвете, а они уже бьют Врангеля с трех сторон. Молодцы! А чем вы удручены? Все идет по плану. Да и справку подготовили мне в вашем штабе, которая внушает надежду.

Михаил Васильевич знал о ней. В двух столбиках на листе бумаги аккуратно были выписаны данные о противоборствующих силах в Северной Таврии:

— Ну, батенька, у вас такой перевес, что сомнений в победе нет! — Сергей Сергеевич допил чай и расправил усы.

— А я и не сомневаюсь: в поле мы разобьем Врангеля за четыре дня! Памятую даже о стихах Льва Толстого времен Севастопольской кампании.

— Гладко вписано в бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить, — подхватил Каменев.

— Да. Но с Таврией вопрос решен. Меня беспокоит судьба перешейков. Половина орудий Врангеля там. Местность для наступающих невыгодная — чистое поле. И фортификационные сооружения куда сложнее, чем говорил Блюхер.

Каменеву не нужно было доказывать — он понял с полуслова.

— Следовательно, вам рисуются две операции главного удара: Таврическая и Перекопская? Так они могут растянуться до нового года. Это исключено категорически!

— Кончим к декабрю, как я обещал Владимиру Ильичу. Но ценой больших жертв. Вам говорю об этом и ему сейчас же пошлю телеграмму.

— Стоит ли, Михаил Васильевич? Надо испробовать в бою и доложить после первого удара.

— Не могу, Сергей Сергеевич! Перед Лениным я ничего не утаиваю…

На рассвете 26 октября Владимир Ильич получил телеграмму. Он был обрадован началом решающего наступления и сообщением, что не позднее 1 ноября будут разгромлены главные силы противника перед перешейками. Но его весьма неприятно задела фраза Фрунзе: «На немедленный захват перешейков считаю не более 1 шанса из 100».

Ленин ответил в раздражении: «Возмущаюсь Вашим оптимистическим тоном, когда Вы же сообщаете, что только один шанс из ста за успех в главной, давно поставленной задаче. Если дела так безобразно плохи, прошу обсудить архиспешные меры подвоза тяжелой артиллерии, постройки линий ее подвоза, саперов и прочее».

Решительное сражение началось 28 октября. В тот день 1-я Конная армия на рысях проскочила Берислав, на рассвете переправилась через Днепр на Каховку, вынеслась в степь, стремясь перерезать Врангелю пути отхода в Крым. Следом за нею пошел в наступление Блюхер.

Через сутки Михаил Васильевич телеграфировал Ленину: к полудню 29 октября атакованы и разбиты все номерные пехотные дивизии Врангеля, кроме Дроздовской. Уцелела пока основная масса его конницы, но и ее не будет через день-другой, если теперь же она не бросится в стремительное бегство к Геническу, на Сальково, так как пути на Перекоп отрезаны. Судьбу битвы к северу от перешейков можно считать уже решенной в нашу пользу. «Мною отданы распоряжения по выполнению второй и последней задачи фронта — овладению Крымским полуостровом».